«Пушкин Александр Сергеевич»

— величайший русский поэт, род. 26 мая 1799 г., в четверг, в день Вознесения Господня, в Москве, на Немецкой улице. О своих предках по отцу он пишет в 1830—31 гг.:

"Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рачи ("мужа честна", говорит летописец, т. е. знатного, благородного), въехавшего в Россию во время княжения св. Александра Ярославича Невского... Имя предков моих встречается поминутно в нашей истории. В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Иоанна Васильевича Грозного, историограф именует и Пушкиных. Григорий Гаврилович (ошибка; надо читать Гаврило Григорьевич) П. принадлежал к числу самых замечательных лиц в эпоху самозванцев. Другой П., во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один с Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело. Четверо П. подписались под грамотой об избрании на царство Романовых, а один из них, окольничий Матвей Степанович — под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру). При Петре Первом сын его, стольник Федор Матвеевич, уличен был в заговоре против государя и казнен вместе с Цыклером и Соковниным. Прадед мой, Александр Петрович, был женат на меньшой дочери графа Головина, первого андреевского кавалера. Он умер весьма молод, в припадке сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах. Единственный сын его, Лев Александрович, служил в артиллерии и в 1762 г., во время возмущения, остался верен Петру III. Он был посажен в крепость, где содержался два года. С тех пор он уже в службу не вступал, а жил в Москве и в своих деревнях. Дед мой был человек пылкий и жестокий. Первая жена его, урожденная Воейкова, умерла на соломе, заключенная им в домашнюю тюрьму за мнимую или настоящую ее связь с французом, бывшим учителем его сыновей, и которого он весьма феодально повесил на черном дворе. Вторая жена его, урожденная Чичерина, довольно от него натерпелась. Однажды он велел ей одеться и ехать с ним куда-то в гости. Бабушка была на сносях и чувствовала себя нездоровой, но не смела отказаться. Дорогой она почувствовала муки. Дед мой велел кучеру остановиться, и она в карете разрешилась чуть ли не моим отцом. Родильницу привезли домой полумертвую, и положили на постель всю разряженную и в бриллиантах. Все это знаю я довольно темно. Отец мой никогда не говорил о странностях деда, а старые слуги давно перемерли" (изд. литературного фонда, V, 148—149).

Отец поэта, Сергей Львович (1771 — 1848), как и старший брат его, поэт Василий Львович (1770—1830), не имел по характеру ничего общего с дедом. Получив блестящее по тому времени образование, т. е. овладев не только французской прозаической речью, но и стихом, и поглотив все выдающееся во французской литературе XVII и XVIII веков, он на всю жизнь сохранил страсть к легким умственным занятиям и к проявлению остроумия и находчивости во всяких jeux de soci été; зато также всю жизнь он оказывался неспособным к практическому делу. Он был в малолетстве записан в Измайловский полк, потом при Павле переведен в гвардейский егерский, и очень тяготился несложными обязанностями гвардейского поручика. Женившись в ноябре 1796 г., он подал в отставку и стал пользоваться совершенной свободой, сперва в Петербурге, где 20 декабря 1797 г. родился у него первый ребенок — дочь Ольга (впоследствии Павлищева), а потом (с 1799 г.) в Москве и в подмосковном имении своей тещи, сельце Захаровке. Управление домом он всецело предоставил жене, а заведование имениями — управляющим и приказчикам, которые обкрадывали его и разоряли мужиков. Сергей Львович терпеть не мог деревни, если она не походила на подгородную дачу; проживая в собственных имениях (в иные, впрочем, он никогда и не заглядывал), он проводил все время у себя в кабинете за чтением. Дома вспыльчивый и раздражительный (когда обстоятельства принуждали его заняться детьми или хозяйством), он при гостях делался оживленным, веселым и внимательным. По выражению Анненкова, у него не было времени для собственных дел, так как он слишком усердно занимался чужими. Он до старости отличался пылким воображением и впечатлительностью, доходившей до смешного. Обыкновенно расточительный и небрежный в денежных делах, он временами становился мелочно расчетливым и даже жадным. Он был способен острить у смертного одра жены — зато иногда от пустяков разливался в слезах. Никому не мог он внушить страха, но зато никому не внушал и уважения; приятели любили его, а собственным детям, когда они подросли, он часто казался жалким, и сам настойчиво требовал от них, чтобы они опекали его, как маленького ребенка. Его любимая поговорка: que la volont é du ciel soit faite вовсе не была выражением искренней веры и готовности подчиниться воле Провидения, а только фразой, которой он прикрывал свой эгоистический индифферентизм ко всему на свете.

Мать П., Надежда Осиповна Ганнибал (1775 — 1836), была на 4 года моложе мужа. Основателем ее фамилии был "арап Петра Великого", абиссинский князек, Абрам Петрович Ганнибал (см.). Он умер в 1781 г. генерал-аншефом и александровским кавалером, оставив 7 человек детей и более 1400 душ. Это была "мягкая, трусливая, но вспыльчивая абиссинская натура", наклонная "к невообразимой, необдуманной решимости" (Анненков, "П. в Александровскую эпоху", стр. 5). Сыновья его унаследовали его вспыльчивость; крепостных людей, возбудивших их гнев и ими наказанных, "выносили на простынях". Двое из них, Иван и Петр (которого поэт посетил в его деревне в 1817 г.; см. изд. фонда, V, 22), достигли высоких чинов, но при этом Петр писал совсем безграмотно. Третий брат, родной дед поэта, Осип (он же и Януарий), женатый на дочери тамбовского воеводы Пушкина, Марье Алексеевне, женился, говорят, вторично, подделав свидетельство о смерти жены. Марья Алексеевна жаловалась государыне, и права ее были восстановлены. Она жила в селе Захарове, со своей дочерью Надеждой, под покровительством своего шурина и крестного отца дочери — Ивана Абрамовича Ганнибала, строителя Херсона и наваринского героя. Марья Алексеевна была добрая женщина и прекрасная хозяйка деревенского старорусского склада, но дочь свою она избаловала порядком, "что сообщило нраву молодой красивой креолки, как ее потом называли в свете, тот оттенок вспыльчивости, упорства и капризного властолюбия, который замечали в ней позднее и принимали за твердость характера" (Анненков). Мужа своего Надежда Осиповна настолько забрала в руки, что он до старости курил секретно от нее; к детям и прислуге бывала непомерно сурова и обладала способностью "дуться" на тех, кто возбудил ее неудовольствие, целыми месяцами и более (так, с сыном Александром она не разговаривала чуть не целый год). Хозяйством она занималась почти так же мало, как и муж, и подобно ему страстно любила свет и развлечения. Когда Пушкины переехали в Петербург, дом их "всегда был наизнанку: в одной комнате богатая старинная мебель, в другой пустые стены или соломенный стул; многочисленная, но оборванная и пьяная дворня с баснословной неопрятностью; ветхие рыдваны с тощими клячами и вечный недостаток во всем, начиная от денег до последнего стакана". Приблизительно такова же была их жизнь и в Москве, но там это не в такой степени бросалось в глаза: многие состоятельные дворянские семьи жили подобным образом. П. отличались от других только большей, так сказать, литературностью; в этом отношении тон давал Сергей Львович, который и по собственной инициативе, и через брата Василия был в дружбе со многими литераторами и тогдашними умниками; в его доме даже камердинер сочинял стихи.

В раннем детстве Александр П. не только не представлял ничего выдающегося, но своей неповоротливостью и молчаливостью приводил в отчаяние мать свою, которая любила его гораздо меньше, нежели сестру его, Ольгу, и младшего брата, Льва (1806 — 1852). Когда принимались слишком энергично исправлять его характер и манеры, он убегал к бабушке Марье Алексеевне Ганнибал (после замужества дочери она поселилась с П.) и прятался в ее рабочую корзинку, где его уже не смели тревожить. Бабушка была первой наставницей П. в русском языке; от нее же, вероятно, наслушался он рассказов о семейной старине. В ее сельце Захарове (или Захарьине), о котором П. долго сохранял приятные воспоминания, он слышал песни и видел хороводы и другие народные увеселения (Захарово принадлежало к приходу богатого села Вязёма, которое было когда-то собственностью Бориса Годунова и помнило о своем царственном владельце). Другой связью будущего поэта с народностью служила известная Арина Родионовна, когда-то вынянчившая мать П., а теперь нянчившая всех ее детей — женщина честная, преданная и очень умная; она знала бесчисленное количество поговорок, пословиц, песен и сказок и охотно сообщала их своему питомцу. Только с ней да с бабушкой и еще с законоучителем своим Беликовым (очень образованным человеком) П. имел случай говорить по-русски: отец, мать, тетки (Анна Львовна П. и Елизавета Львовна, по мужу Солнцева, тоже имели влияние в доме), почти все гости, а главное — гувернеры и гувернантки (большей частью плохие; об одном гувернере Шеделе, известно, что любимым его занятием была игра в карты — с прислугой) объяснялись с детьми исключительно по-французски, так что и между собой дети приучились говорить на том же языке. П. вначале учился плохо (особенно трудно давалась ему арифметика) и от гувернанток испытывал крупные неприятности, отравившие ему воспоминания о детских годах. Около 9 лет от роду П. пристрастился к чтению (разумеется, французскому) и, начав с Плутарха и Гомера в переводе Битобе, перечитал чуть ли не всю довольно богатую библиотеку своего отца, состоявшую из классиков XVII века и из поэтов и мыслителей эпохи Просвещения. Преждевременная начитанность в произведениях эротических и сатирических, которыми была так богата французская литература ХVII и XVIII вв., способствовала преждевременному развитию чувства и ума П., а литературные нравы дома и особая любовь, которую Сергей Львович питал к Мольеру — он читал его вслух для поучения детям — возбудили в мальчике охоту пытать свои силы в творчестве, опять-таки главным образом на французском языке. Между наиболее ранними его произведениями предание называет комедию "L ' Escamoteur" — рабское подражание Мольеру — и шуточную поэму "La Tolyade" (сюжет: война между карликами и карлицами во времена Дагоберта), начатую по образцу многочисленных французских пародий XVIII в. на высокий "штиль" героических поэм. Есть еще не совсем достоверное указание на целую тетрадку стихотворений, между которыми были и русские. Раннее развитие, по-видимому, не сблизило П. с родителями; его характер продолжали исправлять, ломая его волю, а он оказывал энергическое сопротивление. В результате отношения обострились настолько, что 12-летний мальчик изо всех домашних чувствовал привязанность только к сестре и с удовольствием покинул родительский дом.

П. думали отдать в иезуитскую коллегию в Петербурге, где тогда воспитывались дети лучших фамилий, но 11 января 1811 г. было обнародовано о предстоящем открытии Царскосельского лицея и, благодаря настояниям и хлопотам А. И. Тургенева, а также дружеским связям Сергея Львовича П. с директором нового учебного заведения, В. Ф. Малиновским, П. решено было туда поместить. Готовясь к поступлению, П. жил у дяди Василия Львовича и у него впервые встретился с представителями петербургского света и литературы. 12 августа П., вместе с Дельвигом выдержал вступительный экзамен и 19 октября присутствовал на торжестве открытия лицея. Преподавателями лицея были люди прекрасно подготовленные и большей частью способные. Программа была строго обдуманная и широкая; кроме общеобразовательных предметов, в нее входили и философские и общественно-юридические науки. Число воспитанников было ограничено, и они были обставлены наилучшим образом: никаких унизительных наказаний не было; каждый имел свою особую комнатку, где он пользовался полной свободой. В отчете о первом годе конференция лицея говорит, что ученикам "каждая истина предлагалась так, чтобы возбудить самодеятельность ума и жажду познания... а все пышное, высокопарное, школьное совершенно удаляемо было от их понятия и слуха"; но отчет, как говорит Анненков, больше выражает идеал, нежели действительность. Прекрасные преподаватели, отчасти вследствие плохой подготовки слушателей, отчасти по другим общественным и личным причинам, оказались ниже своей задачи — давали зубрить свои тетрадки (не исключая и Куницына); иные, как например любимец лицеистов А. И. Галич, участвовали в пирушках своих аристократических учеников и мирволили им в классах и на экзаменах. Даже самая свобода или, точнее, безнадзорность приносила некоторый вред слишком юным "студентам", знакомя их с такими сторонами жизни, которые выгоднее узнавать позднее. К тому же, на третий год существования лицея скончался его первый директор, и почти два года (до назначения Е. А. Энгельгардта, в 1816 г.) настоящего главы в заведении не было; преподавание и особенно воспитательная часть пострадали от того весьма существенно. Но с другой стороны, та же свобода, в связи с хорошей педагогической обстановкой, развивала в лицеистах чувство человеческого достоинства и стремление к самообразованию. Если солидные знания и приходилось окончившим курс приобретать своим трудом впоследствии, то лицею они были обязаны охотой к этому труду, общим развитием и многими гуманными, светлыми идеями. Вот почему они и относились с таким теплым чувством к своему учебному заведению и так долго и единодушно поминали 19-е октября. Чтение римских прозаиков и поэтов было поставлено в лицее довольно серьезно: классическую мифологию, древности и литературу лицеисты, в том числе П., знали не хуже нынешних студентов. Способности П. быстро развернулись в лицее: он читал чрезвычайно много и все прочитанное прекрасно помнил; больше всего интересовался он французской и русской словесностью и историей; он был одним из самых усердных сотрудников в рукописных лицейских журналах и одним из деятельных членов кружка лицейских новеллистов и поэтов (Илличевский, Дельвиг, Кюхельбекер и др.), которые, собираясь по вечерам, экспромтом сочиняли повести и стихи. Учился П. далеко не усердно. Кайданов, преподававший географию и историю, аттестует его так: "при малом прилежании, оказывает очень хорошие успехи, и сие должно приписать одним только прекрасным его дарованиям. В поведении резв, но менее противу прежнего". Куницын, профессор логики и нравственных наук, пишет о нем: "весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особенно по части логики". Из товарищей, знавшие его впечатлительную натуру и отзывчивое, мягкое сердце, искренно любили его; большинство, замечавшее только его неумеренную живость, самолюбие, вспыльчивость и наклонность к злой насмешке, считало его себялюбивым и тщеславным; его прозвали французом преимущественно за прекрасное знание французского языка — но в 1811 и следующих годах это был, во всяком случае, эпитет не похвальный. Раздражительность, принесенная П. еще из дому, получила здесь новую пищу вследствие такого отношения большинства товарищей; будущий поэт сам наталкивался на ссоры, а так как он, несмотря на огромные способности и остроумие, не отличался быстрой находчивостью, то далеко не всегда мог оставаться победителем, вследствие чего раздражался еще более. Предаваясь неумеренной веселости днем. П. часто проводил бессонные ночи в своем № 14 (здесь прожил он целые 6 лет), то обливаясь слезами и обвиняя себя и других, то обдумывая способы, как бы изменить к лучшему свое положение среди товарищей.

В 1814 г. Сергий Львович П. вновь поступил на службу в Варшаве по комиссариату (чиновником он оказался, конечно, крайне небрежным), а его 15-летний сын впервые выступил в печати со стихотворением: "Другу-стихотворцу" (4 июля, в 13 № "Вестника Европы"), за подписью: Александр Н. К. ш. п. Несмотря на подъем патриотического чувства, которое было естественным следствием событий 1812—1814 гг., первые поэтические опыты П. направлялись не в эту сторону, а являлись подражанием любовной и вакхической лирике и отчасти сатире французских и русских учеников и продолжателей Горация. Из французских поэтов П. больше всего подражал Парни, из русских — Батюшкову, Жуковскому, Василию П. Но и в этих "полудетских песнях на чужой голос" местами слышится будущий П., то в искренности чувства, то в оригинальности мыслей и ощущений, то в силе и смелости отдельных картин и стихов. В этих пробах пера нельзя не заметить и уменья усваивать от каждого образца лучшее, и быстро отделываться от его недостатков: так, псевдоклассический арсенал собственных имен, очень богатый в наиболее ранних стихотворениях Пушкина, скоро уступает место умеренному употреблению утвердившихся формул; славянские выражения, вроде: пренесенный, взмущенны волны, расточил врагов, черный вран стрежет, быстро редеют и употребляются только в наименее задушевных его пьесах. В высшей степени поразителен факт, что одно из произведений 15-летнего лицеиста, который три года назад думал по-французски, сделалось почти народной песнью и, начиная с 20-х годов, перепечатывалось на лубочных листах; это так называемый "Романс" ("Под вечер осенью ненастной"), от которого потом, по забывчивости, отказывался сам автор. В первых (1814 г.) стихотворениях поражает также раннее развитие чувственности ("К Наталье", "К молодой актрисе", "Красавице, которая нюхала табак"). То обстоятельство, что стихи 15-летнего П. попали в печать, не могло очень сильно выдвинуть его между товарищами: редакторы того времени очень любили поощрять юные таланты, особенно из хороших фамилий, и первое стихотворение Дельвига напечатано было еще раньше.

Но вот наступил день публичного экзамена 8 января 1815 года (переходного в старший класс), на который приехал Державин. Пушкину велели прочесть собственное стихотворение: "Воспоминания в Царском Селе", написанное (по совету Галича) в державинском и даже отчасти ломоносовском стиле (но местами с истинным чувством, сильно и красиво выраженным), во славу Екатерины, ее певца и ее победоносного внука. Державин был растроган, хотел обнять поэта (который убежал, вследствие юношеской конфузливости) и, говорят, признал в П. достойного себе наследника. Это стихотворение, за полной подписью автора, было напечатано в "Российском Музеуме", который в том же году поместил и еще несколько произведений П. С этого времени П. приобретает известность и за стенами лицея, что заставило смотреть на него иными глазами и его самолюбивых родителей, только что переселившихся в Петербург на постоянное жительство. 16-летний лицеист отдался поэзии, как призванию, тем более, что через отца и дядю он имел возможность познакомиться лично с ее наиболее уважаемыми представителями: к нему в лицей заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали ему советы (особенно сильно и благотворно было влияние Жуковского, с которым он быстро и близко сошелся летом 1815 г. (см. стихотворение "К Жуковскому"). Профессора начинают смотреть на него как на будущую известность; товарищи распевают хором некоторые его пьесы, в лицее же положенные на музыку. В своих довольно многочисленных стихотворениях 1815 г. П. уже сознает силу своего таланта, высказывает глубокую благодарность музе, которая скрасила ему жизнь божественным даром, мечтает о тихой жизни в деревне, при условии наслаждения творчеством, но чаще представляет себя эпикурейцем учеником Анакреона, питомцем нег и лени, поэтом сладострастия, и воспевает пирушки, которые, по-видимому, были гораздо роскошнее и многочисленнее в его воображении, чем в действительности. В это время в П. начинает вырабатываться способность истинного художника — переселяться всецело в чуждое ему миросозерцание, и он переходит от субъективной лирики к объективной (см. стихотворение "Лицинию") и даже к эпосу ("Бова", "Казак"). Судя по отрывку его лицейских записок (изд. фонда, V, 2), написанное им в этом году представляет собой только малую часть задуманного или начатого: он обдумывает героическую поэму ("Игорь и Ольга"), начинает комедию и пишет повесть вроде фантастико-тенденциозных повестей Вольтера, которого изучает весьма серьезно. Стих П. становится еще более изящным и легким; местами образность выражений доходит до небывалой в нашей новой словесности степени ("Мечтатель"); зато местами (особенно в похвальных, псевдоклассических стихотворениях, например "На возвращение государя из Парижа") даже свежая, оригинальная мысль поэта еще не умеет найти себе ясного выражения. В 1816 г. известность П. уже настолько велика, что стареющий лирик Нелединский-Мелецкий, которому императрица Марья Федоровна поручила написать стихи на обручение великой княжны Анны Павловны с принцем Оранским, прямо отправляется в лицей и заказывает пьесу П., который в час или два исполняет заказ вполне удовлетворительно. Известные светские поэты (князь П. А. Вяземский, А. А. Шишков) шлют ему свои стихи и комплименты, и он отвечает им, как равный. Дмитриев и Карамзин выражают очень высокое мнение об его даровании (последний летом этого года жил в Царском, и П. был у него в доме своим человеком); с Жуковским, которого после смерти Державина считали первым поэтом, Пушкин уже сотрудничает ("Боже царя храни!"). Круг литературного образования П. значительно расширяется: он перечитывает старых поэтов, начиная с Тредьяковского, и составляет о них самостоятельное суждение; он знакомится с немецкой литературой (хотя и во французских переводах). Анакреонтические мотивы Батюшкова начинают, в произведениях П., уступать место романтизму Жуковского. В наиболее задушевных стихотворениях П. господствует элегическое настроение, которое в самом конце пьесы своеобразно заканчивается примиряющим аккордом (например, "Послание к Горчакову"). Вообще, последние строчки стихотворений П. уже теперь приобретают особую полноту мысли, рельефность и звучность. Крупный факт внутренней жизни поэта за это время — юношеская, поэтическая любовь к сестре товарища, К. П. Бакуниной, которая жила в Царском Селе летом и иногда посещала лицей зимой; самые тонкие оттенки этого идеального чувства, то пережитые, то вычитанные у других лириков (Парни и Вольтер по-прежнему остаются его любимцами), П. в состоянии выразить своим мягким и нежным стихом, которым он иногда позволяет себе играть, подобно трубадурам или мейстерзингерам (см. стихотворение "Певец"). Идеальная любовь П., по-видимому, не мешала увлечениям иного рода; но и для них он умел находить изящное выражение, то в полународной форме романса — песенки в тоне Дмитриева и Нелединского ("К Наташе", горничной княжны Волконской), то с привнесением оригинальной идеи (например, "К молодой вдове"). Умные мысли, искреннее чувство и изящные пластичные образы находим мы у П. даже в именинных поздравлениях товарищам и в альбомных стихотворениях, которые он писал им перед выпуском и копии с которых сохранял: видно, что и тогда уже он дорожил каждым стихотворным словом своим и никогда не брался за перо только для того, чтобы наполнить пустую страницу. В языке его теперь чаще прежнего встречаются смелые для того времени, чисто народные выражения (вроде: частехонько, не взвидел и пр.), до тех пор освященные примером одного Крылова (его П. изучал уже с 16-летнего возраста; см. "Городок").

Благодаря лицейской свободе, П. и его товарищи близко сошлись с офицерами лейб-гусарского полка, стоявшего в Царском Селе. Это было не совсем подходящее общество для 17-летних "студентов", и вакхическая поэзия П. именно здесь могла перейти из области мечтаний в действительность; но не следует забывать, что среди лейб-гусар П. встретил одного из самых просвещенных людей эпохи (притом убежденного врага всяких излишеств), П. Я. Чаадаева, который имел на него сильное и благотворное влияние в смысле выработки убеждений и характера, да и прославившийся своими проказами и "скифской жаждой" П. П. Каверин учился в геттингенском университете, и недаром же П. видел в нем живое доказательство того

Что резвых шалостей под легким покрывалом

И ум возвышенный и сердце можно скрыть.

(см. "Послание к Каверину", в первоначальном виде).

Дружеские отношения с лейб-гусарами и свежая память о войнах 1812—15 гг. заставили и П. перед окончанием курса мечтать о блестящем мундире; но отец, ссылаясь на недостаток средств, согласился только на поступление его в гвардейскую пехоту, а дядя убеждал предпочесть службу гражданскую. П., по-видимому, без особой борьбы и неудовольствия, отказался от своей мечты и в стихах стал подсмеиваться над необходимостью "красиво мерзнуть на параде". Его гораздо больше прельщала надежда "погребать покойную академию и Беседу губителей российского слова" (письмо князю Вяземскому от 27 марта 1816 г.); он рвался в бой, но в бой литературный. По родственным и дружеским связям, а еще больше по личному чувству и убеждению он был всецело на стороне последователей Карамзина и Жуковского и вообще всего нового и смелого в поэзии. Еще на лицейской скамье он был пылким "арзамасцем", в самых ранних стихотворениях воевал с "Беседой" и князем Шаховским, и на них впервые оттачивал свое остроумие. "Арзамас" (см.) оценил его талант и рвение и считал его заранее своим действительным членом. На публичном выпускном экзамене П. читал свое написанное по обязанности (в духе времени), но местами глубоко искреннее стихотворение "Безветрие". 9 июня 1817 г. государь явился в Лицей, сказал молодым людям речь и наградил их всех жалованьем (П., как окончивший по 2-му разряду получил 700 руб.). Через 4 дня П. высочайшим указом определен в коллегию иностранных дел и 15 июня принял присягу. В начале июля он уехал в отпуск в Псковскую губернию, в село Михайловское, где родные его проводили лето. Позднее П. вспоминал, как он "обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и пр.; но — продолжает он, — все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу". Уже за 2 недели до конца отпуска П. был в Петербурге и писал в Москву князю Вяземскому, что "скучал в псковском уединении". Однако, и из кратковременного пребывания в деревне П. вынес несколько плодотворных воспоминаний (знакомство с родственниками Ганнибалами и поэтическая дружба с обитательницами соседнего Тригорского).

Жизнь, которую вел П. в Петербурге в продолжение трех зим (1817—1820), была очень пестрая, на взгляд людей, дурно расположенных к нему — даже пустая, беспорядочная и безнравственная, но, во всяком случае, богатая разнообразными впечатлениями. Он скорее числился на службе, чем служил; жил со своими родителями на Фонтанке близ Покрова, в небольшой комнате, убранство которой соединяло "признаки жилища молодого светского человека с поэтическим беспорядком ученого". Дома он много читал и работал над поэмой "Руслан и Людмила", задуманной еще в Лицее, а вне дома жег "свечу жизни" с обоих концов. Он проводил вечера и целые ночи с самыми неистовыми представителями "золотой молодежи", посещал балет, участвовал в шутовском "оригинальном" обществе "Зеленой лампы", изобретал замысловатые, но не невинные шалости и всегда готов был рисковать жизнью из-за ничтожных причин. "Молодых повес счастливая семья" состояла, однако, из людей развитых и в умственном, и в эстетическом отношении; на их веселых ужинах смело обсуждались политические и экономические теории и литературно-художественные вопросы. С другой стороны, пылкое агрессивное самолюбие П., усиленное ранними успехами, некоторые лицейские связи и семейные предания (Сергий Львович был очень тщеславен в этом отношении), влекли его в так называемый большой свет, на балы графа Лаваля и др., где его больше всего привлекали красивые и умные женщины. Петербургская жизнь Евгения Онегина есть поэтически-идеализированное (очищенное от прозаических мелочей, вроде недостатка денег и др. неудач) воспроизведение этих двух сторон жизни П. после выхода из лицея. Существенное различие в том, что у поэта, помимо удовольствий, было серьезное дело, которым он мечтал возвеличить не только себя, но и Россию: было еще третье общество, где он отдыхал и от кутежей, и от света. В конце сентября или в октябре 1817 г. П. в первый раз (и в последний, за прекращением заседаний) посетил "Арзамас", этот "Иерусалим ума и вкуса", и завязал прочные, на всю жизнь, сношения с его членами. Но "Арзамас", при всей свежести идей своих, все же был только литературной партией, кружком, и П. скоро перерос его. Уже в 1818 г. он является к П. А. Катенину, взгляды которого довольно далеко расходились с принципами "Арзамаса", со словами: побей, но выучи. Катенин, как признавал П. впоследствии, принес ему великую пользу: "ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли" (письмо 1826 г., № 163). П. находит время часто видаться с Дельвигом и Кюхельбекером, с которыми его прежде всего соединяет любовь к литературе; он постоянный посетитель суббот Жуковского, частый гость в доме Карамзина. Когда он, после 8 месяцев такой слишком переполненной жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом отлеживаться в постели, он "с жадностью и со вниманием" проглатывает только что вышедшие 8 тт. "Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием. Он все умеет обращать на пользу своему великому делу: любовные интриги дали ему в 19 лет такое знание психологии страсти, до которого другие доходят путем долгого наблюдения (см. стихотворение "Мечтателю", I, 192—193); с другой стороны, вера в высокое призвание спасала его от сетей низкопробного кокетства развратниц (см. "Прелестнице", I, 191). В эту пору стихи для него — единственное средство изливать свою душу; как далеко шагнул он в них вперед в смысле красоты формы и силы выражений, видно из невольного восторга друзей-соперников, которые тонко понимали это дело (князь Вяземский пишет Жуковскому 25 апреля 1818 г.: "Стихи чертенка-племянника чудесно хороши. В дыму столетий — это выражение — город. Я все отдал бы за него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно нам посадить его в желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас всех заест, нас и отцов наших"). По мысли и содержанию многие из них ("К портрету Жуковского", "Уныние", "Деревня", "Возрождение") справедливо считаются классическими; в них перед нами уже настоящий П., величайший русский лирик, для которого вся наша предшествующая поэзия была тем же, чем английская драма XV—XVI вв. для Шекспира. Настроения, в них выражаемые, так же разнообразны, как жизнь самого поэта, но к концу периода грустный тон берет явный перевес: П. недоволен собой и часто "объят тоской за чашей ликованья". Только в деревне он чувствует себя лучше: больше работает, сближается с народом, горячо сочувствует его тяжелому положению; там он возвращается к виденьям "первоначальных чистых дней". Немногие друзья П. ценили по достоинству эти многообещающие минуты грусти и просветления; другие, огорчаясь его "крупными шалостями" и не придавая значения его "мелким стихам", возлагали надежды на публикацию его поэмы: "увидев себя, — писал А. И. Тургенев ("П. по документам Остафьевского архива", I, 28), — в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится". Над "Русланом и Людмилой" П. работал 1818 и 1819 гг., по мере отделки читал поэму на субботах у Жуковского и окончил написанное весной 1820 г. Происхождение ее (еще не вполне обследованное) чрезвычайно сложно: все, что в этом и сходных родах слышал и читал юный П. и что производило на него впечатление, как и многое, им пережитое, отразилось в его первом крупном произведении. Имя героя и некоторые эпизоды (например, богатырская голова) взяты из "ународившейся" сказки об Еруслане Лазаревиче, которую он слыхал в детстве от няни; пиры Владимира, богатыри его взяты из "Кирши" Данилова, Баян — из "Слова о Полку Игореве"; сам П. указывает (песнь IV и Соч., V, 120—121) на "Двенадцать спящих дев" Жуковского, которого он дерзнул пародировать, и на "смягченное подражание Ариосту", из которого взяты некоторые подробности (например, битва Руслана с Черномором) и даже сравнения. Еще ближе связь "Руслана" со знаменитой "Pucelle" Вольтера, которого П. уже в "Бове" называет своей музой; из нее взял П. и самую идею обличить идеальную "лиру" Жуковского "во лжи прелестной"; через нее он впервые познакомился и с манерой Ариосто и Пульчи (Mordant e Maggiore); из нее и ее образцов он заимствовал (тоже в смягченном виде) иронический тон, частые отступления, длинные лирические введения и манеру мгновенно переносить читателя с места на место, оставляя героя или героиню в самом критическом положении; из нее же взяты и отдельные мысли и образы. Чтение волшебных сказок Антуана Гамильтона и рыцарских романов, которые в прозаическом изложении "Bibl. des romans" должны были быть известны П. с детства, равно как и близкое знакомство с "Душенькой" Богдановича, также имели влияние на "Руслана и Людмилу". Еще важнее и несомненнее, как доказал профессор Владимиров, непосредственные заимствования П. из "Богатырских повестей" в стихах ("Алиоша Попович" и "Чурила Пленкович"), сочиненных Н. А. Радищевым (М., 1801) и основанных на "Русских Сказках" М. Чулкова (1780—1783), оттуда взято и имя героини, и многие подробности. Историко-литературное значение первой поэмы П. основано не на этих подробностях (которые сам поэт называет "легким вздором"), не на мозаически составленном сюжете и не на характерах, которые здесь отсутствуют, как и во всяком сказочном эпосе, а на счастливой идее придать художественную форму тому, что считалось тогда "преданьем старины глубокой", и на прелести самой формы, то юношески задорной и насмешливой, то искренней, трогательной и глубоко продуманной, но всегда живой, легкой и в то же время эффектной и пластичной до осязательности. В такой форме все получает новую выразительность и красоту; так, например, вымысел о живой и мертвой воде, едва достойный, по-видимому, внимания умного ребенка, в обработке П. всем показался полным смысла и поэзии. Откуда бы ни взял П. эпизод о любви Финна к Наине, но только знаменитый стих: Герой! я не люблю тебя, сделал его сильным и высокохудожественным. Сам П. считал впоследствии свою первую поэму холодной (Соч., V, 120) — и в ней, действительно, мало чувства и теплоты душевной, сравнительно с "Кавказским Пленником", "Бахчисарайским Фонтаном" и пр. И в этом отношении, однако, она несравненно выше всего, что было написано до нее в подобном роде. Национальный элемент в ней крайне слаб и весь состоит из имен, полушутливых восхвалений русской силы, да из полудюжины простонародных образов и выражений; но в 1820 г. и это было неслыханной новостью. Добродушный, но умный юмор поэмы, смелое соединение фантастики с реализмом, жизнерадостное мировоззрение поэта, которым волей-неволей проникается каждый читатель, ясно показали, что с этого момента русская поэзия навсегда освобождается от формализма, шаблонности и напускного пафоса и становится свободным и искренним выражением души человеческой. Оттого эта легонькая сказка и произвела такое сильное впечатление; оттого П. для своих современников и оставался прежде всего певцом Руслана, который уже в 1824 г. попал на театральные подмостки (князь А. А. Шаховской составил волшебную трилогию "Финн", а Дидло всю поэму обработал в большой балет).

В числе приятелей П. было немало будущих декабристов. Он не принадлежал к союзу благоденствия (не по нежеланию и едва ли потому, что друзья не хотели подвергнуть опасности его талант: во-первых, в то время еще никакой серьезной опасности не предвиделось, а во-вторых, политические деятели крайне редко руководствуются подобными соображениями, — а скорее потому, что П. считали недостаточно для этого серьезным, неспособным отдаться одной задаче), но вполне сочувствовал его вольнолюбивым мечтам и энергично выражал свое сочувствие и в разговорах, и в стихах, которые быстро расходились между молодежью. При усиливавшемся в то время реакционном настроении, П. был на дурном счету у представителей власти. Когда П. был занят печатанием своей поэмы, его ода "Вольность" (т. I, стр. 219) и несколько эпиграмм (а также и то, что он в театре показывал своим знакомым портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского), произвели в его судьбе неожиданную и насильственную перемену. Граф Милорадович — конечно, не без разрешения государя, — призвал П. к себе и на квартире его велел произвести обыск. Говорят (пока мы не имеем документальных сведений об этом деле и должны довольствоваться рассказами современников), П. заявил, что обыск бесполезен, так как он успел истребить все опасное; затем он попросил бумаги и написал на память почти все свои "зловредные" стихотворения. Этот поступок произвел очень благоприятное впечатление; тем не менее, доклад был сделан в том смысле, что поэт должен был подвергнуться суровой каре; уверяют, будто ему грозила Сибирь или Соловки. Но П. нашел многих заступников: Энгельгардт (по его словам) упрашивал государя пощадить украшение нашей словесности; Чаадаев с трудом, в неприемные часы, проник к Карамзину, который немедленно начал хлопотать за П. перед императрицей Марией Федоровной и графом Каподистрией; усердно хлопотал и Жуковский, ходатайствовали и другие высокопоставленные лица (А. Н. Оленин, президент академии художеств, князь Васильчиков и др.), и в конце концов ссылка была заменена простым переводом "для пользы службы" или командировкой в распоряжение генерала Инзова, попечителя колонистов южного края. Между тем, по Петербургу распространились слухи, будто П. был тайно подвергнут позорному наказанию; эти слухи дошли до поэта и привели его в ужасное негодование, так что он, по его словам, "жаждал Сибири, как восстановления чести", и думал о самоубийстве или о преступлении. Высылка хотя отчасти достигала той же цели, и 5-го мая П., в очень возбужденном настроении духа, на перекладной, помчался по Белорусскому тракту в Екатеринослав. Вот что писал Карамзин через полторы недели после его отъезда князю П. А. Вяземскому: "П. был несколько дней совсем не в пиитическом страхе от своих стихов на свободу и некоторых эпиграмм, дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым (sic) месяцев на 5. Ему дали рублей 1000 на дорогу. Он был, кажется, тронут великодушием государя, действительно трогательным. Долго описывать подробности; но если П. и теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия своего в ад" ("Русский Архив", 1897, № 7, стр. 493).

Многие приятели П., а позднее его биографы считали это выселение на юг великим благодеянием судьбы. Едва ли с этим можно безусловно согласиться. Если новые и разнообразные впечатления следует признать благоприятными для художественного развития молодого поэта, то для него столько же было необходимо общение с передовыми умами времени и полная свобода. Гений П. сумел обратить на великую себе пользу изгнание, но последнее не перестает от этого быть несчастьем. Печальное и даже озлобленное (насколько была способна к озлоблению его добрая и впечатлительная натура) настроение П. в 1821 и последующие годы происходило не только от байронической мировой скорби и от грустных условий тогдашней внутренней и внешней политики, но и от вполне естественного недовольства своим положением поднадзорного изгнанника, жизнь которого насильственно хотели отлить в несимпатичную ему форму и отвлечь от того, что он считал своей высшей задачей. П. вез с собой одобренное государем письмо графа Каподистрии, которое должен был вручить Инзову; составитель его, очевидно на основании слов Жуковского и Карамзина, старается объяснить проступки П. несчастными условиями его домашнего воспитания и выражает надежду, что он исправится под благотворным влиянием Инзова, и что из него выйдет прекрасный чиновник "или, по крайней мере, перворазрядный писатель". Еще характернее ответ Инзова на запрос графа Каподистрии из Лайбаха от 13 апреля 1821 г.; добрый старик, очевидно, повинуясь внушениям сверху, рассказывает, как он занимает П. переводом молдавских законов и пр., вследствие чего молодой человек заметно исправляется; правда, в разговорах он "обнаруживает иногда пиитические мысли; но я уверен, — прибавляет Инзов, — что лета и время образумят его в сем случае". Первые месяцы своего изгнания П. провел в неожиданно приятной обстановке; вот что пишет он своему младшему брату Льву: "приехав в Екатеринослав, я соскучился (он пробыл там всего около двух недель), поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкой обледенелого лимонада. Сын его (младший, Николай)... предложил мне путешествие к кавказским водам; лекарь, который с ними ехал, обещал меня в дороге не уморить. Инзов благословил меня на счастливый путь, я лег в коляску больной; через неделю вылечился. Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень полезны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие... (следует ряд живых впечатлений кавказской природы и быта). С полуострова Тамани, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь (следует краткое описание древностей Пантикапеи). Из Керчи приехали мы в Кефу (т. е. Феодосию)... Отсюда морем отправились мы, мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф (иначе Гурзуф, тогда принадлежавший герцогу Ришелье), где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле написал я элегию ("Погасло дневное светило"), которую тебе присылаю: отошли ее Гречу (в "Сын Отечества") без подписи... Корабль остановился в виду Юрзуфа. Там прожил я три недели. Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел в нем героя, славу русского войска; я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душою, снисходительного попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина. Свидетель екатерининского века, памятник 12-го года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привяжет к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества. Старший сын его (Александр, имевший сильное влияние на П.) будет более, нежели известен. Все его дочери — прелесть; старшая — женщина необыкновенная. Суди, был ли я счастлив; свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой я никогда не наслаждался, счастливое полуденное небо, прелестный край...". Там П. вновь испытал идеальную привязанность; там он пополнил свое литературное развитие изучением Шенье и особенно Байрона; там же он начал писать "Кавказского Пленника". Из Гурзуфа, вместе с генералом и его младшим сыном, П. через Бахчисарай отправился в Киевскую губернию, в Каменку, имение матери Раевского, а оттуда на место службы в Кишинев, так как во время странствований П. Инзов временно был назначен наместником Бессарабской области. П. поселился сперва в наемной мазанке, а потом перебрался в дом Инзова, который оказался гуманным и "душевным" человеком, способным понять и оценить П. Поэт пользовался почти полной свободой, употребляя ее иногда не лучше, чем в Петербурге: он посещал самое разнообразное общество, как туземное, так и русское, охотно и много танцевал, ухаживал за дамами и девицами, столь же охотно участвовал в дружественных пирушках и сильно играл в карты; из-за карт и женщин у него было несколько "историй" и дуэлей; в последних он держал себя с замечательным самообладанием, но в первых слишком резко и иногда буйно высказывал свое неуважение к кишиневскому обществу. Это была его внешняя жизнь; жизнь домашняя (преимущественно по утрам) состояла в усиленном чтении (с выписками и заметками), не для удовольствия только, а для того, "чтоб в просвещении стать с веком наравне", и в энергичной работе мысли. Его занятия были настолько напряженнее и плодотворнее петербургских, что ему казалось, будто теперь он в первый раз познал "и тихий труд, и жажду размышлений" ("Послание Чаадаеву", 1820 г.). Результатом этого явилась еще небывалая творческая деятельность, поощряемая успехом его первой поэмы и со дня на день усиливающейся любовью и вниманием наиболее живой части публики (так, через полтора месяца по приезде в Кишинев П., на основании песни трактирной служанки, написал балладу "Черная Шаль", а в декабре того же года, задолго до ее напечатания, по рассказу В. П. Горчакова, ее уже твердили наизусть в Киеве). Уже в первые полтора года после изгнания П., несмотря на частые поездки в Киев (где Раевский командовал корпусом), в Каменку, в Одессу и пр., написал более 40 стихотворений, поэму "Кавказский Пленник" и подготовил "Братьев-разбойников" и "Бахчисарайский Фонтан". Но все это едва ли составит третью часть творческих работ, занимавших его, в Кишиневе он работает над комедией или драмой, обличающей ужасы крепостного права (барин проигрывает в карты своего старого дядьку-воспитателя), над трагедией во вкусе Алфиери, героем которой должен был быть Вадим, защитник новгородской свободы, потом обдумывает поэму на тот же сюжет; собирает материал и вырабатывает план большой национальной поэмы "Владимир", в которой он хотел воспользоваться и былинами, и "Словом о Полку Игореве", и поэмой Тассо, и даже Херасковым. Под впечатлениями аракчеевско-голицынского режима он пишет ряд стихотворений (в том числе довольно обширную, но мало достойную его поэму "Гаврилиада" — последний отзвук его преклонения перед "Девственницей" Вольтера) не для печати. Кроме того, П. ведет свои записки, ведет журнал греческого восстания, которым интересовался более, нежели многие греки и успех которого предугадал один из первых в Европе, пишет "Исторические замечания" и производит без посторонней помощи целый ряд исторических, историко-литературных и психологических небольших изысканий, о степени оригинальности которых мы можем судить по немногим случайно дошедшим до нас указаниям (например, о гербе России, определение западного источника сказки о Бове Королевиче, французское письмо брату № 32 и пр.). Энергия П. в работе тем поразительнее, что в продолжение всех 2½ лет своего пребывания в Кишиневе, он не хотел и не мог примириться с мыслью о продолжительности своего изгнания, жил как на биваках, мечтал не нынче-завтра увидеться с петербургскими друзьями и постоянно переходил от надежды к отчаянию. 13 января 1823 г. он просился в непродолжительный отпуск, о чем довели до сведения государя, но высочайшего разрешения не последовало. Это усиливало оппозиционное настроение П., которое к тому же поддерживалось "демагогическими спорами конституционных друзей" его в Киеве и Каменке. Самым крупным событием художественной жизни П. за этот период было создание и появление "Кавказского Пленника", которого он окончил в Каменке 20 февраля 1821 г. (эпилог и посвящение написаны в Одессе 15 мая того же года) и который вышел в СПб. в августе 1822 г. (изд. Н. И. Гнедич, печат. в типографии Греча). В поэме сам автор различает (письмо № 18) две части, по его мнению плохо связанные между собой: описательно-этнографическую (лучше удавшуюся) и романтически-психологическую; во второй он хотел изобразить "это равнодушие к жизни и ее наслаждениям, эту старость души (старость молодости, как выражается он о себе в письмах), которые сделались отличительными чертами молодежи XIX в.". По преданию, в основу поэмы положен рассказ некоего Немцова (слышанный П. еще до ссылки) о том, как его будто бы освободила из плена влюбившаяся в него черкешенка. Первая мысль обработать этот сюжет пришла П. в августе 1820 г., на Кавказе; основная идея и характер героя, списанного П. с самого себя (не с такого, каким он был в действительности, а с такого, каким ему хотелось быть), выяснились автору под влиянием изучения Байрона. Внешнюю отделку, при всей своей строгости к себе и "Пленнику", он не мог не признать шагом вперед против "Руслана".

Успех поэмы в публике был огромный; в глазах молодой России того времени именно после нее П. стал великим поэтом ("Руслан" сделал его только известным и возбудил ожидания), да и Россия стареющаяся должна была признать за "либералом" П. "талант прекрасный" (Карамзин, "Письма к Дмитриеву", стр. 387). Прежде всего подкупала читателей форма поэмы, изящество и сила стихов (из которых иные немедленно стали поговорками), затем поразительный по соединению простоты и эффектности план поэмы и глубоко правдивое чувство; она, действительно, "тайный глас души" поэта, тем более понятный читателям, что и они переживали ту же "болезнь века", более разнообразно и разносторонне, но едва ли более рельефно и сильно выраженную Байроном. Характер и судьба черкешенки (недостаток "местного колорита" в ее изображении не мог быть в то время заметен) всем внушали глубокую симпатию и даже возбуждали у лучших критиков (князя Вяземского) наивную досаду на поэта, который не выразит сострадания к такому великодушному и благородному существу. Позднейшая критика заметила в сюжете мелодраматичность и в отдельных местах излишнюю приподнятость тона во вкусе Державина, но современники не могли считать это недостатками. Примечания П., объясняющие, что такое шашка, аул, кумыс и пр., осязательно показывают, что "Пленник" был родоначальником всей нашей весьма обширной и важной кавказской поэзии и прозы. В 20-х годах он вызывал и непосредственные подражания ("Киргизский Пленник", "Московский Пленник") и уже в 1823 г. был переделан в балет, в свое время очень популярный.

В 1821 г. П. написал или, вернее, набросал поэму из русской жизни: "Братья-Разбойники". Он был очень недоволен ею, и сжег набросок, но один отрывок, в основу которого было положено действительное происшествие — бегство двух закованных арестантов вплавь, случившееся в Екатеринославе при П., — он отделал и послал в печать в 1823 г. (появился в "Полярной Звезде" за 1825 г.), а другими воспользовался много позднее для очень красивой баллады "Жених". "Братья-Разбойники" в настоящем своем виде интересны в историко-литературном отношении, как свидетельство о стремлении П. соединить байроническое сочувствие сильным натурам, извергнутым из общества, с изображением, пока еще очень несовершенным, русского народного быта. В форме нельзя не заметить пестроты и неровности: сильные, исконно русские выражения, свидетельствующие о внимательном изучении народной поэзии, стоят рядом с выражениями слишком искусственными, даже вычурными. В Кишиневе П. работал также над "Бахчисарайским Фонтаном" и задумал поэму "Цыганы", один из мотивов и краски для которой дала ему жизнь. В конце 1822 г., во избежание неприятных последствий "истории" за картами, Инзов послал поэта в командировку в Измаил; в Буджакской степи П. встретился с цыганским табором и бродил с ним некоторое время. В Кишиневе же, в мае 1823 г., начат Евгений Онегин. Из произведений меньшего объема этого периода особое значение и влияние имели стихотворения: "Наполеон", в котором (особенно в последней строфе) поэт проявил такое благородство чувства и силу мысли, что все другие русские лирики должны были показаться перед ним пигмеями, и "Песнь о Вещем Олеге" (1 марта 1822 г.), далеко не первый по времени, но первый по красоте и силе продукт национального романтизма в России. В конце кишиневского периода П., все яснее и яснее сознававший свое значение, вступает в деятельную переписку с двумя молодыми критиками: Плетневым и Бестужевым-Марлинским. В декабре 1822 г. вышла 1-я книжка "Полярной Звезды", имевшей целью руководить общественным мнением; для этого нужно было произвести, так сказать, серьезную ревизию немногому сделанному и объединить лучших делателей. Теперь П. больше чем когда-либо огорчается изгнанием, лишавшим его возможности принять непосредственное участие в важном деле, и рвется из полудикого Кишинева в культурную Россию. Так как ему не дозволили даже и на время съездить в Петербург, то он обрадовался случаю переехать в ближайший цивилизованный город — Одессу. Вот как П. в письме к брату от 25 августа 1823 г. описывает свое переселение: "Здоровье мое давно требовало морских ванн; я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу. Я оставил мою Молдавию и явился в Европу (в первых числах июня); ресторации и итальянская опера напомнили мне старину и, ей Богу, обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе". Этот перевод устроил А. И. Тургенев. Вначале поэт чувствовал только отрадные стороны одесской жизни; он увлекался европейскими удовольствиями, больше всего театром, внимательно присматривался ко всему окружающему, с неослабным интересом следил за ходом греческого восстания, знакомился с интеллигентными русскими и иностранцами и скоро увлекся женой местного негоцианта, красавицей Ризнич. На одесскую молодежь, как человек, он производил двоякое впечатление: для одних он был образцом байронической смелости и душевной силы, от подражания которому их насильно удерживали заботливые родители (см. "Записки" графа Бутурлина, "Русский Архив", 1897, кн. V); другие видели в нем "какое-то бретерство, suffisance и желание осмеять, уколоть других" ("Записки" Н. В. Басаргина, "XIX в." Бартенева, стр. 89); но как перед поэтом, перед ним преклонялись все ценившие поэзию. Медовый месяц жизни П. в Одессе был, однако, непродолжителен: уже в ноябре 1823 г. он называет Одессу прозаической, жалуется на отсутствие русских книг, а в январе 1824 г. мечтает убежать не только из Одессы, но и из России; весной же у него начались настолько крупные неприятности с начальством, что он чувствует себя в худшем положении, чем когда-либо прежде. Дело в том, что граф Воронцов и его чиновники смотрели на Пушкина с точки зрения его пригодности к службе и не понимали его претензий на иное, высшее значение; а П., теперь более одинокий, чем в Кишиневе (друзей в деловой Одессе трудно было приобрести), озлоблялся и противопоставлял табели о рангах то демократическую гордость ума и таланта, то даже свое шестисотлетнее дворянство, и мстил эпиграммами, едкость которых чувствовал и сам граф, имевший полную возможность "уничтожить" коллежского секретаря П. Если одесский год был один из самых неприятных для поэта, он был зато одним из самых полезных для его развития: разнообразные одесские типы расширили и углубили его миросозерцание, а деловое общество, дорожившее временем, давало ему больше досуга работать, чем приятельские кружки Кишинева, и он пользовался этим, как никогда прежде. Он доучился английскому языку, выучился итальянскому, занимался, кажется, испанским, пристрастился к приобретению книг и положил начало своей впоследствии огромной библиотеке. Он читал все новости по иностранной литературе и выработал себе не только совершенно определенные вкусы и взгляды (с этих пор он отдает предпочтение английской и даже немецкой литературе перед французской, на которой был воспитан), но даже дар предвидения будущих судеб словесности, который поражает нас немного позднее (см., например, письмо № 117). По новой русской литературе он столько прочел за это время, что является теперь первым знатоком ее и задумывает ряд статей о Ломоносове, Карамзине, Дмитриеве и Жуковском. В то же время, не без влияния коммерческого духа Одессы, где честный заработок ни для кого не считался позорным, и того случайного обстоятельства, что "Бахчисарайский Фонтан", благодаря князю Вяземскому, дал поэту возможность выбраться из сети долгов, П. приходит к отрадному убеждению, что литература может доставить ему материальную независимость (сперва такой взгляд на поэзию он называет циничным, позднее же он говорит: "Я пишу под влиянием вдохновения, но раз стихи написаны, они для меня только товар"). В основу "Бахчисарайского Фонтана" положен рассказ Екатерины Николаевны Раевской о княжне Потоцкой, бывшей женой хана Керим-Гирея. Сам П. и князь Вяземский (предпославший поэме "Разговор между издателем и классиком с Выборгской стороны или с Василевского Острова") видели в нем как бы манифест романтической школы, что выразилось в отсутствии определенности и ясности сюжета, элегическом тоне и яркости местного колорита. В последнем отношении образцом для поэта служил Байрон (см. письмо № 110), влияние которого очевидно также и во многих частностях, и в обрисовке титанического характера Гирея: но противоположение двух одинаково живых и рельефных женских характеров, эффектная и полная искреннего чувства сцена между Заремой и Марией и задушевный лиризм последней части — неотъемлемая собственность П. "Фонтан", сравнительно с "Пленником", представляет важный шаг вперед полным отсутствием "элемента высокости" (Белинский), который еще связывал П. с предшествующим периодом. Число лирических произведений П., написанных в Одессе, невелико: он был слишком поглощен самообразованием и работой над двумя большими поэмами — "Онегиным" и "Цыганами". "Онегина" автор называет сперва романом в стихах "вроде Дон Жуана"; в нем он "забалтывается донельзя", "захлебывается желчью" и не надеется пройти с ним через цензуру, отчего и пишет "спустя рукава"; но постепенно он увлекается работой и, по окончании 2-ой главы, приходит к убеждению, что это будет лучшее его произведение (VII, 70). Уезжая из Одессы, он увозит с собой 3-ю главу и "Цыган", без окончания. Отъезд П. был недобровольный: граф Воронцов, может быть с добрым намерением, дал ему командировку "на саранчу", но П., смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалованье — как на "паек ссыльного", увидел в этом желание его унизить и стал повсюду резко выражать свое неудовольствие. Граф Воронцов написал 23 марта 1824 г. графу Нессельроде (буквальный смысл его письма — в пользу П., но в нем нельзя не видеть сильного раздражения вельможи против непочтительного и самомнительного подчиненного), что, по его мнению, П. следовало бы перевести куда-нибудь вглубь России, где могли бы на свободе от вредных влияний и лести развиться его счастливые способности и возникающий (sic) талант; в Одессе же много людей, которые кружат ему голову своим поклонением будто бы отличному писателю, тогда как он пока "только слабый подражатель далеко не почтенного образца", т. е. Байрона. Этот отзыв Воронцова не имел бы особенно печальных последствий для П., если бы приблизительно в то же время не вскрыли на почте письмо самого поэта к кому-то в Москву (№ 6), в котором он пишет, что берет "уроки чистого афеизма... система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но, к несчастию, более всего правдоподобная". Тотчас же П был отрешен от службы и сослан в Псковскую губернию, в родовое имение, причем ему был назначен определенный маршрут без заезда в Киев (где проживали Раевские).

30 июля 1824 г. П. выехал из Одессы и 9 августа явился в Михайловское-Зуево, где находились его родные. Сначала его приняли сердечно (письмо № 76), но потом Надежда Осиповна и Сергей Львович (имевший неосторожность принять на себя официально обязанность надзирать за поведением сына) стали страшиться влияния опального поэта на сестру и брата. Между отцом и сыном произошла тяжелая сцена (которой много позднее П. воспользовался в "Скупом рыцаре"): "отец мой, воспользовавшись отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, потом — что хотел бить. Перед тобой (пишет П. Жуковскому) я не оправдываюсь, но чего же он хочет для меня с уголовным обвинением? Рудников сибирских и вечного моего бесчестия? Спаси меня!" В конце концов родные П. уехали в Петербург, и Сергей Львович отказался наблюдать за сыном, который остался в ведении местного предводителя дворянства и настоятеля Святогорского монастыря. В одиночестве П. развлекался только частыми визитами в соседнее Тригорское, к П. А. Осиповой, матери нескольких дочерей, у которой, кроме того, проживали молодые родственницы (между другими — и г-жа Керн). Жительницы Тригорского, по-видимому, больше интересовались поэтом, нежели интересовали его, так как его серьезная привязанность была направлена к одесской его знакомой. Как ни значительна была напряженность работы П. в Кишиневе и в Одессе, в Михайловском, в особенности в зимнее время, он читал и думал по крайней мере вдвое больше прежнего. Книг, ради Бога, книг! — почти постоянный его припев в письмах к брату. С раннего утра до позднего обеда он сидит с пером в руках в единственной отопляемой комнатке Михайловского дома, читает, делает заметки и пишет, а по вечерам слушает и записывает сказки своей няни и домоправительницы. Под влиянием обстановки теперь он больше, чем прежде, интересуется всем отечественным: историей, памятниками письменности и народной живой поэзией; он собирает песни (для чего иногда переодевается мещанином), сортирует их по сюжетам и изучает народную речь, чем пополняет пробелы своего "проклятого" воспитания. Но это изучение родины идет не в ущерб его занятиям литературой и историей всемирной. Он вчитывался в Шекспира, в сравнении с которым Байрон, как драматург, теперь кажется ему слабым и однообразным. В то же время он воспроизводит с удивительной точностью поэтический стиль и объективное миросозерцание Магометова Корана. Восток, Шекспир и изучение исторических источников, вместе с годами и одиночеством, заставляют его спокойнее смотреть на мир Божий, больше вдумываться, чем чувствовать, философски относиться к прошлому и настоящему, если только последнее не возбуждало страстей его. В январе 1825 г. П. посетил будущий декабрист И. И. Пущин, который привез ему "Горе от ума"; он заметил в поэте перемену к лучшему: П. стал "серьезнее, проще, рассудительнее". Мельком прослушанная комедия вызвала известное письмо П. к Бестужеву (№ 95), показывающее необыкновенную тонкость и зрелость критического суждения (написанное двумя месяцами позднее письмо к тому же Бестужеву № 103 — применяет такую же критику ко всему ходу современной ему литературы и совпадает во многом с наиболее светлыми идеями Белинского). Умственная и художественная зрелость, ясно сознаваемая поэтом (немного позднее П. пишет Н. Н. Раевскому: "я чувствую, что дух мой вполне развился: я могу творить") и твердо установившееся миросозерцание, проявляющееся в стихотворениях этого периода, не мешали ему страшно томиться одиночеством и выдумывать довольно несбыточные планы для своего освобождения из "обители пустынных вьюг и хлада". С братом Львом и дерптским студентом Вульфом, сыном Осиповой, он составил нечто вроде заговора с целью устроить себе побег за границу, через Дерпт, и одно время настолько верил в возможность этого дела, что прощался с Россией прекрасным (неоконченным) стихотворением (I, 383; ср. I, 349). В то же время он испытал и легальное средство: под предлогом аневризма он просит позволения ехать для операции и лечения в одну из столиц или за границу. План бегства не осуществился, а для лечения П. был предоставлен город Псков. Весной Пушкина посетил барон Дельвиг. На осень он остался совсем один, за временным отъездом соседок. От этого усиливается и жажда свободы, и творческая производительность: к зиме он оканчивает IV главу "Онегина", "Бориса Годунова" и поэму "Граф Нулин ".

Узнав о 14 декабря, П. сперва хотел ехать в Петербург, затем вернулся, чтобы подождать более положительных известий, а получив их, сжег свои тетради. С крайне тяжелым чувством следил он за ходом арестов. Успокоившись и одумавшись, он решил воспользоваться отсутствием своего имени в списках заговорщиков и начал хлопотать о своем возвращении, сперва частным образом, потом официально. В июле 1826 г. П. послал через губернатора письмо государю, с выражением раскаяния и твердого намерения не противоречить своими мнениями общепринятому порядку. Вскоре после коронации он был с фельдъегерем увезен в Москву и 8 сентября, прямо с дороги, представлен государю, с которым имел довольно продолжительный и откровенный разговор, после чего получил позволение жить где угодно (пока еще кроме Петербурга, куда доступ был ему открыт в мае 1827 г.), причем император вызвался быть его цензором.

Напряженная работа мысли Пушкина в Михайловский период наглядно выразилась тем, что с этого времени он начал писать и прозаические статьи: в 1823 г. он напечатал в "Московском Телеграфе" очень едкую заметку "О m-me Сталь и г-не М." (за подписью Ст. Ар., т. е. старый арзамасец), где выразил свое уважение и благодарность знаменитой писательнице за симпатию, с которой она отнеслась к России, — и статью: "О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова", в которой он дает глубоко обдуманный очерк истории русского языка и такую умную и точную характеристику Ломоносова, что ее и до сих пор смело, с великой пользой, можно вводить в учебник словесности. Эти два года — из самых плодотворных и для лирики П. Вначале он обрабатывает мотивы, привезенные с юга, яркие краски которого видны в "Аквилоне", "Прозерпине", "Испанском романсе" и др. Затем проявляются в его пьесах вновь созревшие мысли и более прежнего уравновешенные чувства ("Разговор книгопродавца с поэтами"; два "Послания к цензору"); даже "Вакхическая песня", по исходной точке тожественная с юной его лирикой, заканчивается глубоко-гуманной мыслью). Форма еще совершеннее: на невольном досуге даже шутливые пьесы, как "Ода графу Хвостову", отделываются необыкновенно тщательно. К концу периода немногочисленные лирические произведения выражают лишь скоропреходящие минуты настроения: П. всецело погружен в поэмы и драму. Еще 10 октября 1824 г. он окончил поэму "Цыганы", начатую в Одессе 10 месяцами раньше. Хотя она напечатана только в 1827 г., но оказала сильное и благотворное влияние на публику много раньше, так как сделалась известной в огромном количестве списков. Имя героя (Алеко — Александр) показывает, что по первоначальному замыслу он должен был воспроизвести самого поэта; затем, по мере освобождения П. из-под влияния Байрона, Алеко оказывается первым ярко и объективно очерченным характером, в обработке которого байронизм подвергается жестокому осуждению. Трезвость и гуманность содержания, необыкновенная ясность плана, небывалая простота и живописность языка, рельефность всех трех действующих лиц и их положений, драматизм главных моментов, полный реализм обстановки и, наконец, целомудрие при изображении полудикой, свободной любви — все это черты новые даже в П., не говоря о современной ему поэзии. Противопоставление эгоизма грозного обличителя общественных зол Алеко, который "для себя лишь хочет воли", истинному свободолюбию и справедливости старого цыгана — первый гражданский подвиг П., "смелый урок", который дает поэт черни; лучшее доказательство его убедительности и великой полезности — вдохновенно кроткие строки великого критика, Белинского.

Всецело Михайловскому периоду принадлежит "Граф Нулин", о происхождении которого автор говорит: "перечитывая "Лукрецию", довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может, это охладило бы его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить... Мысль пародировать историю и Шекспира ясно представилась, я не мог противиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть". "Граф Нулин", по необыкновенной легкости стиха и стройности рассказа, и производит впечатление капризного вдохновения минуты. Критика жестоко напала на П. за безнравственность его поэмки, но читатели (и, как свидетельствует граф Бенкендорф — император Николай) были чрезвычайно довольны ею. Это одно из немногих произведений П., свидетельствующих о его таланте изображать и отрицательную сторону жизни. По сравнению с Гоголем, его сатира кажется более легкой, как будто поверхностной; но невозможно указать в нашей литературе другое изображение пошлости русских парижан того времени, более типичное и резкое по существу; да и вся помещичья жизнь, с виду такая патриархальная, оказывается насквозь проеденной распутством. На поэмке видно и влияние "Беппо" Байрона, и изучение русской литературы XVIII в., воевавшей с петиметрами, и увлечение ехидным сарказмом Крылова; но изящный реализм целого и подробностей всецело принадлежит П.

В Михайловском написана также народная баллада "Жених"; сюжет ее — обломок из кишиневской поэмы "Братья-Разбойники", теперь, под влиянием рассказов Арины Родионовны, обработанный как сказка-анекдот, с эффектной развязкой. Как в форме стиха, так и в содержании, П., очевидно, соперничает с Жуковским (с "Громобоем" и другими русскими балладами) и в смысле народности одерживает над учителем блестящую победу.

Самое крупное и задушевное произведение михайловского периода — "Борис Годунов", или, как сам П. озаглавил его, "Комедия о настоящей беде московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве". П. начал ее в конце 1824 г. и окончил к сентябрю 1825 г., усердно подготовившись к ней чтением. "Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль оживить в драматической форме одну из самых драматических эпох нашей истории. Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров; Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий; в летописях старался угадать язык тогдашнего времени — источники богатые, успел ли я ими воспользоваться, не знаю". Сам П. называет "Бориса Годунова" романтической драмой и тем указывает на главное теоретическое пособие — "Чтение о драматическом искусстве" А. В. Шлегеля, откуда он воспринял резко отрицательное отношение к трагедии классической и идею национальной драмы (отсюда и заглавие), но отринул все узко-романтическое, мечтательное и мистическое (как и из Карамзина исключил все сентиментальное). Над каждым, даже третьестепенным лицом он работал с необыкновенным прилежанием; целые сцены, вполне отделанные, он исключал, чтоб не ослабить впечатления целого. По окончании труда, П. был чрезвычайно доволен им. "Я перечел его вслух один, бил в ладоши и кричал: ай да Пушкин!" Но он не спешит печатать "Бориса" и держит его в портфеле целые 6 лет: он сознает, что его пьеса — революция, до понимания которой пока не доросли ни критика, ни публика, и предвидит неуспех, который может невыгодно отразиться на самом ходе дорогого ему дела. Даже восторг московских литераторов, которых во время чтения 12 октября 1826 г. "кого бросало в жар, кого в озноб, волосы поднимались дыбом" и пр. (Барсуков, "Жизнь и труды Погодина", II, 44), даже видимый успех "Сцены в келье", которую П. напечатал в начале 1827 г. ("Московский Вестник", № 1), не заглушили его опасений, и они оправдались вполне. Когда в начале 1831 г. вышел "Борис", со всех сторон послышались возгласы недоумения и недовольства или резкого осуждения: классики искали "сильных, возвышенных чувствований" — и находили только "верные списки с обыкновенной природы"; поклонники П. и романтики искали "блестков", свойственных поэту, разгула страстей и поразительных эффектов — и находили, что здесь все слишком просто, обыденно, почти скучно; огромное большинство признавало "Бориса" "выродком", который не годится ни для сцены, ни для чтения. Катенин называет драму "ученическим опытом", "куском истории", разбитым на мелкие сцены, а женский крик за сценой признает прямо "мерзостью"; И. А. Крылов прилагает к ней анекдот о горбуне. С другой стороны, князь Вяземский находит в "Борисе" "мало создания"; Кюхельбекер ставит его ниже "Т. Тассо" Кукольника. Только Киреевский в "Европейце", да отчасти Надеждин поддержали П. Позднее все, даже и Белинский, еще со времен студенчества восторгавшийся прекрасными частностями, упрекали П. за рабское следование Карамзину. П. был глубоко огорчен нападениями, на которые ответила за него история: этот "выродок" явился отцом всей национальной русской драмы, и внутренняя величавая стройность этих "обломков" Карамзина теперь ясна всякому ученику гимназии.

Зиму 1826—27 гг. П. провел главным образом в Москве (он уезжал по осени в Михайловское, где с наслаждением смотрел на "покинутую тюрьму", и в Псков), живя у Соболевского на Собачьей площадке, в деревне Ренкевич. Он вполне наслаждался своей свободой и обществом, тем более, что москвичи приняли его с распростертыми объятиями, как величайшего поэта (в начале 1826 г. вышло 1-е изд. его Стихотворений); либеральная молодежь видела в нем чудом спасенного друга декабристов, которым он шлет "Послание в Сибирь", а убежденные защитники существующего порядка радовались искреннему его примирению с правительством ("Стансы"). П. широко пользовался до тех пор мало знакомой ему благосклонностью судьбы; он посещал и салоны умных дам (например, княгини З. Волконской), и светские балы, и сходбища так называемой "архивной молодежи", и холостые пирушки. Рассеянная жизнь не мешала ему работать. Недовольный существовавшими тогда журналами и альманахами, он еще в Михайловском мечтал об основании серьезного и добросовестного журнала; теперь оказалось возможным осуществить эти мечтания. Среди "архивной молодежи", из которой иные, как Д. Веневитинов, импонировали даже П. умом своим и талантом, он нашел людей, ему сочувствующих. Было решено издавать, при постоянном участии П., "Московский Вестник", в редакторы которого был избран М. П. Погодин. В продолжение трех лет П. добросовестно служил новому журналу (в то же время он считал своим нравственным долгом поддерживать альманах барона Дельвига "Северные Цветы"), хотя в его отношениях к московскому кружку нельзя не заметить некоторой двойственности. Он вполне сочувствовал его серьезному взгляду на литературу, его убеждению в праве искусства на безграничную свободу и желанию низвергнуть господство французского вкуса, но он вовсе не хотел подчинять нашу юную словесность философским немецким теориям (которые он и понимал неясно). К московскому году жизни П. относятся "Записка о народном образовании, написанная по поручению государя" и "Сцена из Фауста". "Записка", очевидно, вытекла из разговора императора с П., в котором поэт указал на плохую систему воспитания русских дворян, как на причину появления декабристов: она развивает ряд мыслей оригинальных и умных, иногда односторонних, но во всяком случае не соответствовавших видам правительства. "Новая сцена между Мефистофелем и Фаустом" написана под влиянием Веневитинова, который в стихотворном послании убеждал П. изучать Гёте. Содержание ее вымышлено и далеко не вполне в духе Гёте; Фауст П. выражает только одну сторону прототипа — рефлексию, убивающую всякое наслаждение, и представляет амальгаму из Гёте и Байрона. Беспощадный анализ Мефистофеля ближе к источнику, но и в нем виден отзвук "демона" юности П.

В мае 1827 г. П. дозволено было ехать в Петербург, и он поспешил воспользоваться позволением: но к осени он, "почуя рифмы", ухал в Михайловское. Там, сознав будущность романа и повести, он начал исторический роман "Арап Петра Великого", в котором, несмотря на новость для него этого рода творчества, проявил великое мастерство, главным образом в серьезном, объективном тоне рассказа, в отсутствии слащавого преувеличения, ненатурального изображения старины. Зиму 1827—1828 гг., как и весну, лето и часть осени 1828 г., П. провел, большей частью, в Петербурге (жил в Демутовом трактире), откуда иногда ездил в Москву (останавливался обыкновенно у Нащокина). Его душевное состояние за это время — тревожное, часто тяжелое; медовый месяц его наслаждения свободой давно прошел; через графа Бенкендорфа он не раз получал выговоры, хотя и в деликатной форме; не раз ему давало себя чувствовать недоверие низших органов власти (например, в крайне нелепом, разбиравшемся в сенате деле о списке стихотворения Андрей Шенье). С другой стороны П. недоволен условиями личной жизни: кружок близких людей сильно поредел (брат далеко на службе, сестра в январе 1828 г вышла замуж); молодость, минутами представлявшаяся ему рядом ошибок (см. "Воспоминание", II, 37; ср. "26 мая 1828 г.", II, 38), прошла, и П. чувствовал потребность устроиться, положить конец душевным скитаниям, но пока не находил к тому возможности. Весной 1828 г. П. обратился с просьбою о принятии его в действующую армию и отказ принял за выражение немилости государя (см. А. А. Ивановский, "Русская Старина", 1874, IX, 392 и сл.); так же напрасно он просился ехать за границу. Тоска и огорчения столь же мало препятствовали энергичной творческой работе П., как и все более и более усиливавшееся недоброжелательство критики, которое началось с того времени, как поэт стал принадлежать одному литературному органу, а также наивное недовольство публики, которая ждала от каждой новой строчки поэта какого-то чуда. Довольно многочисленные, и по форме, и по содержанию безупречные лирические стихотворения этого периода представляют летопись душевной жизни поэта; некоторые из них ("Воспоминание", II, 37; "26 мая 1828 г.", II, 38) служат выражением безутешного отчаяния. Но творческие силы поэта при этом даже растут: в октябре 1828 г. П. начал "Полтаву" и окончил ее менее чем в месяц. Первая мысль о поэме из жизни Мазепы возникла у него еще при чтении "Войнаровского" Рылеева; узнав из нее, что Мазепа обольстил дочь Кочубея, "я изумился, — говорит П., — как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства". Явилось сильное желание изобразить любовную историю старого гетмана, для чего подготовительную работу составляло чтение "Истории Малой России" Бантыша-Каменского и др. пособий; в это время план зрел в голове П.; рамки его раздвигались, и романтическая поэма естественно сплеталась с исторической, с изображением одного из важнейших моментов в истории новой России (здесь начало увлечения П. Петром, столь важного для его будущей деятельности). Поэма вышла в 1829 г. и не имела успеха: не нашли в ней того блеска и яркости, которыми пленялись в П., не поняли необходимости слияния частного с общим, что составляет особенность всех лучших художественных воссозданий прошлого. Немногие истинные поклонники П. (например, Кюхельбекер) оценили и в то время "Полтаву" по достоинству, а теперь, несмотря на успехи исторической науки, нам трудно, почти невозможно отрешиться от того поэтического колорита, которым П. облек полтавскую битву, Кочубея, Мазепу и пр. "Полтава", опоэтизировавшая природу Малороссии и ее быт, открыла дорогу повестям Гоголя и "Тарасу Бульбе".

Перелом в характере и образе жизни поэта, когда-то необыкновенно живого ("вертлявого", по выражению М. П. Погодина) и жадного к развлечениям, а теперь наклонного проводить целые дня молча, на диване, с трубкой во рту ("Матер.", 216), разрешился предложением, которое он сделал юной (род. 1813 г.) московской красавице Н. Н. Гончаровой. Получив не вполне благоприятный ответ, 1 мая 1829 г. он уехал на Кавказ, провел около 2-х недель в Тифлисе и потом отправился в действующую армию (где находился брат его), с которой вошел в Арзерум. Результатом путешествия был ряд кавказских стихотворений и "Путешествие в Арзерум", изд. много позднее. По возвращении в Москву он был так холодно принят у Гончаровых, что немедленно ускакал в деревню, а потом (в ноябре) переехал в Петербург. В начале 1830 г., несмотря на самое горячее участие в "Литературной Газете" барона Дельвига, к которой П. чувствовал несравненно большую симпатию, нежели к "Московскому Вестнику" Погодина (в "Газете" действовали почти исключительно его друзья и единомышленники), он чувствовал себя настолько тяжело, что просил позволения уехать за границу или, по крайней мере, сопровождать посольство в Китай. Но это было временное отчаяние, обусловленное личными причинами. Услыхав, как Н. Н. Гончарова блестит на балах, и удостоверившись, что о нем отзываются лучше, чем он ожидал, он уехал в Москву, возобновил предложение и получил согласие. Семейство Гончаровых стояло на высшей ступени общественной лестницы, чем П., но было разорено не меньше. Главой семьи считался дедушка, обширное промышленное предприятие которого готово было рухнуть чуть не каждый день за неимением наличных денег. Мать Натальи Николаевны, невесты П., была очень "тонкая", но, по-видимому, довольно расчетливая дама. Приняв предложение П. (6 мая была помолвка), эксплуатировали его связи, а со свадьбой не спешили и от невесты держали его в почтительном отдалении, причем будущая теща иногда устраивала ему довольно крупные неприятности. Вследствие всего этого П. иногда впадал в отчаяние, которое и выражал близким людям (см. письмо № 211); но он искренно любил свою невесту и припадки "хандры" у него быстро сменялись душевной бодростью и умственной энергией. В таком настроении, в конце августа 1830 г., он поехал в Болдино (Нижегородской губернии), часть которого отец выделял ему ввиду женитьбы, чтобы устроить залог имения и воспользоваться осенним временем для работы. Вследствие холеры и карантинов, П. оставался там 3 месяца в полном уединении, но с таким приливом вдохновения, какого у него давно не бывало. По возвращении он пишет Плетневу (№ 261): "Вот что я привез сюда: две последние главы "Онегина", восьмую и девятую, совсем готовые в печать; повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдам anonyme; несколько драматических сцен или маленьких трагедий, именно: "Скупой Рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Пир во время чумы" и "Дон-Жуан". Сверх того написал около тридцати мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное, для тебя единого): написал я прозой пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется, и которые напечатаем также anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает". Нет сомнения, что многое из перечисленного получило в Болдине только окончательную обработку, а кое-что доделывалось и позднее; так, например, один отрывок из путешествия Онегина, "Одесса", был уже напечатан в 1827 г., а письмо Онегина к Татьяне дописывалось в 1831 г. в Царском Селе; тем не менее болдинский период можно считать временем завершения знаменитой поэмы-романа, которая, по исчислению самого поэта, писалось 7 лет 4 месяца и 17 дней, а на самом деле более 9 лет (с 28 мая 1822 г. до 3 октября 1831 г.) и уже около 5 лет держала в напряжении читающую публику. 1-ая глава была напечатана в 1826 г. вместе с "Разговором книгопродавца с поэтом", с предисловием, в котором автор сравнивает "Евгения Онегина" с "Беппо, шутливым произведением мрачного Байрона", и сам указывает на сходство героя с "Кавказским Пленником". Она была раскуплена чрезвычайно быстро и вызвала оживленные толки. Близкие к П. люди (Катенин) отожествляли с Онегиным самого поэта; литературные староверы подняли вопль против безнравственности поэмы и низких предметов, ею изображаемых. Полевой считал ее воплощением романтизма, а романтик Бестужев возмущался ничтожностью сюжета. Средние читатели были в восторге от изящества формы и жизненности содержания. 2-ая глава, выводящая на сцену Ленского и дающая первый абрис Лариных, также написана на юге, а напечатана в 1826 г. Она увеличила интерес публики, но вызвала только двусмысленную похвалу Булгарина и посмертный отзыв Веневитинова, который приветствовал поворот в поэзии П. к национальным типам и жизни. Гл. 3-я (Барышня", как ее для себя озаглавил П.; наиболее психологическая), написанная в Михайловском и напечатанная в 1827 г., довела интерес публики до небывалого в России и редкого за границей напряжения: о Татьяне говорили повсеместно как о живом лице, и П. упрашивали получше устроить ее судьбу. 4-ая и 5-ая главы (написаны тоже в Михайловском, как и 6-ая), наиболее драматические, изданные вместе в 1828 г., вызывают длинный ряд рецензий, которые составляют поворотный пункт в отношениях П. к современной ему литературе. Большинство критиков, признавая "редкое дарование" и называя автора "любимым поэтом", из беспристрастия нападают на частности и не находят в поэме ни плана, ни связи, ни характеров; нападения последнего рода, обнаруживавшие полное непонимание целого, глубоко огорчили и озлобили П. 6-ая глава ("Поединок"), представляющая развязку драмы, не сделала критиков умнее. Глава 7-ая ("Москва") написана под московскими впечатлениями; она явилась в 1830 г., когда П. имел уже свой орган, стоял во главе литературной партии и жестоко расправлялся с противниками, которые со своей стороны старались его унизить всеми мерами (см. Барсуков, "Погодин", III, 15, 2 5 и др.). Теперь в Болдине, не побежденный, но утомленный беспринципностью борьбы, поэт спешит расстаться с героиней и героем, оставив последнего как бы на середине жизненного пути. Неослабный интерес публики, между прочим, наглядно выразился в том, что для крайне простой и естественной развязки в судьбе героини немедленно начали приискивать живые оригиналы (см. "Воспоминания" Францевой, "Исторический Вестник", 1888, май, и В. А. Тимирязева, "Исторический Вестник", 1896, июнь, стр. 977). И теперь крайне трудно дать оценку романа П., посмотреть на него со стороны: мы так сроднились с его действующими лицами, что они нам представляются живыми и близкими. Мы только можем сопоставлять их с другими созданиями того же поэта. По характеру героя и по основной задаче, выраженной в сюжете, "Евгений Онегин" ближе всего к "Цыганам"; Онегин тот же Алеко, только реализованный, приуроченный к обыденной действительности великорусского дворянского быта. Задача поэта — воссоздать его со всеми его добрыми и дурными сторонами, — а так как последние оказываются очень существенными, то развенчать его (не щадя в нем и самого себя), сохранив, однако, душевное к нему участие наблюдателя; развенчание производится посредством указания его "литературных источников" ("Иль маской щегольнешь иной"; "Москвич в Гарольдовом плаще, уж не пародия ли он?"), а участие сохраняется за ним потому, что он все же лучше и нравственно крупнее окружающих его, и потому, что тяготится он бесцельностью существования и рядом вынужденных глупостей. Как Алеко оказывается несостоятельным при сопоставлении с близкими к природе дикарями, так Онегин несостоятелен при сопоставлении с простой, но нравственно здоровой деревенской девушкой. Создание поэтического типа этой девушки — великая заслуга П., имевшая важное историческое значение; отсюда тургеневские женщины и женщины "Войны и Мира", отчасти и позднейшее стремление русских женщин к подвигу. В общем, "Евгений Онегин" — полное и верное воспроизведение полукультурной жизни русского дворянства того времени, во всех ее разнообразных областях и оттенках.

"Повесть, писанная октавами" — "Домик в Коломне" — это "игрушка, сделанная рукой великого мастера" (Белинский), напоминающая средневековые фабльо, источники "сказок" Лафонтена. В основе ее, судя но месту действия, лежит анекдот из юношеских лет П. Хотя П. в теории и отвергал цель в поэзии, но такую бесцельную шалость он решился издать только анонимно. В историко-литературном отношении важнее самой повести ее введение, представляющее нечто небывалое в истории поэтической формы. Это такое искусное жонглирование размером и звучной рифмой, что после этого или в обыденной речи проза должна была замениться стихами, или в литературном рассказе стихи должны были уступить место живой прозаической речи. С этих пор П. для мелкого повествования стихотворную форму уже не употребляет.

Маленькую трагедию "Скупой рыцарь" П. приписал английскому поэту Ченстону, которого, как доказал еще Анненков, на свете не существовало. Причина такого "подлога" — семейные воспоминания, которыми отчасти воспользовался поэт: отец его часто проявлял крайнюю скупость (хотя вообще и был крайне нерасчетлив) по отношению к сыновьям. "Скупой рыцарь" — полная драма, с развитием характеров и катастрофой; по задаче это — глубокое психологическое исследование, проникнутое гуманной идеей пробуждения "милости к падшим"; искалечившая сильную душу барона страсть, развившаяся на почве пессимизма и честолюбия, делает его страдальцем — и страдание примиряет с ним. Пьеса "Моцарт и Сальери" в рукописи была озаглавлена "Зависть" и основана на анекдоте об отношениях двух композиторов. Здесь тоже решается трудный психологический вопрос об источнике и развитии низкой страсти в сильной душе; попутно в живых образах устанавливается различие между гением и талантом. "Пир во время чумы" — ряд сцен, действительно переведенных с английского (из пьесы Джона Вильсона [см. соотв. статью] "The City of the Plague", вышедшей в 1816 г.); но песня Мери и песня президента, лучшие места пьесы, сочинены П. Четыре сцены, составляющие "Каменного гостя", образуют полную драму, изображающую героя народных преданий, испанского Фауста, с большей глубиной и человечностью, нежели у предшественников П. (пособиями для него служили Мольер и Да-Понте). Поэт воспользовался только типом Лепорелло и развязкой; все остальное — его собственное создание, чудное по жизненности лиц и положений (характеристику см. у Белинского).

"Около 30 мелких стихотворений", написанных или отделанных в Болдине, представляют поразительное разнообразие по форме, темам и настроению поэта. Господствующий тон — бодрый, жизнерадостный (даже в элегии: "Безумных лет..."); даже малосимпатичные поводы вдохновляют поэта к прекрасным пьесам (личная полемика Булгарина — в "Моей родословной"). Рядом с этим обрабатываются мотивы, ничего общего с моментом не имеющие ("Поэту", "Стамбул", "Вельможе" и пр.), иногда глубоко печальные (например, "Шалость").

"Повести Белкина" (вместе с "Летописью села Горохина") — важный шаг в литературной карьере П. Он с ранней юности высоко ценил не только В. Скотта, но и Фильдинга и Стерна. Приглядываясь теперь к ходу европейской словесности, он предугадал скорое торжество нравоописательной повести и романа и решил испытать свои силы, пробуя разные тоны, но всегда оставаясь реалистом, убежденным противником романтических повестей-поэм в стиле Бестужева-Марлинского. Он очень дорожил успехом "повестей", но скрыл свое имя, прося, однако, шепнуть его Смирдину, чтоб он шепнул покупателям. Критика встретила их крайне враждебно (даже и позднее Белинский не придавал им значения), но они раскупались и читались с удовольствием, несмотря на небрежность отделки, и П., больше доверявший публике, нежели критике, счел опыт удавшимся.

По возвращении в Москву, П. "сладил с тещей" и новый 1831 г. встретил в очень бодром состоянии духа; даже "Борис Годунов" некоторое время радовал его своим успехом. 19 января он получил известие о смерти Дельвига; "постараемся быть живы", пишет он Плетневу, и как будто скоро примиряется с печальной необходимостью — но вдова и братья его покойного товарища навсегда остаются предметом его деятельной заботливости. 18 февраля произошла свадьба П. "Я женат и счастлив, — пишет он Плетневу 24 февраля. — Одно желание мое, чтобы ничего в жизни моей не изменялось; лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился". К этому периоду московской жизни П. относится его сближение с наиболее серьезным из его литературных врагов, Надеждиным, в "Телескопе" которого за этот год П. поместил две полемические статьи: "Торжество дружбы" и "Несколько слов о мизинце г. Булгарина", за подписью Феофилакта Косичкина (он начал прибегать к прозе, вместо эпиграмм, еще с 1829 г. и с большей систематичностью и крайним увлечением продолжал это в "Литературной Газете" Дельвига); эти статьи — верх ядовитого остроумия, редкое соединение тонкой и злой иронии с резкой хлесткостью. Согласно заранее начертанному плану (в котором не последнюю роль играло желание быть подальше от тещи), П. в мае едет в С.-Петербург, откуда немедленно переселяется на дачу в Царское Село. Там Пушкин оставался безвыездно до конца октября, отделенный от Петербурга холерой и карантинами, но в обществе Жуковского. Несмотря на плохое состояние своих финансовых дел (о которых теперь П. заботится гораздо больше, чем прежде), поэт продолжает быть в радостном настроении, что очень благоприятно отражается на его творчестве. Видясь почти ежедневно с Жуковским (третьим в их беседе часто бывал юный Гоголь, только что введенный в их общество, но принятый по-братски), — П. вступил с ним, некоторым образом, в соперничество на поприще обработки сказок: написал "Сказку о царе Салтане" (сюжет который занимал его еще в Кишиневе) и шутливую "Сказку о попе и работнике его Балде" (рифмованной прозой, наподобие подписей под лубочными картинками) — и ни для кого не было сомнения, что он еще раз победил своего учителя яркостью и жизненностью образов. П. идет рука об руку с Жуковским (а через него и со двором) в своем отношении к политическому моменту, который переживала в то время Россия. 2 августа написано "Клеветникам России", а 5 сентября — "Бородинская годовщина" (оба стихотворения напечатаны вместе со стихотворениями Жуковского, особой брошюркой).

Еще в июле П. (очевидно, поощренный к тому свыше) через графа Бенкендорфа выражает желание быть полезным правительству изданием политически-литературного журнала и просит позволения работать в архивах, чтобы "исполнить давнишнее желание написать историю Петра Великого и его наследников до Петра III". На первое его предложение пока промолчали, а второе удовлетворили в большей мере, нежели он мог надеяться: его приняли вновь на службу в коллегию иностранных дел, с жалованьем в 5000 руб., без обязательных занятий, но с правом работать во всех архивах. Переехав в Петербург и по возможности устроившись (у него еще оставались карточные долги от холостой жизни, а расходы, по его словам, увеличились вдесятеро), Пушкин чрезвычайно энергично принялся за работу в архивах, не оставляя и чисто литературных трудов. Посещая разнообразные круги общества (начиная от самых высших, где жена его блистала на балах), П. имел возможность убедиться, что отечественная литература стала возбуждать живой интерес даже в тех сферах, где прежде игнорировали ее существование, и молодежь начинает смотреть на звание литератора, как на нечто достойное зависти. Он проникался тем большим желанием стать во главе влиятельного органа. Летом 1832 г. старания его увенчались успехом, и литературно-политическая газета была ему разрешена. Чтобы пустить это дело в ход, он в сентябре ездил в Москву и там, вместе с С. С. Уваровым, посетил московский университет, где дружески беседовал со своим прежним противником, профессором Каченовским. Там от Нащокина П. услыхал рассказ о некоем Островском, который, вследствие притеснений богатого соседа, лишился имения и сделался врагом общества; ему сейчас же пришла идея сделать из этого роман, которым, по возвращении в Петербург, он и занялся с таким увлечением, что невозможность осуществить план издания газеты весьма слабо огорчила его. В 3⅓ месяца роман был окончен и даже снабжен выпиской из подлинного дела о неправедном отобрании имения у законного владельца. Но, приближаясь к развязке (и продолжая в то же время собирать по архивам материалы для истории Пугачевского бунта), П., очевидно, почувствовал недовольство своим произведением и стал обдумывать другой роман — из эпохи Пугачевщины, а "Дубровского", заключив наскоро набросанными двумя эффектными сценами, оставил в рукописи и даже не переписанным (он быль напечатан только в 1841 г.). П. был прав и в своем увлечении, и в разочаровании: по замыслу, "Дубровский" — одно из величайших его произведений, начинающее новую эпоху в литературе: это — социальный роман, с рельефным изображением барского самодурства, чиновничьей продажности и открытого бессудия. По форме, в которую отлилась идея, это — заурядный разбойничий роман, достойный имени П. только простотой и живостью изложения, гармонией частей, отсутствием всего лишнего и фальшиво-сентиментального и несколькими сценами и подробностями. То обстоятельство, что роман П. с такой задачей был пропущен цензурой в 1841 г., служит осязательным доказательством его неудачливости, а поглощающий интерес, с которым он и в настоящее время читается подростками, показывает, что П. был истинным художником и в слабых своих набросках.

Одновременно с "Дубровским", П. работал над так называемыми "Песнями западных славян", за которые, в самый год появления их в печати (в "Библиотеке для Чтения", 1835 г.), его пытался осмеять французский литератор, давший ему сюжеты большинства их. Теперь доказано, что П. вовсе не был так наивен, как воображал мистификатор. В 1827 г. в Париже вышла небольшая книжка: "La Guzla ou choix de po é sies illyriques, recueillies dans la Dalmatie etc.". Составитель ее, Мериме (см.), заявив в предисловии о своем близком знакомстве с языком иллирийских славян и с их бардами и рассказав биографию одного певца, Маглановича, дал прозаический перевод 29 его песен. Чувствуя сомнение в их безусловной подлинности, П. взял из них всего 11, да и из тех 4 переложил искусственным размером с рифмами, и к ним прибавил 2 песни, переведенные им самим из собрания Вука ("Соловей", "Сестра и братья "), две сочиненные им в тоне подлинных ("О Георгии Черном" и "Воевода Милош") и одну ("Яныш Королевич"), составленную на основании югославянского сказания. Собираясь печатать их, он через Соболевского обратился к Мериме с просьбой разъяснить, "на чем основано изобретение странных сих песен". В ответе своем (напечатано П. при издании "Песен" в IV т. "Стихотворений") Мериме уверял, будто при составлении книжки он руководствовался только брошюркой консула в Баньялуке, знавшего по-славянски так же мало, как он сам, да одной главой из итальянского "Путешествия в Далмацию" Фортиса (1774 г.). То же повторил он при 2-м изд. "Гузлы", в 1840 г. На самом деле, Мериме больше мистифицировал публику во 2-м издании, чем в 1-м: он в раннем детстве провел несколько лет в Далмации, где отец его состоял при маршале Мармоне, да и при составлении "Гузлы" имел больше пособий, чем уверял в 1835 и 1840 гг. Во всяком случае, Пушкин как при выборе, так и при обработке его песен проявил редкое поэтическое чутье и понимание духа национальное славянской поэзии.

Сюжетом песни "Яныш Королевич" П. воспользовался для "Русалки", над которой он работал в ту же зиму 1832—33 гг. (начал он ее гораздо раньше — еще в 1828 г.), может быть, готовя ее как либретто для оперы А. П. Есаулова; к сожалению, эта чудная народная драма осталась недоконченной. Это высший пункт, которого достиг Пушкин в уменье примирить вековое национальное творчество с личным, соединить сказочную фантастику и первобытный лиризм с драматичностью положений и глубоко гуманной идеей. О так называемом Зуевском окончании "Русалки" (напечатано в "Русском Архиве", 1897 г., № 3) см. ст. Ф. Е. Корша в "Известиях Отд. Русского языка и словесности" (1898 г., III, кн. 3).

В эту вторую зиму своей петербургской жизни П. по-прежнему счастлив любовью к жене, но далеко недоволен положением своих дел. 23 февраля 1883 г. он пишет Нащокину: "Жизнь моя в Петербурге ни то, ни сё. Заботы мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде; все это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют уединения". Лето 1833 г. П. жил на даче на Черной речке, откуда ежедневно ходил в архивы работать над эпохой Пугачевщины, имея в виду одновременно и исторический очерк, и роман (будущую "Капитанскую дочку"). В августе он испросил себе двухмесячный отпуск, чтоб осмотреть край, где разыгралась пугачевщина, побывал в Казани, Симбирске, Оренбурге, Уральске и около 1½ месяцев провел в Болдине, где привел в порядок "Записки о Пугачеве", перевел 2 баллады Мицкевича, отделал лучшую из своих сказок — "О рыбаке и рыбке" — и написал поэму "Медный Всадник", которая первоначально должна была составлять одно целое с "Родословной моего героя", но потом, без сомнения к своей выгоде, отделилась от нее. По основной идее, противополагавшей личные интересы — общим, государственным, маленького, слабого человека с его личным счастьем — страшной силе, символизированной в медном великане, личность пострадавшего не должна выдвигаться вперед; довольно одного намека на былую славу его предков. Идею вступления П. взял из статьи Батюшкова: "Прогулка в академию художеств". Мысль сделать из статуи Фальконе палладиум Петербурга пришла поэту, говорят, под влиянием рассказа графа М. Ю. Вьельгорского о видении, сообщенном Александру I в 1812 г. князем А. Н. Голицыным. По достоверному преданию (см. князя П. П. Вяземского, "П. по документам Остафьевского архива", СПб., 1880, стр. 77), в первоначальном тексте был очень сильный монолог Евгения против петровской реформы, ныне исчезнувший. "Медный Всадник" не был пропущен цензурой (напечатан после смерти П. в "Современнике", т. V), что неблагоприятно отозвалось на делах П. (см. письмо № 358). К тому же 1833 г. относятся сказки: "О мертвой царевне" и "О золотом петушке", без сомнения основанные на старых записях П., и поэма "Анджело" — переделка пьесы Шекспира "Мера за меру", в которой П., очевидно, пленил психологический вопрос, как нетерпимость к порокам других может уживаться с собственным падением. Наконец, к тому же 1833 г. относится и последняя редакция глубокой по идее и чудно-прекрасной по выполнению, но доведенной только до половины поэмы "Галуб". Она задумана во время путешествия по Кавказу в 1829 г. и, судя по обеим программам, до нас дошедшим (III, 547), должна была изображать героя Тазита сознательным носителем идеи христианской любви и готовности на страдания. "Галуб" — одно из крупных указаний на присущее П. в это время искреннее и сильное религиозное чувство.

В конце 1833 г. П. пожалован камер-юнкером, а в марте 1834 г. ему дано 20000 руб. на печатание "Истории Пугачевского бунта". Несмотря на это, П. становится все труднее и труднее жить в Петербурге: свой годовой бюджет он исчисляет в 30000 руб., а доходы его крайне неопределенны. К тому же дела его родителей были настолько запутаны, что он принужден был взять их на себя, после чего и отец, и брат обращаются к нему за деньгами, как в собственный сундук. Маленькое придворное звание, принуждающее его, вместе с юнцами из лучших фамилий, бывать на всех торжествах, доставляет ему немало неприятных минут и уколов его чувствительного самолюбия. Летом 1834 г., принужденный остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в деревню, к родным жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно" (№ 387). Вскоре после этого, раздраженный рядом мелких неприятностей, П. подал в отставку; но Жуковский и другие благожелатели поспешили его "образумить", а государь обвинил его в неблагодарности, так что он должен был взять свою просьбу назад, с изъявлением глубокого раскаяния. В сентябре 1834 г., когда П. жил в Болдине, устраивая дела отца и ожидая вдохновения, у него начинает вновь созревать мысль о журнале. Зимой 1834—35 гг. с П. живут сестры Натальи Николаевны, что увеличивает число светских знакомств П. В Смирдинской "Библиотеке для Чтения" появляются, между прочим, его "Гусар" и "Пиковая дама" (последняя производит фурор даже в высшем петербургском свете) — два наиболее характерных выражения русского реального романтизма, созданного П., где фантастика неотделима от пластически выраженной действительности. П. по-прежнему усердно работает в архивах, собирая материалы для истории Петра Великого, и утешается развитием русской литературы, вступавшей, с усилением влияния Гоголя, в новый фазис. Личные дела П. запутаны по-прежнему, и он принужден просить о новой милости — о ссуде в 30000 руб., с погашением долга его жалованьем; милость эта была ему оказана, но не избавила его от затруднений. Осенью 1835 г. в Михайловском он долго ожидает вдохновения: ему препятствуют заботы о том, "чем нам жить будет?" (письмо № 428). Для поправления своих дел П. вместе с Плетневым, при непременном участии Гоголя, задумал издать альманах; когда же материалу оказалось более, чем нужно, он решил издавать 3-месячный журнал "Современник". Возможность осуществить свое давнишнее желание очень ободрила П.; по возвращении в Петербург, куда он был вызван раньше срока отпуска опасной болезнью матери, он начал работать с давно не бывалой энергией. Этот усиленный труд дурно отзывался на нервах П., и без того непомерно возбужденных и расшатанных. Ко 2-й половине 1835 г. П. начал писать историческую драму: "Сцены из рыцарских времен"; план ее был очень широко задуман. Брат Бертольд, занимающийся алхимией, введен сюда вовсе не для пополнения средневековой обстановки: его знаменитое открытие должно было обусловить развязку. Поэт имел в виду не мрак средних веков, а гибель их под ударами пробужденного народа и великих изобретений. Тогда же он принялся за отделку чрезвычайно оригинальной и по форме, и по содержанию повести "Египетские ночи", куда входила античная поэма, сюжет которой занимал его с самого Кишинева. Важное автобиографическое значение имеет неоконченная элегия: "Вновь я посетил". До какой небывалой ни прежде, ни после энергии дошел стих П., видно из его оды-сатиры: "На выздоровление Лукулла" (против С. С. Уварова), популярность которой была потом крайне неприятна самому автору (см. письмо № 448). Начало 1836 г. П. посвящает приготовлениям к "Современнику", 1-я книжка которого, составленная очень старательно и умело и открывавшаяся стихотворением "Пир Петра Великого" (высокохудожественный отзвук архивных занятий поэта), вышла 11 апреля в отсутствие П., у которого 29 марта умерла мать: он поехал в Михайловское (в Святогорский монастырь) хоронить ее и кстати откупил себе могилу. Все лето, которое П. провел на даче на Каменном Острове, ушло на работы по "Современнику". В 4-ой его книжке был напечатан целиком лучший роман П.: "Капитанская дочка"; поэт задумал его еще в 1838 г., во время усиленных работ над Пугачевщиной, но совершенно в ином виде — только как романический эпизод из смутного времени (по 1-ой программе герой Шванвич, по 2-й — Башарин, лица более или менее исторические; в основе нынешней редакции — рассказ об офицере, замешанном в пугачевском процессе, которого спас старик отец, лично обратившийся к императрице. Подробности см. в книге Н. И. Черняева, ""Капитанская дочка", историко-критический этюд", М., 1897). Простота и правдивость тона и интриги, реализм характеров и картин, тонкий добродушный юмор не были оценены по достоинству современниками П., но на будущие судьбы русского исторического романа "Капитанская дочка" имела огромное и благотворное влияние. Оставаясь истинным и безусловно правдивым художником, П. сознательно заступается за униженных и оскорбленных; "извергу" Пугачеву он придает доброе сердце, а героиней, восстановительницей правды, делает совсем простую и робкую девушку, которая двух слов сказать не умеет, но инстинктом и сердечностью заменяет блеск ума и силу характера. "Капитанская Дочка" — наиболее яркое проявление того поворота в творчестве П., который чувствуется уже после 1830 г. и который сам поэт называет воспеванием милосердия и призывом милости к падшим ("Памятник"). Еще в 1832 г. он задумал повесть "Мария Шонинг" (IV, 372 и сл.), в основе которой лежала история девушки и вдовы, казненных за мнимое преступление. От повести сохранились только два начальных письма, когда и кроткая героиня, и ее подруга еще не успели испытать всех ужасов нужды и жестоких законов, но уже началась война между несчастной сиротой и бессердечным обществом. Нельзя не признать кровного родства между Марией Шонинг и Машей "Капитанской дочки". С этим поворотом совпадает стремление поэта к изображению современного общества, "как оно есть": в 1835 г. П. обдумывал роман "Русский Пельгам" (IV, 406), к которому вдохновил его юношеский социальный роман Бульвера: "Пельгам или приключения джентльмена". В обоих сохранившихся планах П. герой очищается от своего легкомыслия страданием и тем, что считается в глазах общества падением (он сидит в тюрьме по обвинению в уголовном преступлении); злодея романа П. характеризует словами tr è s comme il faut. Но этот поворот не успел завершиться и выразиться в зрелых и законченных художественных работах: дни П. были сочтены.

В петербургском большом свете, куда П. вступил после женитьбы, он и жена его были "в моде": жена — за красоту и изящество манер, он — за ум и талант. Но их не любили и охотно распространяли о них самые ядовитые сплетни. Даже кроткая Наталья Николаевна возбуждала злую зависть и клеветы (см. письмо П. к П. А. Осиповой, № 435); еще сильнее ненавидели самого П., прошлое которого иные находили сомнительным, а другие — прямо ужасным, и характер которого, и прежде не отличавшийся сдержанностью, теперь, под влиянием тяжелого и часто ложного положения (он должен был представляться богаче, чем был в действительности), бывал резок до крайности. Его агрессивное самолюбие, его злые характеристики, некоторые его стихотворения ("Моя родословная", "На выздоровление Лукулла" и пр.) возбуждали к нему скрытую, но непримиримую злобу очень влиятельных и ловких людей, искусно раздувавших общее к нему недоброжелательство. П. чувствовал его на каждом шагу, раздражался им и часто сам искал случая сорвать на ком-нибудь свое негодование, чтобы навести страх на остальных. 4 ноября 1886 г. П. получил три экземпляра анонимного послания, заносившего его в орден рогоносцев и, как он был убежден, намекавшего на настойчивые ухаживания за его женой кавалергардского поручика барона Дантеса (см.), красивого и ловкого иностранца, принятого в русскую службу и усыновленного голландским посланником, бароном Геккереном. П. давно уже замечал эти ухаживания (письмо № 477) и воспользовался получением пасквиля, чтобы вмешаться в дело. Он отказал Дантесу от дому, причем Дантес играл роль такую "жалкую", что некоторое сочувствие, которое, может быть, питала Наталья Николаевна к столь "возвышенной страсти" — сочувствие, старательно подогревавшееся бароном Геккереном, — потухло в "заслуженном презрении". Так как сплетни не прекращались, то П. вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но через барона Геккерена (см. письмо № 477; ср. "Воспоминания" графа В. Д. Сологуба, М., 1866, стр. 49) просил отсрочки на 15 дней. В продолжение этого времени П. узнал, что Дантес сделал предложение его свояченице Е. Н. Гончаровой — и взял свой вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837 г.; друзья П. успокоились, считая дело поконченным. Но излишние и со стороны иных злостные старания сблизить новых родственников снова все испортили: П. очень резко выражал свое презрение Дантесу, который продолжал встречаться с Натальей Николаевной и говорить ей любезности, и Геккерену, который усиленно интриговал против него. Сплетни не прекращались. Выведенный окончательно из терпения, П. послал Геккерену крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал вызовом от имени Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на Черной речке, при секундантах: секретаре французского посольства д'Аршиаке (со стороны Дантеса) и лицейском товарище П., Данзасе. Дантес выстрелил первым и смертельно ранил П. в правую сторону живота; П. упал, но потом приподнялся на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и закричал: браво! когда увидал, что противник его упал. Но, почувствовав опасность своего положения, П. опять стал добрым и сердечным человеком: прежде всего старался не испугать жены, потом постарался узнать правду от докторов, послал к государю просить прощения для своего секунданта, исповедовался, приобщился, благословил детей, просил не мстить за него, простился с друзьями и книгами, перемогал ужаснейшие физические страдания и утешал, сколько мог, жену. Он скончался в 3-м часу пополудни 28 января 1837 г. Его отпевали в придворной конюшенной церкви, после чего А. И. Тургенев отвез его тело для погребения в Святогорский монастырь, близ Михайловского. Русское интеллигентное общество было сильно поражено неожиданной смертью Пушкина (см. Барсуков, "Погодин", IV, 44 и сл.); даже за границей, в Германии и Франции, газеты несколько дней были наполняемы подробностями (часто очень фантастичными) о его жизни и смерти. Именно с этого момента там появляется интерес к изучению русской литературы.

Поэзия П. настолько правдива, что о ней нельзя получить ясного понятия, не узнав его, как человека. Одаренный необыкновенными способностями, впечатлительностью, живостью и энергией, П. с самого начала был поставлен в крайне неблагоприятные условия, и вся его жизнь была героической борьбой с разнообразными препятствиями. Он всегда возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто самоуверен, еще чаще ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на пользу дела или близких людей. Дерзость его и цинизм (на словах) временами переходили границы дозволенного, но зато и его деятельная любовь к людям (скрытая от света), и его смелая правдивость далеко оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и чисто русский по отвращению от всего туманного, неясного, характер прямой, ненавидевший всякую фальшь и фразу, энергию, напоминающую Петра и Ломоносова, П. отдал на служение одному делу — служению родной литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением основ национального духа и великой учительницей общества. П. совершил свой подвиг с беспримерным трудолюбием и беспримерной любовью к делу. Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится всю жизнь, учится у всех своих предшественников и современников и у всех литературных школ, от всякой берет все, что было в ней лучшего, истинного и вечного, откидывая слабое и временное. Но он не останавливается на приобретенном, а ведет его дальше и по лучшей дороге. Псевдоклассицизм оставил в нем наклонность к соблюдению меры, к строгому обдумыванию результатов вдохновения, к тщательности отделки и к изучению родного языка. Но он пошел в этом отношения дальше, нежели академики многочисленных академий Европы, вместе взятые: он обратился к истории языка и к языку народному. Сентиментализм Бернардена, Карамзина и Ричардсона, проповедь Руссо натолкнули П. на создание пленительных образов простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии и отвращение от прозы практической, филистерской жизни, доведенное до абсурда Шлегелями, у П. выразилось твердым убеждением в независимости искусства от каких бы то ни было извне наложенных целей и в его высокогуманном влиянии. Баллады Бюргера и Жуковского, поэмы Вальтера Скотта и "озерных поэтов" воодушевили П. к созданию "Вещего Олега", "Утопленника", "Русалки" и пр. Поклонение средним векам и рыцарству явилось у него как понимание их и художественное воспроизведение в "Скупом рыцаре" и "Сценах из рыцарских времен". Байрон был долго "властителем его дум"; он усвоил у него смелый и глубокий анализ души человеческой, но нашел примирение для его безутешной мировой скорби в деятельной любви к человечеству. Собственное художественное чутье и критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи руки, обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое привело его не к слепому подражанию внешним приемам, а к созданию "Бориса Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство, всегда таившееся в душе П. и укрепленное возрождением идеи народности в Западной Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к китайскому самодовольству, а к изучению родной старины и народной поэзии, к созданию "Полтавы", сказок и пр. П. стал вполне европейским писателем именно с той поры, как сделался русским народным поэтом, так как только с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П. всегда была реальна в смысле верности природе и всегда представляла живой и влиятельный протест как против академической чопорности и условности, так и против сентиментальной фальши; но сперва она изображала только одну красивую сторону жизни. Позднее, руководимый собственным инстинктом — однако, не без влияния западных учителей своих — П. становится реалистом и в смысле всестороннего воспроизведения жизни; но у него, как у истинного художника, и обыденная действительность остается прекрасной, проникнутой внутренним светом любящей души человеческой. Таким же истинным художником остается П., пробуждая "добрые чувства" и призывая "милость к падшим". Защита униженных и оскорбленных никогда не переходит у него в искусственный пафос и в антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его чувства и здоровый склад ума возвышает его над всеми литературными школами. Он верно определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать хуже, и все ее секты для меня равны". П. был создателем и русской критики, без которой, по его мнению, немыслима влиятельная литература. "Состояние критики, — пишет он, — показывает степень образованности всей литературы"; от нее зависит "общее мнение", главная движущая сила в цивилизованной стране; она служит безупречным показателем духовного прогресса народа. Сам П., опираясь на свое глубокое изучение французской и английской литератур, разбирает современные ее явления как "власть имеющий", с полной верой в правоту свою. В отечественной литературе он жестоко клеймит педантизм (Каченовский и Надеждин), легкомыслие (Полевой) и, главное, индустриализм (Булгарин и К°) — и если одни осуждают его за это, как за работу, его недостойную, другие справедливее видят здесь дело высоко-полезное и сравнивают П. с трудолюбивым американским колонистом, "который одной рукой возделывает поле, а другой защищает его от набегов диких". Выступать против своих русских собратьев он считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова, которых позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и задумал, чтобы создать настоящую русскую критику и для первого же вдохновил Гоголя к его известной статье: "О движении журнальной литературы". Тогда же он один из всего кружка своего предугадал будущее значение юного Белинского и хотел отдать ему критический отдел в своем журнале. П. завершил великий труд, начатый Ломоносовым и продолженный Карамзиным — создание русского литературного языка. То, по-видимому, неблагоприятное обстоятельство, что в детстве он свободней владел французским языком, чем родным, ему принесло только пользу: начав писать по-русски, он тем с большим вниманием прислушивался к правильной русской речи, с более строгой критикой относился к каждой своей фразе, часто к каждому слову, и стремился овладеть русским языком всесторонне — а при его способностях, умении взяться за дело и энергии, хотеть значило достигнуть. Он изучает язык простого народа как поэтический, так и деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует все памятники старины, какие только мог достать, не пренебрегая и напыщенным языком одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений, которые стали общепринятыми только через два поколения после него. Уже в 1830 г. он пишет: "Жеманство и напыщенность более оскорбляют, чем простонародность. Откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы общую улыбку". Он горячо восстает против условности, педантизма и фальши так называемого правильного и изящного языка и, после появления Гоголя, настойчиво требует расширения границ литературной речи. Они и расширились в том направлении, в каком желал П.; но все же и теперь, через 100 лет после его рождения, его стих и проза остаются для нас идеалом чистоты, силы и художественности.

А. Кирпичников.

Собрания сочинений

П.: "Стихотворения А. С. П." (СПб., 1826, 99 стихотворений); "Стихотворения А. С. П." (2 ч., СПб., 1829); "Стихотворения А. С. П." (2 ч., СПб., 1832); "Повести. Сочинения А. С. Пушкина" (СПб., 1834); "Поэмы и повести А. С. Пушкина" (2 ч., СПб., 1835, издание Смирдина); "Стихотворения А. С. П." (4 ч., СПб., 1835); "Сочинения А. С. П." (посмертное издание, 11 томов: первые 8 — СПб., 1838, последние 3 — СПб., 1841). Это посмертное издание, выходившее под редакцией друзей и поклонников П. и в последних томах давшее целый ряд неизданных раньше произведений его, страдало большими неточностями. Вообще установление текста сочинений П. представляет большие затруднения. Сам поэт не успел дать полного и окончательного издания своих произведений; многих он совсем не видел в печати, а из произведений, им самим изданных, некоторые, еще при жизни поэта, известны были в разных чтениях. Многое из произведений П. до сих пор не могло появиться в нашей печати и до заграничных изданий ("Стихотворения А. С. П., не вошедшие в последнее собрание его сочинений", Берлин, 1861; 2 изд., 1870; ред. H. B. Гербеля) сохранялось только в рукописях, подвергаясь обычным при этом случайностям. В число мелких стихотворений П., особенно эпиграмм, включались пьесы, ему не принадлежавшие. Правильное издание П. требует, поэтому, тщательного сличения с рукописями поэта. Последние состоят, главным образом, из черновых тетрадей, часто писанных небрежно, с помарками и поправками, затрудняющими чтение; зато они раскрывают самый процесс творчества П., так как некоторые пьесы встречаются здесь в нескольких последовательных обработках, от первого наброска до окончательно выработанного текста. Впервые изучение рукописей для установления пушкинского текста предпринял П. В. Анненков, приложивший к изданному им собранию "Сочинений П." (7 т., СПб., 1855—57) целый том "Материалов для биографии и оценки произведений П."., которые впоследствии вышли и отдельным изданием (СПб., 1873). Издание Анненкова представляло собою важный шаг вперед и действительно "открыло арену для критики" и объяснения П.; в нем, однако, было много недостатков и недочетов. В значительнейшей степени это обуславливалось цензурными стеснениями того времени, о которых сам Анненков рассказал впоследствии в ст. "Любопытная тяжба" ("Вестник Европы", 1881, № 1). Отдавая должное громадной энергии, проявленной Анненковым в борьбе с цензурными стеснениями, нельзя отрицать, что и при тогдашних условиях он мог бы в большей степени использовать имевшийся у него рукописный материал. Впоследствии Анненков в оправдание свое выставил совершенно неуместную по отношению к П. теорию эстетической критики, по которой многие из произведений великого поэта не должны занимать места в собрании его сочинений, "являясь паразитами на светлом фоне его поэзии". После издания Анненкова право печатания сочинений П. перешло к книгопродавцу Исакову, который издал их в СПб. три раза, дважды под ред. Геннади (1859—60 и 1869—71, по 6 томов), а в третий раз под ред. П. А. Ефремова (6 т., 1878—81). Затем право на издание сочинений П. приобретено было московским книгопродавцем Анским, который выпустил их вновь под редакцией Ефремова (7 томов, М., 188 2). В изданиях с редакцией Геннади появились некоторые из печатных пьес, пропущенных Анненковым, но, в целом, это самые дурные издания П., по крайней небрежности редакции и печатания (известна эпиграмма Соболевского:

"О жертва бедная двух адовых исчадий

Тебя убил Дантес и издает Геннади").

Первая редакция Ефремова отличалась несравненно большей точностью и обилием библиографических изысканий, а вторая, сверх того, прибавила целый том писем П., впервые собранных воедино. Но рукописями П. Ефремов мог воспользоваться для своего издания 1882 г. лишь в очень небольшой степени: хотя они, после Пушкинского празднества в Москве (1880), и поступили в московский Румянцевский музей, но первое время доступ к ним имел один только П. И. Бартенев, воспользовавшийся ими как для "Русского Архива", так и для отдельного издания некоторых "Бумаг А. С. П." (М., 1881), но далеко неудовлетворительно. Вскоре, однако, рукописи П. стали доступны для всех, и к изучению их приступил В. Е. Якушкин, изложивший результаты своих разысканий в ряде статей в "Русской Старине" (1884 г., №№ 2—12, и 1887 г., т. LV). Затем несколько снимков с рукописей П. вошло в "Альбом московской Пушкинской выставки 1880 г.", изд. обществом любителей российской словесности под ред. Л. Поливанова. Впервые после Анненкова новую и обширную работу над рукописями П., для установления пушкинского текста, предпринял П. О. Морозов, редактировавший "Сочинения А. С. Пушкина" (7 тт., СПб., 1887) в издании Литературного фонда; оно снабжено объяснительными примечаниями, указывающими время происхождения отдельных произведений П., обстоятельства, личные и литературные, с какими связаны те или другие пьесы, историю их написания, источники, главнейшие варианты, впечатление, произведенное на современников, и т. п. Издание это не только внесло много более или менее значительных поправок как в стихотворения, так и в прозу П., но и впервые сделало известными семь его стихотворений. Одновременно с изданием литературного фонда, появившимся благодаря прекращению в 1887 г. права литературной собственности на сочинения П., выпущено было и много других, большей частью дешевых изданий. Из них издание Л. И. Поливанова (М., 1887) представляет много интересного материала в введении и примечаниях, но по задаче своей (для семьи и школы) не претендует на полноту.

Переводы главнейших произведений

П. на иностранные языки. "Борис Годунов": на французский язык — Ле-Фюре (1831), N (1858), Дюпон (СПб.), Тургенев и Виардо (1862), Порри (1870), Энгельгардт (1873); на немецкий — неизвестно (1831), Липперт (1840), неизвестно (1853), Боденштедт (1854), Лёве (1869), Филиппеус (1885), Фидлер (1886); на латинский — Ронталер (1882).

"Евгений Онегин": на французский — Беезо (1868), Михайлов (1882); на немецкий — Липперт (1840), Lupus (1860), Боденштедт (1866), Зеуберта (1872), Блюменталь (1878); на английский — Сэльдинг (1881); на итальянский — Делятр (1856), Безобразова (1858); на польский — Сикорский (1847); на хорватский — Димитрович (1860), Тернский (1881); на венгерский — Берчи (1865).

"Кавказский пленник": на немецкий язык — неизвестно (1823), Липперт (1840), Опиц (1859), Зеуберт (1872), Ашарин (1877); на французский — М. А. (1829), Порри (1858); на итальянский — Rocchigiani (1834), неизвестно (1837), Делятр (1856); на польский — неизвестно (1828); на голландский — неизвестно (1840); на финский — Эстландер (1882).

"Русалка": на французский язык — Тургенев и Виардо (1862); на немецкий — Боденштедт (1851), Лёве (1869); Фидлер (1891); на болгарский — Величков (1873); на латышский — неизвестно (1877).

"Бахчисарайский фонтан": на французский язык — Репей (1830), Голицын (1838), Порри (1877); на немецкий — Вульферт (182* [последняя цифра года не указана в изд. 1890—1897 гг. — ред.]), Липперт (1840); на английский — Левис (1849); на итальянский — Делятр (1856); на польский — Рогальский (1826), N. I. Z. (1828), Адольф В. (1834), Дашковский (1845); на чешский — Бендль (1854); на шведский — неизвестно (1883); на турецкий — Эрак (1868).

"Цыганы": на французский язык — неизвестно (1828), Мещерский (1845), Мериме (1852), Порри (1857); на немецкий — Шмидт (1840), Липперт (1840), Минцлов (1854), Опиц (1859), Ашарин (1877); на польский — Дашковский (1845), Добржанский (1881), Янишевский (Варшава); на итальянский — Делятр (1856).

"Полтава": на французский язык — неизвестно (1829), Порри (1858), Михайлов (1888); на немецкий — Липперт (1840), Боденштедт (1866), Ашарин (1877); на итальянский — Делятр (1856); на польский — Юсевич (1834); на хорватский — Димитрович (1860); на сербский — неизвестно (1867); на малороссийский — Гребенко (1836).

"Граф Нулин": на французский язык — де-Лаво (1829); на итальянский — Делятр (1856), на немецкий — Боденштедт (1866).

"Домик в Коломне": на французский язык — Порри (1871).

"Каменный гость": на французский язык — N (1858), Тургенев и Виардо (1862); на немецкий — Боденштедт (1854), Фидлер (1891).

"Моцарт и Сальери": на французский язык — Энгельгардт (1875); на немецкий язык — Фидлер (1879).

"Скупой рыцарь": на немецкий язык — Фидлер (1891); на французский язык — N (1858), Тургенев и Виардо (1862), Энгельгардт (1875).

"Медный Всадник": на французский язык — А. Дюма (1863); на польский — Шимановский (1843).

"Руслан и Людмила": на хорватский язык — Димитрович (1869).

"Капитанская дочка": на французский язык — Виардо (1854), Фру-де-Фонпертюи (1859); на немецкий — Трёбст (1848), Вольфсон (1848), Ланге; на английский язык — Бухан Тельфер (1875), Годфрей Игельстрем и Пери Истон (1883); на итальянский — неизвестно (1876); на шведский — Меурман (1841); на норвежский — неизвестно (1882); на датский — Торсон (1843); на голландский — неизвестно (1853); на чешский — Стефан (1847); на румынский — неизвестно (1875), на испанский — V. S. С. (1879); на латышский — неизвестно (1876).

"Пиковая дама": на французский — Жюльвекур (1843), Мериме (1849; вошло и в его "Nouvelles", 1852); на немецкий — Мейер фон Вальдек (1878).

"История пугачевского бунта": на немецкий язык — Брандейс (1840).

"Дубровский": на английский язык — Кин (1894); на сербский — Милутин (1864).

Собрания переводов, стихотворений и др. произведений П.: на французском языке — Julvecourt, "La Balalayka" (13 стихотворений П.); Мещерский, "Les Bor é ales" (П., 1839); Dupont, "Oeuvres choisies de A. S. P." (П., 1846); N., "Oeuvres dramatiques d'A. P." (П., 1858); Тургенев и Виардо, "Po ëmes dramatiques" (1862); Engelhardt, " Oeuvres de P." (П., 1875). На немецком языке: Lippert, "P's Dichtungen" (Лейпциг, 1840); Tr ö bst und Sabinin, "Nouvellen von A. P." (Йена, 1840); F. Bodenstedt, "A. P's poetische Werke" (Берлин, 1851 и 1866); Opitz, "Dichtungen von A. P. und Lermontoff" (Б., 1859); Wald, "Anthologie Russischer Dichter" (Одесса, 1860); Schmidt, "Gedichte von А. Р." (Висбаден, 1873); Ascharin, "Dichtungen von P. und Lermontoff" (Дерпт, 1877; 2 изд., Ревель, 1885); Fiedler, "Dichtungen von P., Kriloff, Kolzoff und Lermontoff" (СПб., 1879); его же, полный перевод всех лирических стихотворений П. (1897); W. Lange, "Ausgew ä hlte Novellen von P." (Лейпциг, 1882). На итальянском языке: Wahltuch, "Poesie di Pouchkine" (Одесса, 1855); Delatre, "Racconti poetici di P." (Firenze, 1856); "Русские мелодии. Легенды, лирические стихотворения и поэмы". Новый итальянский перевод Фулька и Чиамполи, под редакцией де-Губернатиса (Лейпциг, 1881). На английском языке: Buchan Telfer, "Russian romance by A. P." (Л., 1875); переводы Сотерланда Эдуардса; переводы прозаических рассказов П. — Кина (1894).

Литература

о П. очень обширна; важнейшие сочинения, кроме вышеназванных: П. В. Анненков, "А. С. Пушкин в Александровскую эпоху" (СПб., 1874); его же, "Воспоминания и критические очерки" (т. III, СПб., 1881); его же, "Общественные идеалы П." ("Вестник Европы", 1860); его же, "Литературные проекты П." ("Вестник Европы", 1881, № 7); П. И. Бартенев, "Род и детство П." ("Отечественные Записки", 1853, № 11); его же, "А. С. П., материалы для его биографии" (М., 1 8 56); его же, "Программа журнала, набросанная П. около 1832 г." ("День", 1861, № 2); его же, "П. в Южной России" ("Русская Речь", 1861, и отд., Москва, 1862; "Русский Архив", 1866, №№ 8—9); его же, ряд заметок в "Русском Архиве", 1866, 1872 и 1881 гг.; Липранди, "Из дневника и воспоминаний" ("Русский Архив", 1866, №№ 8, 9, 10); В. П. Гаевский, "Библиографические заметки о сочинениях П. и Дельвига" ("Отечественные Записки", 1863, т. 88); его же, "Из пушкинской переписки" ("Вестник Европы", 1881, № 2); Л. Майков, "Заметка по поводу 7 т. сочинений П." ("Библиографические Записки", 1858, т. I); его же, "Воспоминания Шевырева о П." ("Русское Обозрение", 1893, №№ 4, 5); его же, "Историко-литературные очерки" (СПб., 1895); И. Шляпкин, "Берлинские материалы для истории русской литературы" ("Русская Старина", 1893, № 1); А. О. Бычков, "Вновь открытые строфы Евгения Онегина" ("Русская Старина", 1888, № 1); A. H. Пыпин, "Исторические очерки. Общественное движение в России при Александре I" (2 изд., СПб., 1885); его же, " Характеристика литературных мнений от 20-х до 50-х годов" (СПб., 1873, 2-е изд., СПб., 1890); его же, "История текста соч. П." ("Вестник Европы", 1887, № 2); его же, "Новые объяснения П." (там же, 1887 г., №№ 10 и 11); его же "Накануне П." (там же, 1837, № 9); его же, "А. С. П." (там же, 1895, №№ 10, 11); "Письма Илличевского", изд. Я. К. Грота ("Русский Архив", 1874); Я. К. Грот, "Первенцы лицея и его предания" ("Складчина", 1874); его же, "П., его лицейские товарищи и наставники" (СПб., 1887; здесь "хронологическая канва для биографии П." — единственное пособие в этом роде, изобилующее, впрочем, недосмотрами и ошибками); П. А. Ефремов, "А. С. П. Биографический очерк и его письма" ("Русская Старина", 1879); "Венок на памятник П." (СПб., 1880); П. Вяземский, "А. С. П. по документам Остафьевского архива 1815—1825" (СПб., 1880); то же, 1826—1837 ("Русский Архив", 1884); Стоюнин, "П." (СПб., 1881); А. Незеленов, "А. С. П. в его поэзии" (СПб., 1882); его же, "Шесть статей о П.", (СПб., 1892); M. И. Сухомлинов, "Император Николай Павлович, цензор и критик сочинений П." ("Исторический Вестник", 1884, № 1); П. M., "А. С. П.", биографический очерк ("Русские Ведомости", 1880, №№ 146—160); П. А. Плетнев, "Сочинения" (СПб., 1885); В. Н(икольский), "Идеалы П." (СПб., 1882; изд. в 1887); В. И. Межов, "Открытие памятника А. С. П. в Москве в 1880 г." (СПб., 1885); его же, "Puschkiniana. Библиографический указатель статей о жизни А. С. П. и т. д." (указатель литературы о П. до 1886 г., 4587 №№, СПб., 1886; при всей обстоятельности много существенных пропусков); "В память пятидесятилетия кончины А. С. П." (изд. императорского Александровского лицея, СПб., 1867); Степович, "О П." (1898); Вл. Соловьев, "Судьба П." (СПб., 1898); С. И. Пономарев, "П. в родной поэзии" (СПб., 1888); С. Либрович, "П. в портретах" (СПб., 1890).

Из воспоминаний о П. имеют важное значение: "Записки И. И. Пущина" ("Атеней", 1859); А. П. Керн ("Библиотека для чтения", 1859, IV. Ср. "Русская Старина", 1870, I, 264); неизвестного ("Русская Старина", 1874, X.); К. К. Данзас, "Последние дни жизни и кончина А. С. П." (СПб., 1863); "Воспоминания" В. Бурнашова ("Русский Архив", 1872, № 10); Л. Павлищев, "Из семейной хроники" ("Исторический Вестник" с 1888 г.); пресловутые "Записки" А. О. Смирновой (см.) в "Русском Архиве" (1871, № 11) и в "Северном Вестнике", вышедшие в 1895 г. и отдельной книгой (мало достоверны, полны ошибок и анахронизмов).

Критические разборы произведений П.: Варнгаген-фон-Энзе, "Werke von А. Р." (в "Jahrb ücher f. wissenschaftliche Kritik", 1838, октябрь; перевод этой статьи — Каткова в "Отечественных Записках", 1839, т. III); K ö nig, "Bilder aus d. russischer Litteratur" (1838); H. B. Гоголь, "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность" (из "Переписки с друзьями"); В. Г. Белинский ("Сочинения", в 12 том. изд. том и др.); Н. Г. Чернышевский, "А. С. П., его жизнь и сочинения" ("Современник", 1854—61; отд. изд., СПб., 1895); Дружинин, "А. С. П. и последнее издание его сочинений" ("Библиотека для Чтения", 1805, т. 130; "Сочинения" Дружинина, 1865, т. VI); Аполлон Григорьев, "Взгляд на русскую литературу со смерти П." ("Русское Слово", 1859, №№ 2, 3 и в "Сочинениях", т. I); Н. А. Добролюбов, "Сочинения" (СПб., 1862, т. I); Д. Писарев, "П. и Белинский" ("Русское Слово", 1865, №№ 4, 6 и в "Сочинениях", ч. 3); П. А. Вяземский, "Мицкевич о П." ("Русский Архив", 1873); Ф. Достоевский, "Речь о П. на торжестве открытия памятника в Москве (в "Дневнике писателя", 1880 и в "Сочинениях"); С. Весин, "Очерки истории русской журналистики" (СПб., 1880); Аверкиев, "Письма о П." ("Русский Вестник", 1880); "Сочинения Мицкевича" (СПб., 1882—83); С. Тимофеев, "П. и современная ему критика" ("Дело", 1887, № 1); Д. Н. Садовников, "Отзывы современников о П." ("Исторический Вестник", 1883, № 12); В. А. Яковлев, "Отзывы о П. с юга России" (Одесса, 1887); В. Зелинский, "Русская критическая литература о произведениях А. С. П." (критика 20-х и начала 30-х годов; 3 ч., M., 1887—88; ч. 4-я и 5-я, 1897; ч. 1, 2 изд., M., 1897); E. Воскресенский, "Евгений Онегин" (разбор романа; Ярославль, 1887); его же, "Лирика П." (разбор; М., 1888); Ключевский, "Предки Онегина" ("Русская Мысль", 1887, № 2); В. А. Качановский, "А. С. П., как воспитатель русского общества" (Казань, 1888); Н. Страхов, "Заметки о П. и др. поэтах" (СПб., 1888; 2 изд., Киев, 1897); С. Трубачев, "П. в русской критике 1820—80 гг." (СПб., 1889); "Сочинения Спасовича" ("П. и Мицкевич у памятника Петра Великого" и "Байронизм у П. и Лермонтова"); С. Южаков, "Любовь и счастье в произведениях А. С. П." (Одесса, 1895); И. Жданов, "О драме П. "Борис Годунов"" (СПб., 1892); И. М. Белоруссов, "К литературе о П." (Орел, 1895); Виноградов, "П. как художник" (речь; М., 1896); Д. Мережковский, в сборнике Перцова "Философские течения русской поэзии" (СПб., 1896); В. А. Францев, "А. С. П. в чешской литературе" (СПб., 1898); Н. Черняев, ""Капитанская дочка" Пушкина. Историко-критический этюд" ("Русское Обозрение", 1897 и отд. оттиск); его же, ""Пророк". П. в связи с его же подражаниями Корану" ("Русское Обозрение", 1897 и отд. оттиск, М., 1898); Ф. E. Корш, "Разбор вопроса о подлинности окончания "Русалки" П. по записи Д. П. Зуева" ("Известия Отд. Русского языка Академии Наук", III, 3); Н. Сумцов, "Этюды о П." (в "Русском Филологическом Вестнике", с 1893 г. отд. — историко-литературный разбор мелких стихотворений и сказок П.).

Поэзия П. вызвала ряд стихотворных к нему посланий — Дельвига, Кюхельбекера, Баратынского, Плетнева, Туманского, Языкова, Веневитинова, Катенина, В. Л. П., московского митрополита Филарета ("Не напрасно, не случайно"), Гнедича, Ф. Глинки и др. Неожиданная смерть П. взволновала все общество; отголосками всенародного горя явились стихотворения 15 поэтов; первое место по значению занимает между ними стихотворение Лермонтова: "Погиб поэт, невольник чести", затем "Лес" Кольцова, стихотворения Жуковского, Губера, Тютчева, Креницина, Ф. Н. Глинки, А. С. Норова, Полежаева, князя Вяземского и др. Позднее П. вспоминают в стихотворениях графиня Растопчина, Мицкевич; в 1853 г. Бенедиктов, по случаю смерти Жуковского, в стихах проводит параллель между последним и П. Затем П. посвящают стихотворения Апухтин (1858), Кохановская (1859), Грот (1861), князь Вяземский (1867), Лонгинов (1875), Некрасов. Открытие памятника П. в Москве, 6 июня 1880 г., вызвало целый ряд стихотворений в честь П. Разрешение на открытие памятника и сбор пожертвований последовало еще в 1860 г., по просьбе бывших воспитанников Александровского лицея; в 1870 г. был образован комитет по постройке памятника. Из речей, произнесенных на празднествах по случаю открытия памятника, выдаются речи митрополита Макария, Я. Грота, Сухомлинова, Ив. Аксакова, Тургенева, Достоевского; речь последнего (см. соотв. статью) вызвала оживленную полемику в печати и возражения со стороны профессора Градовского, Кавелина и др. Кроме московского, открыты памятники П. в СПб. (1884), в Кишиневе (1885), в Одессе (1889 — памятник-фонтан). В 1879 г. учреждена при Александровском лицее "Пушкинская библиотека", с целью собирать печатные произведения, имеющие отношение к П.; уже к концу 1880 г. число названий книг дошло до 500; в библиотеке имеются все издания произведений П., вышедшие при его жизни.

В 1880 г. обществом для пособия нуждающимся литераторам и ученым была открыта в СПб. "Пушкинская выставка" и издан ценный каталог ее. В 1882 г. учреждены были при академии наук "Пушкинские премии" на капитал в 20000 руб., оставшийся, за всеми расходами, от собранной по подписке суммы на сооружение памятника в Москве 1880 г. По новым правилам 1895 г., премии присуждаются отделением русского языка и словесности: а) за ученые сочинения по истории народной словесности и народного языка, по истории русской литературы вообще в XVIII и XIX столетиях, а также по иностранной литературе, насколько последняя имела влияние на отечественную в означенном пространстве времени; б) такие произведения изящной словесности, в прозе или стихах, которые, при довольно значительном объеме, отличаются высшим художественным достоинством, и в) обстоятельные критические разборы выдающихся произведений по русской изящной литературе. Переводы в стихах замечательных поэтических произведений допускаются на конкурс наравне с оригинальными сочинениями. Присуждение премий происходит каждые два года, в размере 1000 или 500 руб. (половинная премия).

Ввиду истекающего 26 мая 1899 г. столетия со дня рождения П., был Высочайше разрешен, 5 октября 1898 г., по возбужденным псковскими дворянством и городским общественным управлением ходатайствам, повсеместный сбор по всей империи пожертвований, для приобретения от наследников П. всего или части имения сельца Михайловского и постройки в городе Пскове дома, с целью устройства и помещения в означенных имении и доме общеполезных учреждений имени поэта; разрешено также образование особого, под председательством губернского предводителя дворянства, соединенного комитета из представителей псковского дворянства, земства города Пскова и уполномоченных попечительства пушкинской святогорской богадельни, для приема и распределения имеющих поступить пожертвований между всеми проектируемыми, в память столетия со дня рождения поэта, учреждениями. С целью увеличить средства, собираемые псковским дворянством, спб. беллетристы решили издать "Пушкинский сборник", под редакцией П. П. Гнедича, Д. Л. Мордовцева и К. К. Случевского. Московское общество любителей российской словесности постановило в мае и в первых числах июня 1899 г. устроить "Пушкинскую выставку" и поручило секретарю общества (Д. Д. Языков) к юбилею дня столетия рождения П. приготовить труд: "Пушкин и общество любителей Российской словесности". Для выработки программы празднования предстоящего юбилея П. при Императорской Академии Наук, под председательством ее президента, великого князя Константина Константиновича, учреждена комиссия, первое заседание которой состоялось 20 ноября 1898 г.

Пушкин Александр Сергеевич [26.5(6.6).1799, Москва, — 29.1(10.2).1837, Петербург], русский писатель, основатель новой русской литературы. Родился в семье небогатого дворянина, потомка старинного боярского рода. Правнук (по материнской линии) абиссинца А. П. Ганнибала, военного деятеля петровской эпохи. Первые поэтические опыты П. (не сохранились) относятся к раннему детству. В 1811 П. поступил в Царскосельский лицей; в преподавании и воспитании здесь были черты просветительского свободомыслия, связанные с распространением революционных идей, патриотическим подъёмом эпохи Отечественной войны 1812, либеральными тенденциями первых лет царствования Александра I. Лицейские годы — период интенсивного творческого развития П. С большой непосредственностью и своеобразием используя каноны рационалистической поэтики 18 — начала 19 вв., требующие строгого соответствия между темой, стилем и жанром (ода, элегия, послание и пр.), он создаёт ряд стихотворений высокого совершенства (в т. ч. «Воспоминания в Царском Селе», 1814; «Городок», «Лицинию», «Роза», все — 1815). Его талант не столько ученически следует традициям и образцам (школа карамзинизма, французская «лёгкая поэзия», К. Н. Батюшков, В. А. Жуковский, Вольтер), сколько стихийно испытывает их предельные возможности, нащупывая собственный стиль (приметы которого особенно ощутимы в таких стихах, как «Сон», «Желание», «Друзьям», все — 1816, и др.).

На П. обращают внимание Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, Батюшков, Жуковский. Лицеист П. участвует в литературном обществе карамзинистов «Арзамас», ведущем борьбу с идейными и эстетическими взглядами консерваторов, объединившихся в «Беседе любителей русского слова», сближается с представителями свободомыслящего дворянства, в том числе с П. Я. Чаадаевым.

В 1817 П. оканчивает лицей, получает чин коллежского секретаря и назначение в Коллегию иностранных дел. В стихах 1817—1820-х гг. находит отражение бурная петербургская жизнь молодого поэта, участие в литературном кружке «Зелёная лампа», связанном с «Союзом благоденствия», накаляющаяся политическую атмосфера. Пафос революционного вольнолюбия и обличения переплетается в них с мотивами вакхического упоения жизнью, публицистичность — с лиризмом, традиционность — с новыми, романтическими веяниями. Не отказываясь от художественных завоеваний поэзии 18 — начале 19 вв., П. стремится преодолеть диктат её нормативов, отойти от жанрово-стилевой регламентации, достигнуть свободы поэтического выражения («Кривцову», «Жуковскому», «К Чаадаеву», все — 1818, «Дорида», «Возрождение», 1819, «Мне бой знаком...», 1820, и др.). В таком же направлении он работает над поэмой «Руслан и Людмила» (опубликована 1820), где волшебному сюжету сопутствуют лирические размышления автора; картины героической «старины» пронизаны то юмором, то романтической патетикой; условность жанра поэмы-сказки сочетается с жизненностью характеров, стилистическим богатством и языковой свободой. Поэма вызвала яростные споры и по существу знаменовала начало перелома в русской поэзии. Политическая лирика П. 1817—20 («Вольность», «К Чаадаеву», «Деревня» и др.) и его эпиграммы расходятся во множестве копий. Не будучи членом тайного общества декабристов, П. становится выразителем устремлений целого поколения дворянских революционеров. В мае 1820 его, под видом служебного перемещения, ссылают на юг России.

Побывав на Кавказе и в Крыму, П. живёт в Кишиневе и Одессе, встречается с декабристами В. Ф. Раевским, П. И. Пестелем, М. Ф. Орловым и др. Революционное и национально-освободительное движения в Европе, крестьянские и солдатские волнения в России усиливают в П. жажду революционных действий, отражённую в «Кинжале» и др. стихах 1821. Духом атеистического вольномыслия проникнута поэма «Гавриилиада» (1821). Южная ссылка — период расцвета романтизма П., сильнее всего проявившегося в созданных здесь поэмах, которые прочно утвердили за ним славу первого русского поэта благодаря яркости и новизне характеров и красок, виртуозному мастерству, созвучности умонастроениям передовых общественных и литературных кругов. В творчестве П. «южные поэмы» сыграли большую роль: «Кавказский пленник» (1820—21) во многом подготовил «Евгения Онегина»; важное место займут в дальнейшем тема мятежной «воли» и нравственного закона, заявленная в «Братьях-разбойниках» (1821—22), сопоставление и противопоставление гармонии и стихии, кротости и страсти, «ангельского» и «демонического», начатое в «Бахчисарайском фонтане» (1823) контрастом Марии и Заремы. В этих поэмах впервые у П. четко намечается философский подход к проблемам свободы, любви, личности, В эти годы в духовной жизни П. назревает кризис (обостряемый как усилением реакции в Европе и России, так и драматическими обстоятельствами личной жизни и ощущением «узничества»), отражённый в стихах, исполненных мрачного скепсиса («Свободы сеятель пустынный», «Демон», 1823, и др.), раздумий о тайнах человеческой судьбы и путей истории («Песнь о вещем Олеге», 1822, «Зачем ты послан был...», 1824, и др.). Обретая взгляд на мир как на историческую целостность со своими объективными законами, П. поэтически осознаёт и ограниченность рационализма с его традиционным пониманием мира в качестве послушного объекта человеческой деятельности, и односторонность романтизма с его противопоставлением своевольной личности миру и его законам. Проясняются (при единстве идеалов политической свободы и социальной справедливости) разногласия П. с литературными и философскими взглядами декабристов. В этот переломный период начинается (май 1823) работа над романом в стихах «Евгений Онегин», где исторически и социально конкретно воплотятся противоположные типы сознания — скептический (Онегин) и мечтательно-романтический (Ленский), а идеал гармонического мироощущения предстанет в Татьяне. Личность и общество, границы между свободой личности и её произволом — центральной темы поэмы «Цыганы» (1824), где раскрывается безысходность своевольно-индивидуалистической жизненной позиции, её тираническая сущность. Будучи вершинным и последним явлением романтического творчества, П., эта поэма остро поставила вопрос о счастье как трагическую философскую проблему и открыла путь к дальнейшему исследованию главной темы П. — человек и мир.

В июле 1824 поэта, как неблагонадёжного и вследствие конфликтов с начальством, исключают из службы и высылают в родовое псковское имение с. Михайловское под надзор местных властей. Здесь, на исходе кризисного периода, возникает ряд шедевров, в том числе полный бодрости и веры цикл «Подражания Корану», где властно звучит тема пророческой миссии поэта. П. создаёт центральные (3—6) главы «Евгения Онегина», сатирическую поэму «Граф Нулин», изучает историю России, летописи, записывает народные песни и сказки. В стихотворении «Сожжённое письмо», «Желание славы», «К ***» («Я помню чудное мгновенье»), «Роняет лес багряный свой убор» и др. прочно утверждаются новые принципы лирики: лирическое переживание — не готовый и статичный объект описания, а живая духовная энергия, творящая сила, которая рождается в контакте поэта с реальностью и раскрывает себя в движении лирической темы, созидая новые формы и обновляя традиционные. Решающим моментом творческой эволюции П. явилась трагедия «Борис Годунов» (1825), в которой заложены основы реализма, народности и историзма зрелого П. В политической и исторической концепции трагедии П., не прибегая к поверхностным аллюзиям, по существу спорит как с карамзинской монархической концепцией русского исторического процесса, так и с романтическими и рационалистическими чертами идеологии декабристов. Тема трагедии — история и человек; в центре внимания — не столько отдельные персонажи, сколько сам исторический процесс, жизнь с её объективными законами: не «свершения» действующих лиц, а их судьбы — «судьба человеческая, судьба народная». Действия героев влияют на их собственную участь, но логики жизни изменить не могут. Политическая по теме, эта трагедия в то же время есть трагедия историческая, философская и нравственная. Мысли о драме, к которым П. пришёл во время работы над трагедией (в набросках предисловия к «Борису Годунову» и заметках «О народной драме...», 1830), имеют громадное эстетическое и философское значение. Сам П. расценивал свою трагедию как поворот к объективному, беспристрастному изучению законов бытия и человеческой жизни. Манифестом такого понимания поэтического творчества явилось стихотворение «Пророк» (1826).

В начале сентября 1826, вскоре после восстания, казни и ссылки декабристов, за П. «по высочайшему повелению» прибывает фельдъегерь и сопровождает его в Москву. 8 сентября между П. и новым царём происходит беседа, в которой Николай I объявляет П. «прощение» и обещает, что сам будет его единственным цензором. Поверив в реальность политических и социальных реформ, в возможность сотрудничать с властью в интересах прогресса, П. в «Стансах» («В надежде славы и добра», 1826) советует Николаю следовать примеру царя-преобразователя Петра I, призывает проявить милосердие к ссыльным. Одновременно в записке «О народном воспитании» (1826) он высказывает ряд смелых идей и критических мыслей; в начале 1827 тайно отправляет в Сибирь послание декабристу И. И. Пущину («Мой первый друг...») и стихотворение «Во глубине сибирских руд»; в стихотворении «Арион» иносказательно говорит о своей причастности к освободительному движению. Обостряется интерес П. к теме истории России как государства, к деятельности Петра I, к проблеме места и роли отдельного человека в истории страны. В романе о своём предке «Арап Петра Великого» (1827; не закончен), первом крупном опыте П. в прозе, историческое прошлое предстаёт в повседневном быте, в конкретных личностях и судьбах; в поэме «Полтава» (1828) личности и судьбы людей петровской эпохи во многом вбираются и поглощаются историческим процессом. Интересуясь внешней политикой Русского государства, П. едет в 1829 на Кавказ, где шла война с Турцией; дневник поездки (переработанный позже в «Путешествие в Арзрум») сыграл важную роль в дальнейшем формировании принципов П.-прозаика, утверждавшего «точность и краткость» как «первые достоинства прозы». Пристальное внимание П. привлекают история и современное положение Европы, в частности последствия Великой французской революции, наступление буржуазного «железного века» — темы, косвенно затронутые ещё в «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824), «Цыганах» и получившие яркое выражение в монументальном стихотворении «К вельможе» (1830). 1830—31 — период активной деятельности П. — журналиста и критика (главным образом в «Литературной газете» А. А. Дельвига, закрытой в 1831), углубления интереса к теоретическим и современным литературным проблемам.

Слава П. в это время достигает своего зенита. Однако постепенно раскрывается сложность его политического и общественного положения в эпоху последекабрьской реакции: он получает от властей выговор за чтение в кругу друзей неопубликованного «Бориса Годунова», испытывает трудности, связанные с «высочайшей цензурой», и стеснения в свободе передвижения; в 1827 начинается следственное дело о стихотворении «Андрей Шенье», в котором усматривается отклик на расправу с декабристами, хотя оно было написано до восстания; в 1828 возбуждается дело о принадлежности П. поэмы «Гавриилиада», ходившей в анонимных списках; за П. устанавливается секретный надзор. С др. стороны, апелляции к царю в «Стансах» (1826) воспринимаются либеральными кругами как лесть и отступничество; П. отвечает на обвинения в стихотворении «Друзьям» («Нет, я не льстец...»), где снова призывает царя быть просвещённым и терпимым правителем.

С наступлением духовной зрелости приходят утомление «бурной жизнью», тяга к размеренному трудовому быту, семейному очагу, прочной любви. В 1829—30 П. дважды сватается к Н. Н. Гончаровой и добивается согласия. Осенью 1830 П. приезжает по имущественным делам в нижегородское имение Болдино, где задерживается из-за угрозы эпидемии холеры. Эта «болдинская осень» отмечена беспримерным размахом творческого вдохновения: за 3 месяца (с 3 сентября до 30 ноября) П. создал около 50 произведений разных жанров и огромного значения. Здесь в основном завершен «Евгений Онегин» — роман о современной русской действительности в её главных социальных, духовных и нравственных аспектах. В своеобразном жанре романа в стихах сюжет неразрывно сплетён с авторскими размышлениями («отступлениями»), а каждая строфа (особого строения «онегинская строфа»), будучи частью единого целого, в то же время является завершённой художественной единицей. Повествование об эпохе и о человеческих судьбах одновременно предстаёт в романе как лирическая история авторского духа и как философское исследование жизни общества и человеческой души.

Цикл «Повестей Белкина» («Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка»), сочетающих внутреннюю полемичность (подчас — скрытую пародийность) по отношению к литературным шаблонам с глубоким символико-философским содержанием, явился по существу первым произведением классической русской прозы. Он вместил, при небольшом объёме, панораму жизни всех социальных слоев России, впервые представив современную бытовую жизнь «рядовых» людей достоянием национальной истории, имеющим общезначимый смысл. Сюда же примыкает «История села Горюхина» — хроника обнищания крепостной деревни, полная горько-иронического обобщающего смысла. В т. н. «маленьких трагедиях»(«Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость», «Пир во время чумы») на материале разных стран и исторических эпох в предельно лаконичной форме исследуются философские и нравственные проблемы всечеловеческого масштаба (свобода, страсть и мораль; личность, общество и история; жизнь, смерть и бессмертие), раскрывается самоубийственная природа человеческого самоутверждения и произвола, извращающих понятия любви, творчества, свободы, принимающих относительные ценности за абсолютные, и даны глубочайшие образцы философско-психологической драмы.

«Сказкой о попе и о работнике его Балде» начат цикл сказок (1830—34), где П. впервые использовал опыт фольклора в интересах нового, реалистического метода, воплотил в ярко национальной форме, в «наивно» укрупнённом виде ряд проблем всеобщего значения. Три цикла большой формы: «Повести Белкина», «маленькие трагедии» и сказки — связаны между собой: они исследуют жизнь на разных «уровнях» и в разных проявлениях, но в пределах единой проблематики: человеческие судьбы и закономерности жизни. Полемическая по отношению к утилитарным концепциям искусства, поэма «Домик в Коломне» заключает в нарочито непритязательном обличье бытового казуса, в виртуозной стихотворной форме и прихотливо-свободной композиции глубокие размышления о человеке и об искусстве. В Болдине создан ряд критических и публицистических статей и заметок; около 30 стихотворений, в том числе «Бесы», «Элегия», «Румяный критик мой...», «Заклинание», «Для берегов отчизны дальней», «Стихи, сочинённые ночью...» и др. Лирическое творчество П. к этому времени полностью сформировалось как «поэзия действительности» (определение И. В. Киреевского, принятое самим П.), где в процессе лирического переживания, выражающего себя неповторимо-конкретно, происходит философское познание текучей, многосторонней и противоречивой реальности в свете высших человеческих идеалов. Пафос «болдинского» творчества — общечеловеческий и одновременно глубоко национальный, актуальный в атмосфере бездуховности «железного века» и в то же время пророческий. «Болдинская осень» 1830 знаменует эпоху полного расцвета творчества П., как явления всемирного масштаба.

30 ноября 1830 П. покидает Болдино. 18 февраля 1831 в Москве он венчается с Гончаровой. 15 мая переезжает в Петербург, затем, намереваясь издавать журнал и заниматься историей, вновь поступает на государственную службу, добивается доступа к историческим архивным документам. Напряженно следя за современными событиями в Западной Европе и России (Июльская революция 1830 во Франции, Польское восстание 1830—31, бунты в военных поселениях Новгорода и Старой Руссы в 1831), он ищет путей воздействия словом писателя, журналиста и историка на правительство и общество (в т. ч. на родовое дворянство, в котором он видит оппозиционную силу) в прогрессивном духе. Однако ни получить разрешение издавать журнал, ни найти верных общественно-литературных единомышленников ему не удаётся. По мере творческого возмужания П. нарастает его одиночество, отчуждение публики и критики, вызываемое непониманием его общественной и литературной позиции, глубины его произведений. Кроме того, с усилением реакции и полицейского произвола, с постепенным осознанием того, что родовая аристократия перестала быть активной политической силой, уступив место бюрократическому «новому дворянству», назревает спад политических иллюзий П. Изучая историю, в частности архивные документы петровской эпохи и времён Ем. Пугачева, он начинает пересматривать прежнее отношение к деятельности Петра I как образцу государственной мудрости, снова обращается к вопросу об исторической роли социального протеста, в частности интересуется деятельностью и судьбой А. Н. Радищева, писателя, отважившегося на оппозицию без какой-либо общественной опоры. В 1832 начинается работа над романом «Дубровский»; однако замысел романа, в центре которого — мятежный дворянин-одиночка, скоро перестаёт удовлетворять П. Оставив в начале 1833 работу над «Дубровским», он обращается к эпохе народного восстания под руководством Пугачева, вплотную приступив к историческому роману «Капитанская дочка», где продолжает начатое в «Борисе Годунове» исследование «судьбы человеческой, судьбы народной». Объективная точка зрения реализуется здесь в честном и беспристрастном рассказчике-свидетеле, который симпатизирует Пугачеву, воплощающему силу и талант народа, но остаётся верным своему дворянскому долгу. Параллельно П. работает над историческим трудом о пугачёвщине, собирает документы, изучает архивные материалы, в августе и сентябре 1833 посещает Оренбург, Казань и др. «пугачевские» места, беседует с очевидцами. Не будучи сторонником «бунта», П. стремится создать строго достоверную картину событий и показать справедливость нар. возмущения.

1 октября 1833, на обратном пути с Урала, П. снова приезжает в Болдино. Полтора месяца второй «болдинской осени» — период нового творческого подъёма. П. заканчивает здесь «Историю Пугачева», пишет поэму «Анджело», ряд «Песен западных славян», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мёртвой царевне...» и такие вершинные произведения, как поэма «Медный всадник», повесть «Пиковая дама», стихотворение «Осень». Общий пафос «болдинского» творчества 1833 — исследование трагедийных антиномий жизни в свете объективных закономерностей бытия. Под этим углом зрения рассматриваются философско-этические темы и современные проблемы, в частности закон и милосердие, личность и государство, извращённость буржуазного сознания, буржуазных социальных отношений и др. В «Медном всаднике» на громадную высоту обобщения поднимается тема государства и личности, истории и отдельной судьбы, взаимоотношений человека и мира; в символическом плане извечно-трагедийных коллизий, возникающих в этих взаимоотношениях, глубокий философский смысл приобретает тема безумия («Медный всадник», «Пиковая дама», стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума» и др.). Однако трагедийность П. трактует не как мрачную безысходность, а как присущее самой жизни динамическое свойство: в стихотворении «Осень» через трагедийность центральной темы «умирания» раскрывается связь творящего человеческого духа с неумирающими силами природы и мироздания.

1833—34 годы начинают последний, исключительно тяжёлый период жизни П. Авторитет первого русского поэта сохраняется за ним, но в основном как эхо славы П.-романтика 20-х гг.; глубочайшие же открытия зрелого П. расцениваются публикой, критикой и даже некоторыми друзьями как признаки «упадка». Лишь немногие, в том числе Н. В. Гоголь, понимают их значение. Несмотря на обещание Николая I быть единственным цензором П., цензура постепенно становится многослойной. Рождение детей, светские обязанности требуют больших расходов; займы из государственной казны ставят П. в унизительную зависимость от властей. На просьбы об отставке и о разрешении уехать на время в деревню для поправки имущественных дел царь отвечает угрозой опалы и запрещения доступа в архивы. В конце 1833 П. присваивают чин камер-юнкера, оскорбительный для его возраста и общественного положения и закрепляющий за поэтом статус мелкого придворного. Вскоре П. обнаруживает, что перлюстрируются его письма. Его репутация вольнодумца и презрение к «новому дворянству» вызывают враждебное отношение к нему высшего света и бюрократической знати, а независимость воззрений, неприятие П. дешёвого фрондёрства навлекают на него нападки либералов. С начала 30-х гг. его травит реакционная пресса во главе с Ф. В. Булгариным.

В этот трагический период в центре внимания П. по-прежнему исторические судьбы и современные проблемы страны, народа и общества, пути национальной культуры, философское осмысление жизни и истории. Он готовит материалы для «Истории Петра», размышляет над историей Великой французской революции, историей русской литературы, изучает шедевр древнерусской литературы «Слово о полку Игореве», стремится влиять на самосознание общества, неоднократно в различных формах напоминает об участи сосланных декабристов. В 1836 он начинает издавать журнал «Современник», продолживший на новом этапе традиции прогрессивной русской журналистики, собирает вокруг него лучшие литературные силы, публикует ряд собственных критических и публицистических произведений, отстаивая в условиях реакции передовую общественную и нравственную роль литературы, борясь с отжившими и реакционными эстетическими воззрениями и охранительной прессой. Художественное творчество П. в последние годы идёт в известной мере на убыль, уступая место критической, публицистической, теоретической, исторической работе; поэзия вытесняется прозой: П. пишет философскую повесть «Египетские ночи» (1835), где тема истории смыкается с вопросом о сущности поэтического творчества; возникает ряд замыслов и планов прозаических произведений, а также набросков, многие из которых (например, «Мы проводили вечер на даче», «Цезарь путешествовал...») замечательны своей внутренней завершённостью, глубиной, лаконизмом, предвосхищением будущего русской прозы. П. заканчивает «Капитанскую дочку» (1836), где постановка вопросов русской народной, исторической и государственной жизни сочетается с исследованием нравственной проблемы человеческого поведения в сложных исторических обстоятельствах, философские проблемы судьбы. Связь судьбы с жизненным поведением — тема философского гротеска «Сказка о золотом петушке», последней сказки П., единственного поэтического плода третьей «болдинской осени» (1834).

Стихи последних лет — медитативная лирика нового рода: её интонация повествовательна, философские раздумья лишены поэтических «украшений». Нарастают мотивы глубокой грусти, одиночества непонятого людьми человека, жажда «покоя и воли», мысли о смерти («Пора, мой друг, пора!...», 1834, «Полководец», «Странник», 1835, «Из Пиндемонти», «Когда за городом...», 1836). Однако и в этот период нет места пессимизму и эгоистическому унынию; в стихотворении «... Вновь я посетил» (1835), в философском цикле лирики 1836 (перекликающемся некоторыми внутренними темами с «Подражаниями Корану» и завершающемся пророческим стихотворением «Я памятник себе воздвиг...» — поэтическое кредо и завещанием П.) господствует тон мужественной трезвости, требовательности к себе, величавого раздумья, поднимающегося над невзгодами жизни и устремленного к высшему смыслу бытия.

В ноябре 1836 П. и некоторые его знакомые получают по почте анонимный пасквиль, оскорбительный для чести жены П. и его самого. В результате обдуманной и коварной светской интриги между П. и поклонником его жены, французским эмигрантом Ж. Дантесом, 27 января (8 февраля) 1837 в предместье Петербурга, на Чёрной речке, происходит дуэль. П. получает ранение в живот и, стоически перенося в течение двух суток тяжелейшие мучения, умирает. Его квартиру на набережной р. Мойки посещают толпы людей самых разных сословий. В поэтических откликах М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, А. В. Кольцова и др. находит выражение восприятие народом смерти П. как национальной трагедии. Боясь «шума», правительство строго контролирует печать, объявленное место отпевания умышленно меняется, затем тело тайно, ночью, увозят и спешно хоронят в Святогорском монастыре (ныне поселок Пушкинские Горы Псковской области).

Значение творчества и масштабы гения П. ставят его в ряд величайших, исключительных явлений мировой культуры. За четверть века писательской жизни П., освоив достижения русской и мировой культуры, опыт своих отечественных литературных предшественников и народного творчества, стремительно прошёл несколько литературных эпох — от условных художественных систем 18 в. к развитому реализму, воссоздающему жизнь в её неисчерпаемой многосторонности. Язык П., сочетающий книжные нормы с живыми разговорными, остаётся до сих пор основой русского литературного языка. Художественные открытия П. определили и предвосхитили многое в дальнейшем развитии не только русской литературы (творчество Гоголя, Лермонтова, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и др.), но и почти всех областей русского искусства и духовной культуры 19—20 вв.

Величайший лирик, П. создал обращенную к реальному многообразию жизни «поэзию действительности», где лирический субъект в процессе своего индивидуального переживания созерцает и познаёт общую жизнь мира и в мире — себя. В лирике, «Евгении Онегине» и поэмах П. содержание, сюжет и внутреннюю жизнь героев, исторически и социально конкретные, всегда включены в большое историческое время, в них находит выражение общий ход человеческого существования. Будучи вершиной русской поэзии, «Евгений Онегин» одновременно заложил основы и дал своего рода программу развития русского классического романа. П. создал прозу как самостоятельный, со своими специфическими задачами, художественными законами и языком, вид русской литературы, призванный в эмпирическом «быте» распознавать и вскрывать черты исторического «бытия». Он положил начало почти всем современным жанрам прозы — от путевых записок и очерка до исторического романа и философской повести, указал в своих произведениях, планах и набросках направления дальнейшего движения прозы. Драматургия П., сценическая история которой бедна удачами, тем не менее своим философским пафосом и психологической глубиной оказала на русскую литературу влияние, выходящее за пределы театра, а воззрения П. на драму и театр сыграли важную роль в становлении русской школы сценического реализма. Значение П. в истории передовой русской журналистики, публицистики и литературной критики огромно, в частности им впервые поставлен вопрос о литературной критике как науке, об анализе литературных произведений в его целостности. Велика заслуга П. в формировании подлинно научной историографии, опирающейся на объективный анализ фактов и их осмысление в свете общих закономерностей исторического процесса. Мысли и суждения, содержащиеся в художественных произведениях и др. работах П., имеют непреходящее философское, эстетическое и нравственное значение.

В основе открытий П. — его реалистический метод: изучение объективных законов бытия в их действии, в конкретных исторических, национальных и индивидуальных проявлениях — изучение, которое П. определял как «глубокое, добросовестное исследование истины», анализ «вечных противуречий существенности», составляющих движущую силу жизненного процесса. Этот метод, в котором конкретные явления рассматриваются с точки зрения общих законов мировой жизни, сообщает слову П. неисчерпаемую многогранность, обеспечиваемую многосторонними контекстными связями, а его произведениям — «вечную современность» и глубочайшую многозначность, воплощённую в художественной форме неповторимо гармонического совершенства, сжатости и красоты. Этот метод также позволяет П. поэтически воссоздавать черты любой эпохи и культуры, демонстрируя беспрецедентную в истории «всемирную отзывчивость» (Ф. М. Достоевский). Метод П. служит также основой его концепции личности как полноправного действующего лица большой человеческой истории, свободного в своих проявлениях и ответственного за них. Здесь корни гуманизма П., его гражданственности и нравственной высоты, которые вместе с пафосом истины, реализмом, народностью, историзмом утверждены им в качестве главной традиции русской литературы как «совести общества» и одной из великих мировых литератур.

Произведения П. переведены почти на все языки мира. Пушкиноведение — одна из фундаментальных отраслей русской литературной науки. В институте русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР хранятся рукописи поэта, выходит серийное издание «Пушкин. Исследования и материалы» (т. 1—6, 1956—69), проводятся всесоюзные Пушкинские конференции. При Отделении литературы и языка АН СССР существует постоянная Пушкинская комиссия, издающая свой «Временник» («Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», т. 1—6, 1936—41; «Временник Пушкинской комиссии», в. 1—9, 1963—73).

Музеи П. Всесоюзный музей А. С. Пушкина: в г. Пушкин (бывшее Царское Село) — литературно-монографическая экспозиция (флигель Екатерининского дворца), мемориальный Музей-лицей, мемориальный Музей-дача в доме Китаевой; в Ленинграде — мемориальный Музей-квартира А. С. Пушкина на Мойке. Государственный музей А. С. Пушкина в Москве. Государственный Музей-заповедник А. С. Пушкина (Псковская область). Пушкинский заповедник в с. Большое Болдино (Горьковская область). Дом-музей А. С. Пушкина в Кишиневе. Пушкинский отдел Одесского государственного историко-краеведческого музея. Литературно-мемориальный музей А. С. Пушкина и П. И. Чайковского в Каменке (Черкасская область). Музеи А. С. Пушкина (с. Берново и Торжок Калининской области) и др.

Пушкинские места. Москва — родина поэта, город, где прошло его детство (1799—1811): сюда вернулся он после ссылки в 1826; часто приезжал и в последующие годы (последний раз — в мае 1836). В Царском Селе (г. Пушкин) учился в лицее (1811—17), после женитьбы провёл лето 1831 на даче Китаевой. В Петербурге жил по окончании лицея до ссылки (1817—20), в 1827—30 бывал наездами; в 1831 окончательно переехал в Петербург, где провёл последние годы жизни. Места южной ссылки П. — Кишинев (1820—23) и Одесса (1823—24). В с. Михайловское (Псковской губернии) приезжал летом 1817 и 1819, находился здесь в ссылке (1824—26), впоследствии неоднократно сюда возвращался; в Святых Горах (ныне поселок Пушкинские Горы) поэт похоронен (см. также Пушкинский заповедник). В нижегородском имении Болдино П. провёл 3 осени (1830, 1833, 1834). С именем поэта связаны также Полотняный Завод (Калужской губернии) и Ярополец (Московской губернии) — усадьбы Гончаровых (родителей Н. Н. Пушкиной). Памятными стали и места путешествий Пушкина по Крыму и Кавказу, Псковскому краю, Московско-Петербургскому тракту, по Уралу и Поволжью.

Соч.: Соч., т. 1—7, СПБ, 1855—57; [Собр. соч.]. Под ред. С. А. Венгерова, т. 1—6, СПБ, 1907—15; Полное собрание соч., т. 1—17, М. — Л., 1937—59; Полное собрание соч., т. 1—10, 3 изд., М., 1962—66; Письма, т. 1—3, М. — Л., 1926—35; Письма последних лет. 1834—1837, Л., 1969; Рукою Пушкина, М. — Л., 1935; Пушкин-критик, М., 1950.

Лит.: Белинский В. Г., Сочинения Александра Пушкина, Полное собрание соч., т. 7, М., 1955; Чернышевский Н. Г., Сочинения Пушкина, Полное собрание соч., т. 2, М., 1949; Добролюбов Н. А., А. С. Пушкин, Собр. соч., т. 1, М, — Л., 1961; его же, Сочинения Пушкина, там же, т. 2, М. — Л., 1962; Луначарский А. В., А. С. Пушкин, Собр. соч., т. 1 М., 1963: Горький М., О Пушкине, М. — Л., 1937; Анненков П. В., А. С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений, 2 изд., СПБ, 1873; его же, А. С. Пушкин в Александровскую эпоху, СПБ, 1874; Зелинский В. А., Русская критическая литература о произведениях А. С. Пушкина, 2 изд. ч. 1—7, М., 1897—1905; Ходасевич В., Поэтическое хозяйство Пушкина, книга 1, Л., 1924: Лернер Н. О., Рассказы о Пушкине, Л., 1929; Брюсов В., Мой Пушкин, М. — Л., 1929; Щёголев П. Е., Пушкин. Исследования и материалы, 3 изд., т. 1—2 М. — Л., 1928—31; Модзалевский Б. Л., Пушкин, Л., 1929; Вересаев В. В., Пушкин в жизни, 6 изд. т 1—2 М., 1936—37; Бродский Н. Л., А. С. Пушкин. Биография, М., 1937; Виноградов В. В., Язык Пушкина, М. — Л., 1935; его же, Стиль Пушкина, М., 1941; Загорский М. Б., Пушкин и театр, М. — Л., 1940; Нусинов И. М., Пушкин и мировая литература, М., 1941; Благой Д. Д., Творческий путь Пушкина (1813—1826), М. — Л., 1950; его же, Творческий путь Пушкина (1826—1830), М., 1967; Томашевский Б. В., Пушкин, книга 1—2, М. — Л., 1956—61; Мейлах Б. С., Пушкин и его эпоха, М., 1958; его же, Художественное мышление Пушкина как творческий процесс, М. — Л., 1962; его же, Жизнь Александра Пушкина, Л., 1974; Гуковский Г. А., Пушкин и проблемы реалистического стиля, М., 1957; его же, Пушкин и русские романтики, М., 1965; Оксман Ю. Г., От «Капитанской дочки» к «Запискам охотника», Саратов, 1959; Городецкий Б. П., Драматургия Пушкина, М. — Л., 1953; его же, Лирика Пушкина, М. — Л., 1962; Слонимский А., Мастерство Пушкина, М., 1963; Лежнев А., Проза Пушкина, 2 изд., М., 1966; Еремин М. П., Пушкин-публицист, М., 1963; Цветаева М. И. Мой Пушкин, М., 1967; Фейнберг И. Л., Незавершённые работы Пушкина, М., 1969; Тынянов Ю. Н., Пушкин и его современники, [М., 1969]; Бонди С. М., Черновики Пушкина, М., 1971; Цявловская Т. Г., Рисунки Пушкина, М., 1970; Алексеев М. П., Пушкин. Сравнительно-исторические исследования, Л., 1972; Бочаров С. Г., Поэтика Пушкина. Очерки, М., 1974; А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1—2, М., 1974; Пушкин в мировой литературе. Сб. статей, Л., 1926; Литературное наследство, т. 16—18, 58, М., 1934—52; Пушкин. Итоги и проблемы изучения, М. — Л., 1966; Цявловский М. А., Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина, т. 1, М., 1951; его же, Статьи о Пушкине, М., 1962; Словарь языка Пушкина, т. 1—4, М., 1956—61; Здесь жил Пушкин. Пушкинские места Советского Союза. Очерки, Л., 1963; Добровольский Л. М. и Лавров В. М., Библиография Пушкинской библиографии, 1846—1950, М. — Л., 1951.

В. С. Непомнящий.

ПУШКИН Александр Сергеевич (1799-1837) - русский поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка. В юношеских стихах - поэт лицейского братства, "поклонник дружеской свободы, веселья, граций и ума", в ранних поэмах - певец ярких и вольных страстей: "Руслан и Людмила" (1820), романтические "южные" поэмы "Кавказский пленник" (1820-21), "Бахчисарайский фонтан" (1821-23) и др. Вольнолюбивые и антитиранические мотивы ранней лирики, независимость личного поведения послужили причиной ссылок: южной (1820-24, Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса) и в с. Михайловское (1824-26). Эстетическое освоение контекстов русской жизни (интеллектуального, социально-исторического, бытового) соединялось у Пушкина с живым восприятием разнородных европейских влияний, даром проникновения в другие культуры и эпохи. Многообразие разработанных жанров и стилей (в т. ч. "неукрашенная" проза "Повестей Белкина", 1830, повесть "Пиковая дама", 1833, и другие произведения, предвосхитившие развитие реалистического письма), легкость, изящество и точность стиха, рельефность и сила характеров (в крупных формах), "просвещенный гуманизм", универсальность поэтического мышления и самой личности Пушкина предопределили его первостепенное значение в отечественной словесности: Пушкин поднял ее на уровень мировой. роман в стихах "Евгений Онегин" (1823-31) воссоздает образ жизни и духовный состав "типического", преодолевающего байронизм героя и эволюцию близкого ему автора, уклад столичного и провинциального дворянства; в романе и во многих других сочинениях Пушкин обращается к проблемам индивидуализма, границ свободы, поставленным еще в "Цыганах" (1824). Им были впервые определены (в поэмах, драматургии, в прозе) многие ведущие проблемы русской литературы 19 в., нередко в их трагическом противостоянии и неразрешимости - народ и власть, государство и личность, роль личности и народа в истории: трагедия "Борис Годунов" (1824-25, опубликована в 1831), поэмы "Полтава" (1828), "Медный всадник" (1833, опубликована в 1837), роман "Капитанская дочка" (1836). В философской лирике 30-х гг., "маленьких трагедиях", созданных в 1830 ("Моцарт и Сальери", "Каменный гость", опубликованы в 1839, "Скупой рыцарь", опубликован в 1836, и др.), постоянные для пушкинской поэзии темы "дружества", любви, поэзии жизни, творческого призвания и воспоминаний дополняются обостренной постановкой коренных вопросов: смысла и оправдания бытия, смерти и бессмертия, душевного спасения, нравственного очищения и "милости". Умер от раны, полученной на дуэли с Ж. Дантесом, французским подданным на русской военной службе.

АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН

(1799-1837), русский поэт и прозаик. Родился 6 июня 1799 в Москве. Со стороны отца происходил из обедневшего древнего боярского рода, представители которого славились в российской истории своим независимым и мятежным нравом: так, в 1697 Петр Великий казнил Федора Пушкина за причастность к стрелецкому бунту. Поэту выпала иная судьба: он немало претерпел и от Александра I, которого презирал, и от Николая I, который пытался его закрепостить духовно. С материнской стороны Пушкин был правнуком любимца Петра Великого Абрама Ганнибала, сына абиссинского царевича, подвластного турецкому султану. Восьмилетний Абрам был привезен в качестве заложника в Константинополь, где российский посланник купил его для своего царя. Его крестили в Вильно, в тогдашней Польше, и восприемниками были сам Петр и польская королева, жена Августа II. Петр привязался к мальчику; позднее он отправил его во Францию изучать военное дело. На участь Ганнибала прискорбно повлияла смерть Петра, но с воцарением его дочери Елизаветы он вернулся в милость, стяжал немалое богатство и достиг высокого поста. Ганнибалы продолжали служить в российской армии и на флоте. Мать поэта была внучкой Абрама Ганнибала. Такие противоположные семейные традиции несомненно повлияли на отношение Пушкина к Петру Великому и российскому самодержавию: в своей поэзии он прославляет как свободу, так и российскую государственность. В детстве он испытывал воздействие французской и русской культуры. Его отец Сергей Львович и дядя Василий Львович, второстепенный поэт, были приверженцами французской культуры. Мальчика воспитывали французские гувернеры; он рано принялся читать французских поэтов и других сочинителей, широко представленных в богатой библиотеке отца. Русскую основу его воспитания - приобщение к языку и народным обычаям - заложили бабушка поэта и его няня Арина Родионовна, которую он обессмертил в своих сочинениях. Василий Львович был близко знаком с тогдашними русскими писателями: поэты И.И.Дмитриев, В.А.Жуковский. а также знаменитый журналист и историк Н.М.Карамзин часто бывали у Пушкиных. В 1811 Пушкин поступил в Царскосельский лицей, основанный для подготовки государственной элиты из числа отпрысков российского дворянства. Лицей давал превосходное образование, в котором превалировали гуманитарные дисциплины. Некоторые из соучеников Пушкина с детских лет пристрастились к литературе и сочиняли стихи, но Пушкин далеко их опередил не только в знании французской литературы, но и в понимании политических проблем. Еще дома он слышал рассказы об убийстве Павла I и причастности Александра I к заговору против отца. В 1814 первое его стихотворение было опубликовано в журнале "Вестник Европы", и еще до окончания лицея в 1817 он стал участником литературного кружка "Арзамас", где познакомился с видными русскими литераторами. Глубокое воздействие на Пушкина оказала война 1812. В Царском Селе бывали многие блистательные офицеры императорской гвардии, вернувшиеся из европейских походов. Среди них ему стал особенно близок П.Я.Чаадаев. Окончив лицей, Пушкин был назначен чиновником государственной коллегии иностранных дел, однако вел светскую жизнь, перемежая поэтические занятия и политические споры с любовными похождениями. Литературными образцами были для него в то время французские и итальянские поэты - Парни, Вольтер, Лебрен, Делиль, Ариосто, Тассо; а из русских - Державин, Жуковский и Карамзин. Сообразно этим влияниям он написал свою "романтическую" лироэпическую поэму Руслан и Людмила (1817-1821) и множество стихотворений в духе французских поэтических посланий и элегий - классицистских и предромантических. Написано было также несколько вольнодумных эпиграмм и стихотворений на общественно-политические темы. Они вызвали недовольство Александра I, и Пушкину было приказано покинуть Санкт-Петербург. Он был переведен на чиновничью должность в Екатеринослав. Начался второй период его жизни и литературного творчества: южная ссылка (Кавказ, Крым, Кишинев и Одесса), продолжавшийся с 1820 по 1824. Почти сразу по прибытии в Екатеринослав Пушкин отправился в путешествие по Кавказу и Крыму с семьей генерала Н.Н.Раевского, прославленного героя 1812. Путешествие это оказалось значительным событием в его жизни, потому что Пушкин познакомился с дочерью Раевского Марией, позднее женой декабриста князя С.Г.Волконского, которая в 1827 отправилась в Сибирь к своему мужу-каторжанину и чья исполненная героики и трагизма участь безусловно произвела большое впечатление на Пушкина. Об этом упоминается в поэме Полтава. В семье Раевских Пушкин приобщился к поэзии Дж.Байрона. Великолепие Кавказа, очарование Крыма и экзотический колорит здешних мест создали фон для повествовательных байронических поэм Пушкина Кавказский пленник (1820-1821), Братья-разбойники (1821-1822) и Бахчисарайский фонтан (1821-1823). Политические идеи Байрона, его "поэзия деяния", борьба за свободу угнетенных народов не нашли отклика в пушкинских поэмах. Кавказский пленник заканчивается эпилогом, прославляющим триумфальный марш российской императорской армии. После этого путешествия Пушкин провел остаток своей южной ссылки на государственной службе в Кишиневе и Одессе. Здесь он вел жизнь игрока и дуэлянта, был любовником супруги далматского негоцианта Амалии Ризнич, графини Елизаветы Браницкой, польской аристократки и жены новороссийского генерал-губернатора графа М.С.Воронцова и Каролины Собаньской, с которой позднее встречался в Санкт-Петербурге и которая была известна своим участием в сомнительных политических интригах и романом с А.Мицкевичем. После дерзкой Гавриилиады (1821), написанной в стиле Вольтера и Парни, но гораздо более вызывающей и чувственной, Пушкин приступил к своему монументальному творению, роману в стихах Евгений Онегин (1823-1831). На его стиль явственно повлияли Беппо и Дон Жуан Байрона. Однако пушкинскую поэму Цыганы (1824) принято считать эстетическим и нравственным размежеванием с байронизмом. Вследствие личного конфликта с генерал-губернатором Пушкин был 24 августа 1824 выслан в отцовское имение Михайловское (Псковская губерния). Начался третий период его жизни. Пушкин жил в самой глубине России, где все было проникнуто духом русской старины. В соответствии с этой переменой обстановки изменился и круг его чтения, и характер творчества. Влияние Байрона сменилось воздействием исторического романтизма В.Скотта и психологического реализма Шекспира. Не менее существенное влияние оказывала монументальная История государства Российского Карамзина, в особенности благодаря ее обильным примечаниям, где щедро цитировались древнерусские источники и летописи. Такая перемена в составе пушкинского чтения явственно отразилась и в его поэзии. Средние главы Евгения Онегина переносят читателя из Санкт-Петербурга в безмятежную русскую деревенскую провинцию, к русским обычаям, обрядам и провинциальным типам, не затронутым иностранными влияниями. Граф Нулин (1825) - поэма, сочетающая шекспировский сюжет с анекдотом, написана в реалистическом и ироническом ключе. В 1824-1825 Пушкин работал над Борисом Годуновым, следуя поэтике шекспировских трагедий. Сюжет был заимствован из последнего тома карамзинской Истории государства Российского, но исходное противопоставление психологического и политического самозванства преображается в тему свободной и несвободной личности, прирожденного вождя и авантюриста, "маленького Наполеона". Она превалирует в ряде произведений Пушкина - например, в Скупом рыцаре, Моцарте и Сальери, Выстреле (все три 1830), - и отчетливо присутствует в Пиковой даме (1833). Кроме того, легко обнаруживаются тайные намеки, подтверждаемые письмами поэта, на Александра I и его моральное соучастие в убийстве отца. Помимо упомянутых крупных произведений, Пушкин создал в это время ряд шедевров любовной лирики, отчасти относящихся к прежним переживаниям, отчасти же к связи с Анной Керн. Пушкину страстно хотелось вырваться из деревенского заточения. Уединенная жизнь в имении его угнетала, и он всеми силами пытался выхлопотать через друзей разрешение на свободный выбор местожительства. Внезапно, после смерти Александра I и устрашающей расправы с декабристами, новый царь Николай I вызвал поэта в Москву. Там и состоялась их знаменательная беседа; Николай простил Пушкину прежние прегрешения и обещал покровительство. Так начался четвертый период (1826-1831) жизни Пушкина - переходный, в течение которого поэт разъезжал между Михайловским, Москвой и Санкт-Петербургом. Главнейшими событиями этого времени были разговор с царем, ознаменовавший начало трагической личной зависимости Пушкина от прихотей самодержца, и дружба с великим польским поэтом А.Мицкевичем, тогдашним изгнанником, имевшим огромный успех в российском светском обществе и литературных кругах. Пушкин перевел две его баллады и сотню строк из поэмы Конрад Валленрод; воздействие поэзии и личности Мицкевича заметно в пушкинской Русалке (1829-1832), Полтаве (1828) и Египетских ночах, начатых в 1825 и продолженных гораздо позже. Наиболее впечатляющее свидетельство роли Мицкевича в поэзии Пушкина мы находим в одном из величайших пушкинских произведений - поэме Медный всадник (1833), которую нельзя в полной мере понять, не приняв во внимание стихи Мицкевича (особенно его Отрывок - приложение к III части поэмы Дзяды, на который сам Пушкин ссылается в примечаниях к поэме). Впечатляет и тот факт, что в 1834 году, который Пушкин почти целиком посвятил сочинению прозы, его единственным значительным поэтическим созданием является стихотворение о Мицкевиче, исполненное восхищения и почтения. Другим важным событием этого периода было польское восстание 1830-1831, которое произвело на Пушкина глубокое и тяжелое впечатление, как это видно из его писем. Сразу же после подавления восстания он написал свои знаменитые антипольские и антиевропейские оды, которые можно считать своего рода политическими манифестами Пушкина. Важнейшим событием явилась женитьба Пушкина на Наталье Гончаровой. В 1829, когда его первое предложение было отвергнуто, Пушкин отправился без разрешения правительства на Кавказ, к театру русско-турецкой войны, и доехал до города-крепости Арзрум (Эрзерум). В результате этой поездки появилось его замечательное прозаическое сочинение Путешествие в Арзрум (1829-1836). Весной 1830 он снова сделал предложение, на этот раз принятое, и поехал уладить свои имущественные дела в село Болдино Нижегородской губернии, выделенное ему отцом. Здесь он провел осень, удостоенную в русской литературе наименования Болдинской - за принесенные ею творческие плоды. Несмотря на то, что Пушкин был погружен в размышления о будущем супружестве и встревожен польскими беспорядками, он создал целый ряд шедевров: Повести Белкина, Маленькие трагедии и Историю села Горюхина, одно из важнейших своих прозаических сочинений. В феврале 1831 он и Наталья венчались в Москве. Сперва они поселились в Царском Селе, затем в Санкт-Петербурге. Красавица Наталья привлекла внимание царя Николая, и чтобы чаще видеть ее на дворцовых балах, он пожаловал Пушкину низшее придворное звание камер-юнкера. Поэт был глубоко уязвлен таким "почетом", хотя Николай и считал это знаком милости. К тому же Пушкин стал постоянным должником царя. Сошлись воедино несколько причин, превративших жизнь поэта в сплошное мучение: успех Натальи в свете, денежные затруднения, вынуждавшие его к постоянным просьбам о помощи, растущая зависимость от царя, постепенная утрата популярности. Все это находит красноречивое выражение в Дневнике (1833-1835), в сборнике застольных анекдотов Table-talk, в его письмах, в отчаянном стихотворении Не дай мне Бог сойти с ума (1833) и в более ранних набросках Моя родословная (1830) и Езерский (1832-1833). К этому периоду относятся также Анджело (1833), переделка в поэму шекспировской пьесы Мера за меру; переложение мистификации П.Мериме Гузла в Песни западных славян (1834); Медный всадник (1833) и его восхитительные сказки, в том числе Сказка о царе Салтане (1831) и Сказка о золотом петушке (1834), изобилующие ироническими намеками на собственную участь. Первой попыткой Пушкина написать исторический роман был незаконченный Арап Петра Великого (1828); затем последовала Капитанская дочка (1836). Другие произведения этого периода - История пугачевского бунта (1833-1834), незавершенный роман Дубровский (1832-1833), романтическая повесть Пиковая дама и стихотворение Памятник (1836). В 1834 Ж. Дантес, французский роялист, принятый на службу в российскую армию, приемный сын голландского посланника барона Геккерна, принялся ревностно ухаживать за Натальей Пушкиной. 4 ноября 1836 Пушкин получил анонимное письмо - "назначение" его заместителем великого магистра Ордена рогоносцев Д.Л.Нарышкина и историографом Ордена. Намек на роль Николая в семейной жизни Пушкиных (жена Нарышкина была любовницей Александра I) был очевиден. По ряду причин Пушкин подозревал Геккерна в авторстве клеветнического "диплома" и написал ему оскорбительное письмо (которое, впрочем, не отослал). Вместо этого он вызвал Дантеса на дуэль. Примечательно, что он отправил также письмо министру финансов, предлагая расплатиться с казначейством, т.е. с царем. Дуэль удалось предотвратить - вмешались друзья, а Дантес сделал предложение сестре Натальи. Пушкин согласился на их брак при условии, что Дантес никогда более не увидится с Натальей. Однако же они тайно встретились 25 января 1837, и Пушкин узнал об этом. На другой день он отослал Геккерну еще более оскорбительное письмо. Дантес вызвал Пушкина на дуэль, которая состоялась 27 января. Дантес был ранен легко, Пушкин - смертельно. Скончался Пушкин 29 января. Роль Пушкина в русской литературе совершенно уникальна. Он стал ее подлинным средоточием, обозначив высшие достижения традиций 18 в. и начало литературного процесса 19 в. Пушкин создал канон русского литературного языка, соединив его устный и письменный варианты. Он ознакомил Россию со всеми европейскими литературными жанрами и многими западноевропейскими писателями, достигнув таким образом приобщения русской литературы к европейской и европейской литературы - к русской. Лермонтов, Тургенев, Гончаров, Достоевский и Толстой - не говоря обо всех прочих - пушкинские преемники в русской литературе. Евгений Онегин знаменует начальный этап развития русского романа, и классическая пара Онегин - Татьяна вновь и вновь появляется на сцене русской литературы. Это произведение неизменно вдохновляло русский психологический роман. Богатство содержания и прозрачность слога пушкинской прозы все более высоко оценивали новые поколения писателей - как в России, так и за рубежом. Не менее важны литературно-критические статьи Пушкина и его исторические труды и разработки. Существенно и эпистолярное наследие Пушкина. Его письма представляют собой несравненный автобиографический источник, а равно и энциклопедию культурных и литературных событий того времени. Блистательный ум, художественный вкус, точность литературного суждения, преданность поэзии, реалистичное мышление и наконец поразительная историческая и политическая интуиция делают Пушкина одним из величайших выразителей русского национального гения.

ЛИТЕРАТУРА

Томашевский Б.В. Пушкин, кн. 1-2. М. - Л., 1956-1961 Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., 1969 Алексеев М.П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования. Л., 1972 Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М., 1974 Пушкин А.С. Собрание сочинений, тт. 1-10. М., 1974-1978 Макогоненко Г.П. Творчество А.С.Пушкина в 1830-е гг. Л., 1982 Лотман Ю.М. А.С.Пушкин: Биография писателя. Л., 1982 Бонди С.М. О Пушкине: Статьи и исследования, 2-е изд. М., 1983 Друзья Пушкина: Переписка, воспоминания, дневники, в 2-х тт. М., 1984 Вересаев В.В. Пушкин в жизни. - В кн.: Вересаев В. Сочинения в 4-х тт., тт. 2-3. М., 1990

Пу́шкин Александр Сергеевич

(1799—1837), русский поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка. В юношеских стихах — поэт лицейского братства, «поклонник дружеской свободы, веселья, граций и ума»; в ранних поэмах — певец ярких и вольных страстей: «Руслан и Людмила» (1820), романтические «южные» поэмы «Кавказский пленник» (1820—21), «Бахчисарайский фонтан» (1821—23) и др. Вольнолюбивые и антитираничные мотивы ранней лирики, независимость личного поведения послужили причиной ссылок: южной (1820—24, Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинёв, Одесса) и в село Михайловское (1824—26). Эстетическое освоение контекстов русской жизни (интеллектуального, социально-исторического, бытового) соединялось у Пушкина с живым восприятием разнородных европейских влияний, даром проникновения в другие культуры и эпохи. Многообразие разработанных жанров и стилей (в том числе «неукрашенная» проза «Повестей Белкина», 1830, повести «Пиковая дама», 1833, и других произведений, предвосхитившие развитие реалистического письма), лёгкость, изящество и точность стиха, рельефность и сила характеров (в крупных формах), «просвещённый гуманизм», универсальность поэтического мышления и самой личности Пушкина предопределили его первостепенное значение в отечественной словесности; Пушкин поднял её на уровень мировой. Роман в стихах «Евгений Онегин» (1823—31) воссоздаёт образ жизни и духовный состав «типического», преодолевающего байронизм героя и эволюцию близкого ему автора, уклад столичного и провинциального дворянства; в романе и во многих других сочинениях Пушкин обращается к проблемам индивидуализма, границ свободы, поставленным ещё в «Цыганах» (1824). Им были впервые определены (в поэмах, драматургии, прозе) многие ведущие проблемы русской литературы XIX в., нередко в их трагическом противостоянии и неразрешимости — народ и власть, государство и личность, роль личности и народа в истории: трагедия «Борис Годунов» (1824—25, опубликована в 1831), поэмы «Полтава» (1828), «Медный всадник» (1833, опубликована в 1837), роман «Капитанская дочка» (1836). В философской лирике 30-х гг., «маленьких трагедиях», созданных в 1830 («Моцарт и Сальери», «Каменный гость», опубликованы в 1839, «Скупой рыцарь», опубликована в 1836, и др.), постоянные для пушкинской поэзии темы «дружества», любви, поэзии жизни, творческого призвания и воспоминаний дополняются обострённой постановкой коренных вопросов: смысла и оправдания бытия, смерти и бессмертия, душевного спасения, нравственного очищения и «милости». Умер от раны, полученной на дуэли с Ж. Дантесом, французским подданным на русской военной службе.

* * *

ПУШКИН Александр Сергеевич

ПУ́ШКИН Александр Сергеевич (26 мая (6 июня) 1799, Москва — 29 января (10 февраля) 1837, Санкт-Петербург; похоронен в Святогорском монастыре(см. СВЯТОГОРСКИЙ МОНАСТЫРЬ), ныне — Псковская область), русский поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка. В юношеских стихах — поэт лицейского братства, «поклонник дружеской свободы, веселья, граций и ума», в ранних поэмах — певец ярких и вольных страстей: «Руслан и Людмила» (1820), романтические «южные» поэмы «Кавказский пленник» (1820—21), «Бахчисарайский фонтан» (1821—23) и др. Вольнолюбивые и антитиранические мотивы ранней лирики, независимость личного поведения послужили причиной ссылок: южной (1820—24, Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса) и в с. Михайловское (1824—26). Эстетическое освоение контекстов русской жизни (интеллектуального, социально-исторического, бытового) соединялось у Пушкина с живым восприятием разнородных европейских влияний, даром проникновения в другие культуры и эпохи. Многообразие разработанных жанров и стилей (в т. ч. «неукрашенная» проза «Повестей Белкина», 1830, повесть «Пиковая дама», 1833, и другие произведения, предвосхитившие развитие реалистического письма), легкость, изящество и точность стиха, рельефность и сила характеров (в крупных формах), «просвещенный гуманизм», универсальность поэтического мышления и самой личности Пушкина предопределили его первостепенное значение в отечественной словесности: Пушкин поднял ее на уровень мировой. Роман в стихах «Евгений Онегин» (1823—31) воссоздает образ жизни и духовный состав «типического», преодолевающего байронизм героя и эволюцию близкого ему автора, уклад столичного и провинциального дворянства; в романе и во многих других сочинениях Пушкин обращается к проблемам индивидуализма, границ свободы, поставленным еще в «Цыганах» (1824).

Им были впервые определены (в поэмах, драматургии, в прозе) многие ведущие проблемы русской литературы 19 в., нередко в их трагическом противостоянии и неразрешимости — народ и власть, государство и личность, роль личности и народа в истории: трагедия «Борис Годунов» (1824—25, опубликована в 1831), поэмы «Полтава» (1828), «Медный всадник» (1833, опубликована в 1837), роман «Капитанская дочка» (1836).

В философской лирике 1830-х гг., «маленьких трагедиях», созданных в 1830 («Моцарт и Сальери», «Каменный гость», опубликованы в 1839, «Скупой рыцарь», опубликован в 1836, и др.), постоянные для пушкинской поэзии темы «дружества», любви, поэзии жизни, творческого призвания и воспоминаний дополняются обостренной постановкой коренных вопросов: смысла и оправдания бытия, смерти и бессмертия, душевного спасения, нравственного очищения и «милости». Умер от раны, полученной на дуэли с Ж. Дантесом, французским подданным на русской военной службе.* * *

Род, словесность, братство

С детства для Пушкина были значимы принадлежность к славному в истории роду (легендарный родоначальник Радша — сподвижник Александра Невского; прадед по матери — А. П. Ганнибал, «арап Петра Великого») и «домашнее» отношение к словесности (среди посетителей родительского дома — Н. М. Карамзин; дядя В. Л. Пушкин(см. ПУШКИН Василий Львович) — даровитый поэт). Домашнее воспитание свелось к блестящему овладению французским языком; вкус к языку родному, фольклору и истории пришел от бабки по матери — М. А. Ганнибал, урожденной Пушкиной.

В августе 1811 Пушкин зачислен в Царскосельский лицей, новое привилегированное учебное заведение, находящееся под патронажем императора. Сильнейшее впечатление лицейских лет — Отечественная война 1812(см. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1812 года). Лицей, не дав систематического образования, научил товариществу и остался для Пушкина символом братства (близкие друзья — начинающие поэты А. А. Дельвиг и В. К. Кюхельбекер, будущий декабрист И. И. Пущин).

Уже первые сохранившиеся стихотворения (1813; первая публикация — «К другу стихотворцу», журнал «Вестник Европы», 1814, № 13) свидетельствуют о мастерстве Пушкина. Он ориентируется по преимуществу на французскую легкую поэзию, К. Н. Батюшкова и В. А. Жуковского, но учитывает и другие образцы (на экзамене в январе 1815 восторг Г. Р. Державина вызвали «Воспоминания в Царском Селе», синтезирующие манеры Державина и Батюшкова); следит за литературной борьбой «шишковистов» и «карамзинистов», чувствуя себя бойцом новой школы, вожди которой приглядываются к поэту-«племяннику» (в 1815 Пушкина в лицее посещают Батюшков и Жуковский, в 1816 — Карамзин и П. А. Вяземский; Пушкин общается с Карамзиным, поселившимся летом 1816 в Царском Селе, знакомство с Жуковским и Вяземским перерастает в дружбу). К окончанию лицея (июнь 1817) у Пушкина репутация надежды отечественной словесности.

Петербург

Петербургский период (лето 1817 — весна 1820) проходит бурно: формально числясь по Коллегии иностранных дел, Пушкин не обременен службой, предпочитая ей театр, дружеские пирушки, светскую жизнь, короткие «романы» и частые дуэли, резкие стихи, остроты и эпиграммы. По убеждению, разделяемому как Карамзиным, так и людьми декабристского склада, Пушкин ветрен, легкомыслен и едва ли достоин своего дарования. В то же время продолжается дружба Пушкина с П. Я. Чаадаевым, он общается с убежденным противником крепостничества Н. И. Тургеневым (воздействие его взглядов ощутимо в стихотворении «Деревня», 1819), пишет стихи в высокой гражданственной традиции («Вольность», 1818), отказывается (не без влияния П. А. Катенина) от безоглядного карамзинизма и отдает должное исканиям поэтов-архаистов; через Дельвига знакомится с Е. А. Баратынским и П. А. Плетневым. Молодой словесностью Пушкин осознается как признанный лидер. Итогом этих лет стала поэма «Руслан и Людмила» (отдельным изданием опубликована в начале августа 1820), явившаяся исполнением поэтического заказа эпохи, над которым тщетно бились Жуковский и Батюшков.

В поэме непринужденно сочетаются историческая героика, элегическая меланхолия, фривольность, национальный колорит, фантазия и юмор; «мелочь» карамзинистов обретает масштабы эпоса, а «протеический» дар позволяет вести рассказ с немыслимой стилистической свободой. Жуковский сразу по прочтении поэмы признает в Пушкине «победителя-ученика», а прозвучавшие позднее упреки не отменяют огромного успеха.

Окончание работы над «Русланом и Людмилой» совпало с резким недовольством императора поведением и возмутительными стихами Пушкина: речь пошла о Сибири или покаянии в Соловецком монастыре. Пушкин был вызван к военному губернатору Петербурга графу М. А. Милорадовичу и, сознавшись в том, что загодя уничтожил крамольные стихи, заполнил ими целую тетрадь (не найдена). Тронутый рыцарским жестом, Милорадович обещал царское прощение; обращался к Александру I, по-видимому, и Карамзин, обычно к ходатайствам не склонный. Пушкин был откомандирован в распоряжение наместника Бессарабии генерал-лейтенанта И. Н. Инзова.

Ссылочный невольник

Встретившись в Екатеринославе с новым начальником и совершив с его разрешения путешествие по Кавказу и Крыму, Пушкин прибывает в Кишинев (сентябрь 1820). Вести о европейских революциях и греческом восстании, бессарабская «смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний», контакты с членами тайных обществ (М. Ф. Орлов, В. Ф. Раевский, П. И. Пестель и др.) способствовали как росту политического радикализма (высказывания, зафиксированные современниками; перед высылкой Пушкин обещал Карамзину не писать «против правительства» два года и слово сдержал), так и творческому увлечению Дж. Байроном. Поэтизация индивидуализма, сложно связанного со свободолюбием, могучей страсти или разочарования, внимание к экзотическому колориту (природа, чуждые цивилизации нравы и обычаи), усиление суггестивности(см. СУГГЕСТИВНОСТЬ) приметны в новых элегиях («Погасло дневное светило», 1820), балладах («Черная шаль», 1820; «Узник», 1822), философско-политической лирике («Наполеон», 1821) и особенно в ориентированных на «восточные повести» Байрона поэмах («Кавказский пленник», 1820; «Братья разбойники», 1822—23; «Бахчисарайский фонтан», 1821—23).

Заняв вакансию «первого романтического поэта», Пушкин в кишиневско-одесский период (с июля 1823 он служит при новороссийском генерал-губернаторе графе М. С. Воронцове) далек от подчинения эстетике Байрона. Он работает в разных жанрово-стилистических традициях (напоминающая о Вольтере и Парни поэма «Гавриилиада», 1821; «высокое» дружеское послание «Чаадаеву», 1821, антологическое стихотворение «Муза», 1821; «Песнь о вещем Олеге», 1821, развивающая мотив боговдохновенности свободного творчества в духе Гете и Шиллера, и пр.).

В Кишиневе был начат «Евгений Онегин» — «роман в стихах», рассчитанный на долгие годы писания, свободный и не боящийся противоречий рассказ не только о современных героях, но и о духовно-интеллектуальной эволюции автора.

Сложности личного плана (запутанные отношения с графиней Е. К. Воронцовой и А. Н. Раевским), конфликты с Воронцовым, мрачность европейских политических перспектив (поражение революций) и реакция в России, изучение «чистого афеизма» привели Пушкина к кризису 1823—24; мотивы разочарования, близкого отчаянию, охватывают не только сферу политики («Свободы сеятель пустынный...»), но получает и метафизическое обоснование («Демон»; оба 1823). В конце июля 1824 неудовольствия Воронцова и правительства, которому из перлюстрированного письма стало известно об интересе Пушкина к атеизму, привело к его исключению из службы и ссылке в родительское имение Михайловское Псковской губернии.

На осень 1824 приходится тяжелая ссора с отцом, которому был поручен надзор за поэтом. Духовную поддержку Пушкин получает от владелицы соседнего имения Тригорское П. А. Осиповой, ее семейства и своей няни Арины Родионовны Яковлевой. В Михайловском Пушкин интенсивно работает: прощание с романтизмом происходит в стихотворениях «К морю» и «Разговор книгопродавца с поэтом», поэме «Цыганы» (все 1824); завершена 3-я, сочинена 4-я и начата 5-я главы «Евгения Онегина»; главным делом мыслится трагедия «Борис Годунов» (окончена в ноябре 1825), основанная на изучении летописей, «Истории государства Российского» Карамзина и драматических принципов Шекспира. Склоняясь к примирению с действительностью, надеясь на монаршее прощение, Пушкин в то же время строил планы бегства за границу. Внимание к истории и фольклору («Жених», 1825; «Песни о Стеньке Разине», 1826), далеким культурам («Подражания Корану», 1824), новое открытие ценностей любви [«К***» («Я помню чудное мгновенье...»), 1825], дружества («19 октября», 1825), простого и грустного бытия («Зимний вечер», 1825), убежденность в единстве поэзии и свободы, в пророческой миссии поэта («Андрей Шенье», 1825; «Пророк», 1826), трезвый скептицизм в оценке современности, отказ от политизации поэзии и своеволия в политике (переписка с К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым) позволили Пушкину выдержать ссылку, помогли пережить декабрьскую катастрофу.

В надежде славы и добра

В суматохе междуцарствия Пушкин намеревался нелегально прибыть в Петербург, но в последний момент переменил планы. 13—14 декабря 1825 написан «Граф Нулин», ироничная поэма на бытовом материале, посвященная, по «странному сближению», проблемам исторической случайности. Известия о восстании, арестах и следствии вызвали у Пушкина сложные чувства: товарищеское сострадание к декабристам соединялось с признанием сложившейся ситуации, надежды на освобождение (Пушкин не был членом тайных обществ и не полагал себя ответственным за их деятельность) перемежались с опасениями (его «возмутительные» стихи знала вся грамотная Россия и они естественно встраивались в «декабристский» контекст).

8 сентября 1826 Пушкин был доставлен в Москву на аудиенцию к Николаю I, результатом которой стало взаимное признание; император взял на себя цензуру пушкинских сочинений. Пушкин, отдавая должное преобразованиям Николая («Стансы», 1826), сохранил верность друзьям («Во глубине сибирских руд...», 1827). Это было не двурушничество, но стремление занять государственную позицию: свободные доверительные отношения с царем давали возможность творить добро, в частности, бороться за амнистию декабристов. Государственничество (неотделимое от верности дворянской чести) предполагало оглядку на державинскую традицию («Друзьям», «Мордвинову», оба 1827); по-державински Пушкин указывает на человечность как неотъемлемое свойство идеального монарха (эта линия ведет от «Стансов» и «Друзьям» к «Герою», 1830). Любимым героем (и примером для императора) становится Петр I, изображенный «домашним образом» в неоконченном романе «Арап Петра Великого» (1827—28) и апологетически в «Полтаве» (1828), которая начинается как романтическая поэма, а заканчивается как эпос (ср. мощную одическую окраску в эпизоде боя).

Свободно заняв «государственническую» позицию, Пушкин не желал ставить свой дар на какую-либо службу, что вело к внешне парадоксальному соседству стихов гражданских и отстаивающих абсолютную свободу творчества («Поэт и толпа», 1828; «Поэту», 1830).

Оправдание действительности не гарантировало от внешних конфликтов. Отношения с императором (обычным посредником выступал шеф тайной полиции граф А. Х. Бенкендорф(см. БЕНКЕНДОРФ Александр Христофорович)) были далеки от намеченной идеальной модели («Борис Годунов» не получил высочайшего одобрения; ответом на поданную по монаршей воле записку «О народном воспитании» стал вежливый выговор). Сложности были и в «республике словесности»: Пушкин и его давние союзники (Вяземский, Дельвиг) не вполне сошлись с московскими любомудрами(см. ЛЮБОМУДРЫ), отношения с Н. А. Полевым и Н. И. Надеждиным колебались от отчужденных до враждебных; в 1829—30 ярым противником Пушкина и его круга стал редактор популярной газеты «Северная пчела» Ф. В. Булгарин(см. БУЛГАРИН Фаддей Венедиктович), известный своим сотрудничеством с тайной полицией, сочетавший вражду к аристократии, эпигонское просветительство, торговую хватку, чудовищное хамство и умение доходчиво толковать с публикой. Стремление к твердому общественному статусу оказалось трудно реализуемым — отсюда «охота к перемене мест» (планы заграничного путешествия; поездка в 1829 на театр военных действий, описанная в «Путешествии в Арзрум», 1835); отсюда мотивы одиночества, бессмысленности существования, беззащитности человека перед лицом «равнодушной природы», судьбы, деспотизма («Дар напрасный, дар случайный», «Анчар», оба 1828; «Дорожные жалобы», «Брожу ли я вдоль улиц шумных», оба 1829); отсюда же мотивы расчета с прошлым и надежды на спасительную новую любовь («Воспоминание», «Предчувствие», оба 1828; «На холмах Грузии лежит ночная мгла», «Жил на свете рыцарь бедный», «Я вас любил: любовь еще, быть может», все 1829).

Болдинская осень

В 1830 Пушкин, давно мечтавший о женитьбе и «своем доме», добивается руки Н. Н. Гончаровой, юной московской красавицы-бесприданницы. Отправившись вступать во владение имением, подаренным отцом к свадьбе, он из-за холерных карантинов оказался на три месяца заключенным в селе Болдино (Нижегородская губерния). «Болдинская осень» открылась стихотворениями «Бесы» и «Элегия» — ужасом заблудившегося и надеждой на будущее, трудное, но дарящее радости творчества и любви. Три месяца были отданы подведению итогов молодости (ее рубежом Пушкин полагал тридцатилетие) и поискам новых путей. Был завершен «Евгений Онегин», написаны «пропасть» стихотворений и статей, «Повести Белкина», открывающие поэзию и принципиальную сложность «обыкновенной» жизни, «Маленькие трагедии», где историко-психологическая конкретность характеров и конфликтов, принимая символические формы, подводила к «последним» экзистенциальным вопросам (эта линия получит развитие в повести «Пиковая дама» и поэме «Медный всадник», обе 1833; «Сценах из рыцарских времен», 1835).

Самостоянье человека

Первое лето после свадьбы (18 февраля 1831) Пушкины проводят в Царском Селе. Европейские революции, польское восстание и кровавые холерные бунты внутри страны — предмет его постоянных размышлений, отразившихся в эпистолярии и обусловивших появление имперских по духу стихотворений «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Общение с Жуковским и Н. В. Гоголем, занятым «Вечерами на хуторе близ Диканьки», взаимно стимулировало обращение к фольклору («Сказка о царе Салтане...»).

Вопрос о сложных, чреватых катастрофой отношениях между властью, дворянством и народом становится для Пушкина важнейшим («Дубровский», 1832—33; «История Пугачева», 1833; «Капитанская дочка», 1836). Усложняется отношение к Петру I и его наследию (с 1832 идут архивные разыскания для «Истории Петра»); «объективизм» сменяется трагическим восприятием истории («Медный всадник»); «милость», неотделимая от человеческого взаимопонимания и коренящаяся в религиозном чувстве, мыслится выше объективной, но ограниченной «справедливости» («Анджело», 1833; «Капитанская дочка»; «Пир Петра Первого», 1835). Большинство оставшихся нереализованными замыслов, планов, отрывков обычно «эпичны» по форме (обращения к самым разным эпохам на основе разных историко-документальных и литературных источников) и «лиричны» по сути. В собственно лирике — при редких и значимых исключениях («Чем чаще празднует лицей», 1831; «Осень», «Не дай мне, Бог, сойти с ума», оба 1833; «Туча», «Полководец», «... Вновь я посетил», все 1835) — доминируют переводы («Странник», 1835), стилизации, подражания, «вариации на тему» («Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», 1836) или «квазиподражания» («Из Пиндемонти», 1836) — «свое» подается как «чужое» или утаивается от публики.

Поединок

Семейная жизнь радовала (имел четверых детей), но была осложнена отношениями с двором и светским обществом (в конце 1833 Пушкину был пожалован придворный чин камер-юнкера; поданное им летом 1834 прошение об отставке было взято назад, т. к. грозило отлучением от государственных архивов). Петербургская жизнь вводила в расходы, не искупаемые высокими гонорарами за редкие публикации. Ориентированный на культурную элиту журнал «Современник» (1836; четыре тома; среди авторов Жуковский, Гоголь, Ф. И. Тютчев), как и «История Пугачева», успехом у публики не пользовался. Духовная независимость Пушкина, его культурно-государственная стратегия, установка на особые отношения с государем, личная честь и презрение к бюрократическо-аристократической черни обусловили вражду со «свинским Петербургом» (от сервильных литераторов и светских шалопаев до министра народного просвещения С. С. Уварова(см. УВАРОВ Сергей Семенович)). Получив 4 ноября 1836 анонимный пасквиль, Пушкин посылает вызов Ж. Дантесу, публично ухаживавшему за женой поэта. Дуэль была расстроена, Дантес вынужден жениться на Е. Н. Гончаровой, свояченице Пушкина, однако его поведение после свадьбы и светская реакция на «историю» показали, что кризис не разрешился. 25 января 1837 Пушкин отправляет приемному отцу Дантеса, нидерландскому посланнику Л. Геккерну, письмо, ответом на которое мог быть только вызов на дуэль. 27 января около 5 вечера Пушкин был смертельно ранен. После двух неполных суток физических мук, благословив близких, простившись с друзьями, получив от императора обещание взять жену и детей «на свое попечение» (было исполнено), исповедовавшись и причастившись, Пушкин умер. Известие о дуэли и кончине Пушкина вызвало сильное волнение в Петербурге (см. «Смерть поэта» М. Ю. Лермонтова; позднее на смерть Пушкина откликнулись стихами Жуковский, Тютчев, А. В. Кольцов); у его гроба побывало (по разным данным) от 10 до 50 тысяч человек.

Пушкин Александр Сергеевич

Пушкин Александр Сергеевич (1799 - 1837)

Российский поэт, писатель.Афоризмы, цитаты -Пушкин Александр Сергеевич. Биография

• Презирать суд людей нетрудно, презирать суд собственный - невозможно.
• Злословие даже без доказательств оставляет поти вечные следы.
• Критики смешивают вдохновение с восторгом.
• Мысль! Великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль?
• Неуважение к предкам есть первый признак безнравственности.
• Одна из причин жадности, с которой мы читаем записки великих людей, - наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чем бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками - даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои произведения.
• Переводчики - почтовые лошади просвещения.
• Зависть - сестра соревнования.
• Люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения.
• Совесть - когтистый зверь, скребущий сердце.
• Чем более мы холодны, расчетливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такой нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет смешную сторону энтузиазма и чувственности.
• Сладостное внимание женщин - почти единственная цель наших усилий.
• Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа.
• Я презираю свое Отечество с головы до ног, но если с этим соглашаются иностранцы, мне становится очень обидно.
• "Цыганы", 1824 *)
• Когда бы ты воображала
• Неволю душных городов!
• Там люди, в кучах за оградой,
• Не дышат утренней прохладой,
• Ни вешним запахом лугов;
• Любви стыдятся, мысли гонят,
• Торгуют волею своей,
• Главы пред идолами клонят
• И просят денег да цепей. - (Алеко)
• Птичка божия не знает
• Ни заботы, ни труда.
• Где нет любви, там нет веселий. - (Алеко)
• Вольнее птицы младость;
• Кто в силах удержать любовь?
• Чредою всем дается радость;
• Что было, то не будет вновь. - (Старик)
• И всюду страсти роковые,
• И от судеб защиты нет.
• __________
• "Полтава", 1828 - 1829 *)
• Не только первый пух ланит
• Да русы кудри молодые,
• Порой и старца строгий вид,
• Рубцы чела, власы седые
• В воображенье красоты
• Влагают страстные мечты. - "Полтава", 1828 - 1829
• Старость ходит осторожно
• И подозрительно глядит.
• Кому судьбою
• Волненья жизни суждены,
• Тот стой один перед грозою,
• Не призывай к себе жены. - (Мазепа)
• В одну телегу впрячь неможно
• Коня и трепетную лань. - (Мазепа)
• Тиха украинская ночь.
• Прозрачно небо. Звезды блещут.
• Своей дремоты превозмочь
• Не хочет воздух. Чуть трепещут
• Сребристых тополей листы.
• Луна спокойно с высоты
• Над Белой-Церковью сияет
• И пышных гетманов сады
• И старый замок озаряет.
• Пирует Петр. И горд, и ясен
• И славы полон взор его.
• И царской пир его прекрасен.
• При кликах войска своего,
• В шатре своем он угощает
• Своих вождей, вождей чужих,
• И славных пленников ласкает,
• И за учителей своих
• Заздравный кубок подымает.
• "Домик в Коломне", 1830 *)
• Рифмы запросто со мной живут;
• Две придут сами, третью приведут.
• Блажен, кто крепко словом правит
• И держит мысль на привязи свою,
• Кто в сердце усыпляет или давит
• Мгновенно прошипевшую змию.
• Грустный вой
• Песнь русская. Известная примета!
• Начав за здравие, за упокой
• Сведем как раз. Печалию согрета
• Гармония и наших муз и дев.
• Но нравится их жалобный напев.
• *) Тексты поэм - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Евгений Онегин", 1823 - 1831 *)
• Несносно видеть пред собою
• Одних обедов длинный ряд,
• Глядеть на жизнь, как на обряд,
• И вслед за чинною толпою
• Идти, не разделяя с ней
• Ни общих мнений, ни страстей.
• Любви все возрасты покорны;
• Но юным, девственным сердцам
• Ее порывы благотворны,
• Как бури вешние полям:
• В дожде страстей они свежеют.
• Чужой для всех, ничем не связан,
• Я думал: вольность и покой
• Замена счастью. Боже мой!
• Как я ошибся, как наказан. - (Онегин)
• Я знаю: век уж мой измерен;
• Но чтоб продлилась жизнь моя,
• Я утром должен быть уверен,
• Что с вами днем увижусь я... - (Онегин)
• Мы лучше поспешим на бал,
• Куда стремглав в ямской карете
• Уж мой Онегин поскакал.
• Перед померкшими домами
• Вдоль сонной улицы рядами
• Двойные фонари карет
• Веселый изливают свет
• И радуги на снег наводят;
• Усеян плошками кругом,
• Блестит великолепный дом;
• По цельным окнам тени ходят,
• Мелькают профили голов
• И дам и модных чудаков.
• Вот наш герой подъехал к сеням;
• Швейцара мимо он стрелой
• Взлетел по мраморным ступеням,
• Расправил волоса рукой,
• Вошел. Полна народу зала;
• Музыка уж греметь устала;
• Толпа мазуркой занята;
• Кругом и шум и теснота;
• Бренчат кавалергарда шпоры;
• Летают ножки милых дам;
• По их пленительным следам
• Летают пламенные взоры,
• И ревом скрыпок заглушен
• Ревнивый шепот модных жен.
• Во дни веселий и желаний
• Я был от балов без ума:
• Верней нет места для признаний
• И для вручения письма.
• О вы, почтенные супруги!
• Вам предложу свои услуги;
• Прошу мою заметить речь:
• Я вас хочу предостеречь.
• Вы также, маменьки, построже
• За дочерьми смотрите вслед:
• Держите прямо свой лорнет!
• Не то... не то, избави боже!
• Увы, на разные забавы
• Я много жизни погубил!
• Но если б не страдали нравы,
• Я балы б до сих пор любил.
• Люблю я бешеную младость,
• И тесноту, и блеск, и радость,
• И дам обдуманный наряд;
• Люблю их ножки
• С утра дом Лариных гостями
• Весь полон; целыми семьями
• Соседи съехались в возках,
• В кибитках, в бричках и в санях.
• В передней толкотня, тревога;
• В гостиной встреча новых лиц,
• Лай мосек, чмоканье девиц,
• Шум, хохот, давка у порога,
• Поклоны, шарканье гостей,
• Кормилиц крик и плач детей. [...]
• Ах, новость, да какая!
• Музыка будет полковая!
• Полковник сам ее послал.
• Какая радость: будет бал!
• Девчонки прыгают заране;
• Но кушать подали. Четой
• Идут за стол рука с рукой.
• Теснятся барышни к Татьяне;
• Мужчины против; и, крестясь,
• Толпа жужжит, за стол садясь.
• На миг умолкли разговоры;
• Уста жуют. Со всех сторон
• Гремят тарелки и приборы
• Да рюмок раздается звон.
• Но вскоре гости понемногу
• Подъемлют общую тревогу.
• Никто не слушает, кричат,
• Смеются, спорят и пищат. [...]
• целью взоров и суждений
• В то время жирный был пирог
• (К несчастию, пересоленный);
• Да вот в бутылке засмоленной,
• Между жарким и блан-манже,
• Цимлянское несут уже;
• За ним строй рюмок узких, длинных,
• Подобно талии твоей,
• Зизи, кристалл души моей,
• Предмет стихов моих невинных, [...]
• Освободясь от пробки влажной,
• Бутылка хлопнула; вино
• Шипит; [...]
• Гремят отдвинутые стулья;
• Толпа в гостиную валит:
• Так пчел из лакомого улья
• На ниву шумный рой летит
•.Довольный праздничным обедом,
• Сосед сопит перед соседом;
• Подсели дамы к камельку;
• Девицы шепчут в уголку;
• Столы зеленые раскрыты:
• Зовут задорных игроков
• Бостон и ломбер стариков,
• И вист, доныне знаменитый, [...]
• Уж восемь робертов сыграли
• Герои виста; восемь раз
• Они места переменяли;
• И чай несут. Люблю я час
• Определять обедом, чаем
• И ужином. Мы время знаем
• В деревне без больших сует:
• Желудок - верный наш брегет;
• И кстати я замечу в скобках,
• Что речь веду в моих строфах
• Я столь же часто о пирах,
• О разных кушаньях и пробках,
• Как ты, божественный Омир,
• Ты, тридцати веков кумир!
• Но чай несут; девицы чинно
• Едва за блюдички взялись,
• Вдруг из-за двери в зале длинной
• Фагот и флейта раздались. [...]
• И в залу высыпали все.
• И бал блестит во всей красе. [...]
• Однообразный и безумный,
• Как вихорь жизни молодой,
• Кружится вальса вихорь шумный;
• Чета мелькает за четой. [...]
• Мазурка раздалась. Бывало,
• Когда гремел мазурки гром,
• В огромной зале все дрожало,
• Паркет трещал под каблуком,
• Тряслися, дребезжали рамы;
• Теперь не то: и мы, как дамы,
• Скользим по лаковым доскам.
• Но в городах, по деревням
• Еще мазурка сохранила
• Первоначальные красы:
• Припрыжки, каблуки, усы
• Все те же: их не изменила
• Лихая мода, наш тиран,
• Недуг новейших россиян.
• *) Текст "Евгений Онегин" - в Библиотеке Максима Мошкова
• Отрядом книг уставил полку,
• Читал, читал, а все без толку:
• Там скука, там обман иль бред;
• В том совести, в том смысла нет;
• На всех различные вериги;
• И устарела старина,
• И старым бредит новизна.
• Придет ли час моей свободы?
• Пора, пора! - взываю к ней.
• Пора покинуть скучный брег
• Мне неприязненной стихии
• И средь полуденных зыбей,
• Под небом Африки моей,
• Вздыхать о сумрачной России,
• Где я страдал, где я любил,
• Где сердце я похоронил.
• Я был рожден для жизни мирной,
• Для деревенской тишины:
• В глуши звучнее голос лирный,
• Живее творческие сны.
• Замечу кстати: все поэты -
• Любви мечтательной друзья.
• Любовь красавиц нежных
• Надежней дружбы и родства:
• Над нею и средь бурь мятежных
• Вы сохраняете права.
• Monsieur l'Abbe, француз убогой,
• Чтоб не измучилось дитя,
• Учил его всему шутя,
• Не докучал моралью строгой,
• Слегка за шалости бранил
• И в Летний сад гулять водил.
• Когда страстей угаснет пламя,
• И нам становятся смешны
• Их своевольство иль порывы
• И запоздалые отзывы, -
• Смиренные не без труда,
• Мы любим слушать иногда
• Страстей чужих язык мятежный,
• И нам он сердце шевелит.
• Он любил, как в наши лета
• Уже не любят; как одна
• Безумная душа поэта
• Еще любить осуждена:
• Всегда, везде одно мечтанье,
• Одно привычное желанье,
• Одна привычная печаль.
• Мы все должны
• Признаться: вкусу очень мало
• У нас и в наших именах
• (Не говорим уж о стихах);
• Нам просвещенье не пристало,
• И нам досталось от него
• Жеманство, - больше ничего.
• Увы! на жизненных браздах
• Мгновенной жатвой поколенья,
• По тайной воле провиденья,
• Восходят, зреют и падут;
• Другие им вослед идут...
• Так наше ветреное племя
• Растет, волнуется, кипит
• И к гробу прадедов теснит.
• Придет, придет и наше время,
• И наши внуки в добрый час
• Из мира вытеснят и нас!
• Покамест упивайтесь ею,
• Сей легкой жизнию, друзья!
• Ее ничтожность разумею
• И мало к ней привязан я.
• Живу, пишу не для похвал;
• Но я бы, кажется, желал
• Печальный жребий свой прославить,
• Чтоб обо мне, как верный друг,
• Напомнил хоть единый звук.
• В чертах у Ольги жизни нет.
• Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:
• Кругла, красна лицом она,
• Как эта глупая луна
• На этом глупом небосклоне. - (Онегин)
• И в сердце дума заронилась;
• Пора пришла, она влюбилась.
• Душа ждала... кого-нибудь,
• И дождалась...
• Я знаю: дам хотят заставить
• Читать по-русски. Право, страх!
• Доныне дамская любовь
• Не изъяснялася по-русски,
• Доныне гордый наш язык
• К почтовой прозе не привык.
• Не дай мне бог сойтись на бале
• Иль при разъезде на крыльце
• С семинаристом в желтой шале
• Иль с академиком в чепце.
• Я к вам пишу - чего же боле?
• Что я могу еще сказать? - (Татьяна)
• Я, сколько ни любил бы вас,
• Привыкнув, разлюблю тотчас. - (Онегин)
• Что может быть на свете хуже
• Семьи, где бедная жена
• Грустит о недостойном муже,
• И днем и вечером одна;
• Где скучный муж, ей цену зная
• (Судьбу, однако ж, проклиная),
• Всегда нахмурен, молчалив,
• Сердит и холодно-ревнив! - (Онегин)
• Мечтам и годам нет возврата;
• Не обновлю души моей... - (Онегин)
• Сменит не раз младая дева
• Мечтами легкие мечты;
• Так деревцо свои листы
• Меняет с каждою весною. - (Онегин)
• Учитесь властвовать собою:
• Не всякий вас, как я, поймет;
• К беде неопытность ведет. - (Онегин)
• Врагов имеет в мире всяк,
• Но от друзей спаси нас, боже!
• Родные люди вот какие:
• Мы их обязаны ласкать,
• Любить, душевно уважать
• И, по обычаю народа,
• О Рождестве их навещать
• Или по почте поздравлять,
• Чтоб остальное время года
• Не думали о нас они...
• Мнения супруга
• Для добродетельной жены
• Всегда почтенны быть должны.
• Кого ж любить? Кому же верить?
• Кто не изменит нам один?
• Кто все дела, все речи мерит
• Услужливо на наш аршин?
• Кто клеветы про нас не сеет?
• Кто нас заботливо лелеет?
• Кому порок наш не беда?
• Кто не наскучит никогда?
• Призрака суетный искатель,
• Трудов напрасно не губя,
• Любите самого себя,
• Достопочтенный мой читатель!
• Предмет достойный: ничего
• Любезней, верно, нет его.
• Наше северное лето,
• Карикатура южных зим,
• Мелькнет и нет: известно это,
• Хоть мы признаться не хотим.
• Стократ блажен, кто предан вере,
• Кто, хладный ум угомонив,
• Покоится в сердечной неге.
• Но жалок тот, кто все предвидит,
• Чья не кружится голова,
• Кто все движенья, все слова
• В их переводе ненавидит,
• Чье сердце опыт остудил
• И забываться запретил!
• Паркет трещал под каблуком.
• Что день грядущий мне готовит?
• Его мой взор напрасно ловит,
• В глубокой мгле таится он. - (Ленский)
• Прав судьбы закон.
• Паду ли я, стрелой пронзенный,
• Иль мимо пролетит она,
• Все благо: бдения и сна
• Приходит час определенный. - (Ленский)
• Равнодушное забвенье
• За гробом ожидает нас.
• Врагов, друзей, любовниц глас
• Вдруг молкнет. Про одно именье
• Наследников сердитый хор
• Заводит непристойный спор.
• Дико светская вражда
• Боится ложного стыда.
• Мечты, мечты! где ваша сладость?
• Мы время знаем
• Желудок - верный наш брегет.
• Когда благому просвещенью
• Отдвинем более границ,
• Со временем (по расчисленью
• Философических таблиц,
• Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
• У нас изменятся безмерно:
• Шоссе Россию здесь и тут,
• Соединив, пересекут.
• Теперь у нас дороги плохи,
• Мосты забытые гниют,
• На станциях клопы да блохи
• Заснуть минуты не дают.
• Трактиров нет. В избе холодной
• Высокопарный, но голодный
• Для виду прейскурант висит
• И тщетный дразнит аппетит.
• Москва... как много в этом звуке
• Для сердца русского слилось!
• Как много в нем отозвалось!
• Гроза двенадцатого года
• Настала - кто тут нам помог?
• Остервенение народа,
• Барклай, зима иль русский бог?
• Напрасно ждал Наполеон,
• Последним счастьем упоенный,
• Москвы коленопреклоненной
• С ключами старого Кремля:
• Нет, не пошла Москва моя
• К нему с повинной головою.
• Мне тяжела теперь и радость,
• Не только грусть... душа моя,
• Уж никуда не годна я...
• Под старость жизнь такая гадость... - (тетка Татьяны)
• Блажен, кто смолоду был молод,
• Блажен, кто вовремя созрел,
• Кто постепенно жизни холод
• С летами вытерпеть умел.
• Грустно думать, что напрасно
• Была нам молодость дана,
• Что изменяли ей всечасно,
• Что обманула нас она.
• О люди! все похожи вы
• На прародительницу Эву:
• Что вам дано, то не влечет,
• Вас непрестанно змий зовет
• К себе, к таинственному древу;
• Запретный плод вам подавай,
• А без того вам рай не рай.
• Театр уж полон; ложи блещут;
• Партер и кресла - все кипит;
• В райке нетерпеливо плещут,
• И, взвившись, занавес шумит.
• Там, там под сению кулис
• Младые дни мои неслись.
• Опять кипит воображенье,
• Опять ее прикосновенье
• Зажгло в увядшем сердце кровь,
• Опять тоска, опять любовь!..
• Люблю их ножки; только вряд
• Найдете вы в России целой
• Три пары стройных женских ног.
• Но полно прославлять надменных
• Болтливой лирою своей;
• Они не стоят ни страстей,
• Ни песен, ими вдохновенных:
• Слова и взор волшебниц сих
• Обманчивы... как ножки их.
• А счастье было так возможно,
• Так близко!.. Но судьба моя
• Уж решена. - (Татьяна)
• Я вас люблю (к чему лукавить?),
• Но я другому отдана;
• Я буду век ему верна.
• Те, которым в дружной встрече
• Я строфы первые читал...
• Иных уж нет, а те далече.
• Всяк суетится, лжет за двух,
• И всюду меркантильный дух.
• Я молод, жизнь во мне крепка;
• Чего мне ждать? тоска, тоска!..
• Мы все учились понемногу
• Чему-нибудь и как-нибудь,
• Так воспитаньем, слава богу,
• У нас немудрено блеснуть.
• Как уст румяных без улыбки,
• Без грамматической ошибки
• Я русской речи не люблю.
• Быть можно дельным человеком
• И думать о красе ногтей:
• К чему бесплодно спорить с веком?
• Разврат, бывало, хладнокровный
• Наукой славился любовной,
• Сам о себе везде трубя
• И наслаждаясь не любя.
• Но эта важная забава
• Достойна старых обезьян.
• Привычка свыше нам дана:
• Замена счастию она.
• Его пример другим наука. - (Онегин о своем дяде)
• Кто жил и мыслил, тот не может
• В душе не презирать людей.
• Все предрассудки истребя,
• Мы почитаем всех нулями,
• А единицами - себя.
• Нынче все умы в тумане,
• Мораль на нас наводит сон,
• Порок любезен - и в романе,
• И там уж торжествует он.
• И вот общественное мненье!
• Пружина чести, наш кумир!
• И вот на чем вертится мир!
• Чем меньше женщину мы любим,
• Тем легче нравимся мы ей
• И тем ее вернее губим
• Средь обольстительных сетей.
• "Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди" *)
• Но жена не рукавица:
• С белой ручки не стряхнешь
• Да за пояс не заткнешь. - (царевна Лебедь)
• "Сказка о золотом петушке", 1836 *)
• Сказка ложь, да в ней намек!
• Добрым молодцам урок.
• "Песни западных славян", 1833 *)
• Против солнышка луна не пригреет,
• Против милой жена не утешит.
• "Сказка о попе и работнике его Балде", 1830 *)
• А Балда приговаривал с укоризной:
• "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной".
• "Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях", 1833 *)
• Свадьбу тотчас учинили,
• И с невестою своей
• Обвенчался Елисей;
• И никто с начала мира
• Не видал такого пира;
• Я там был, мед, пиво пил,
• Да усы лишь обмочил.
• *) Тексты сказок - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Медный всадник", 1833 *)
• (Петербургская повесть)
• Здесь будет город заложен
• На зло надменному соседу.
• Природой здесь нам суждено
• В Европу прорубить окно,
• Ногою твердой стать при море.
• Сюда по новым им волнам
• Все флаги в гости будут к нам,
• И запируем на просторе.
• Прошло сто лет, и юный град,
• Полнощных стран краса и диво,
• Из тьмы лесов, из топи блат
• Вознесся пышно, горделиво;
• По оживленным берегам
• Громады стройные теснятся
• Дворцов и башен; корабли
• Толпой со всех концов земли
• К богатым пристаням стремятся;
• В гранит оделася Нева;
• Мосты повисли над водами;
• Темно-зелеными садами
• Ее покрылись острова,
• И перед младшею столицей
• Померкла старая Москва,
• Как перед новою царицей
• Порфироносная вдова.
• Люблю тебя, Петра творенье,
• Люблю твой строгий, стройный вид,
• Невы державное теченье,
• Береговой ее гранит,
• Твоих оград узор чугунный,
• Твоих задумчивых ночей
• Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
• Когда я в комнате моей
• Пишу, читаю без лампады,
• И ясны спящие громады
• Пустынных улиц, и светла
• Адмиралтейская игла,
• И, не пуская тьму ночную
• На золотые небеса,
• Одна заря сменить другую
• Спешит, дав ночи полчаса.
• Красуйся, град Петров, и стой
• Неколебимо как Россия
• О мощный властелин судьбы!
• Не так ли ты над самой бездной
• На высоте, уздой железной
• Россию поднял на дыбы?
• "Арап Петра Великого", 1827 **)
• Ибрагим с любопытством смотрел на новорожденную столицу, которая подымалась из болота по манию самодержавия. Обнаженные плотины, каналы без набережной, деревянные мосты повсюду являли недавнюю победу человеческой воли над супротивлением стихий. Дома казались наскоро построены. Во всем городе не было ничего великолепного, кроме Невы, не украшенной еще гранитною рамою, но уже покрытой военными и торговыми судами.
• "Гости съезжались на дачу..." ***)
• (незавершенные произведения, отрывки, наброски)
• На балконе сидело двое мужчин. Один из них, путешествующий испанец, казалось, живо наслаждался прелестию северной ночи. С восхищением глядел он на ясное, бледное небо, на величавую Неву, озаренную светом неизъяснимым, и на окрестные дачи, рисующиеся в прозрачном сумраке. "Как хороша ваша северная ночь, - сказал он наконец, - и как не жалеть об ее прелести даже под небом моего отечества?" - "Один из наших поэтов, - отвечал ему другой, - сравнил ее с русской белобрысой красавицей; признаюсь, что смуглая, черноглазая итальянка или испанка, исполненная живости и полуденной неги, более пленяет мое воображение. Впрочем, давнишний спор между la brune et la blonde еще не решен. Но кстати: знаете ли вы, как одна иностранка изъясняла мне строгость и чистоту петербургских нравов? Она уверяла, что для любовных приключений наши зимние ночи слишком холодны, а летние слишком светлы". Испанец улыбнулся. "Итак, благодаря влиянию климата, - сказал он, - Петербург есть обетованная земля красоты, любезности и беспорочности". - "Красота дело вкуса, - отвечал русский, - но нечего говорить об нашей любезности. Она не в моде; никто об ней и не думает. Женщины боятся прослыть кокетками, мужчины уронить свое достоинство. Все стараются быть ничтожными со вкусом и приличием..."
• "Дубровский", 1832 ****)
• Обед, продолжавшийся около трех часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол - все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение попойки, столь славно начатой в столовой. Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселенный пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что до следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились, и бал завязался. Хозяин и его приближенные сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь веселостию молодежи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцевал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною, и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать, а сам отправился спать. Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешептывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали, - словом, ужин был чрезвычайно весел и оставил по себе много приятных воспоминаний.
• *) Текст "Медный всадник" - в Библиотеке Максима Мошкова
• **) Текст "Арап Петра Великого" - в Библиотеке Максима Мошкова
• ***) Текст "Гости съезжались на дачу..." - в Библиотеке Максима Мошкова
• ****) Текст "Дубровский" - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Разговор книгопродавца с поэтом", 1824 *)
• - Стишки любимца муз и граций
• Мы вмиг рублями заменим
• И в пук наличных ассигнаций
• Листочки ваши обратим...
• О чем вздохнули так глубоко? - (книгопродавец)
• - Я время то воспоминал,
• Когда, надеждами богатый,
• Поэт беспечный, я писал
• Из вдохновенья, не из платы. - (поэт)
• Блажен, кто про себя таил
• Души высокие созданья
• И от людей, как от могил,
• Не ждал за чувство воздаянья!
• Блажен, кто молча был поэт
• И, терном славы не увитый,
• Презренной чернию забытый,
• Без имени покинул свет! - (поэт)
• Обманчивей и снов надежды,
• Что слава? шепот ли чтеца?
• Гоненье ль низкого невежды?
• Иль восхищение глупца? - (поэт)
• И впрям, завиден ваш удел:
• Поэт казнит, поэт венчает;
• Злодеев громом вечных стрел
• В потомстве дальном поражает... - (книгопродавец)
• Хвала для вас докучный звон;
• Но сердце женщин славы просит:
• Для них пишите; их ушам
• Приятна лесть Анакреона:
• В младые лета розы нам
• Дороже лавров Геликона. - (книгопродавец)
• Внемлите истине полезной:
• Наш век - торгаш; в сей век железный
• Без денег и свободы нет. - (книгопродавец)
• Что слава?- Яркая заплата
• На ветхом рубище певца.
• Нам нужно злата, злата, злата:
• Копите злато до конца! - (книгопродавец)
• Вам ваше дорого творенье,
• Пока на пламени труда
• Кипит, бурлит воображенье;
• Оно застынет, и тогда
• Постыло вам и сочиненье. - (книгопродавец)
• Позвольте просто вам сказать:
• Не продается вдохновенье,
• Но можно рукопись продать. - (книгопродавец)
• *) Текст "Разговор книгопродавца с поэтом" - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Руслан и Людмила", 1820 *)
• И там я был, и мед я пил.
• Там царь Кащей над златом чахнет.
• Там русский дух... там Русью пахнет!
• Дела давно минувших дней,
• Преданья старины глубокой.
• Не скоро ели предки наши,
• Не скоро двигались кругом
• Ковши, серебряные чаши
• С кипящим пивом и вином.
• Они веселье в сердце лили.
• Кому судьбою непременной
• Девичье сердце суждено,
• Тот будет мил назло вселенной;
• Сердиться глупо и смешно.
• Если женщина в печали
• Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
• Назло привычке и рассудку,
• Забудет в зеркало взглянуть, -
• То грустно ей уж не на шутку.
• Я каждый день, восстав от сна,
• Благодарю сердечно бога
• За то, что в наши времена
• Волшебников не так уж много.
• Но есть волшебники другие,
• Которых ненавижу я:
• Улыбка, очи голубые
• И голос милый - о друзья!
• Не верьте им: они лукавы!
• Без разделенья
• Унылы, грубы наслажденья:
• Мы прямо счастливы вдвоем.
• *) Текст "Руслан и Людмила" - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Бахчисарайский фонтан", 1823 *)
• Опустошив огнем войны
• Кавказу близкие страны
• И селы мирные России,
• В Тавриду возвратился хан
• И в память горестной Марии
• Воздвигнул мраморный фонтан,
• В углу дворца уединенный.
• Над ним крестом осенена
• Магометанская луна
• (Символ, конечно, дерзновенный,
• Незнанья жалкая вина).
• Есть надпись: едкими годами
• Еще не сгладилась она.
• За чуждыми ее чертами
• Журчит во мраморе вода
• И каплет хладными слезами,
• Не умолкая никогда.
• Так плачет мать во дни печали
• О сыне, падшем на войне.
• Младые девы в той стране
• Преданье старины узнали,
• И мрачный памятник оне
• Фонтаном слез именовали.
• Покинув север наконец,
• Пиры надолго забывая,
• Я посетил Бахчисарая
• В забвенье дремлющий дворец.
• Среди безмолвных переходов
• Бродил я там, где бич народов,
• Татарин буйный пировал
• И после ужасов набега
• В роскошной лени утопал.
• Еще поныне дышит нега
• В пустых покоях и садах;
• Играют воды, рдеют розы,
• И вьются виноградны лозы,
• И злато блещет на стенах.
• Я видел ветхие решетки,
• За коими, в своей весне,
• Янтарны разбирая четки,
• Вздыхали жены в тишине.
• Я видел ханское кладбище,
• Владык последнее жилище.
• Сии надгробные столбы,
• Венчанны мраморной чалмою,
• Казалось мне, завет судьбы
• Гласили внятною молвою.
• Где скрылись ханы? Где гарем?
• Кругом все тихо, все уныло,
• Все изменилось...
• Поклонник муз, поклонник мира,
• Забыв и славу и любовь,
• О, скоро вас увижу вновь,
• Брега веселые Салгира!
• Приду на склон приморских гор,
• Воспоминаний тайных полный, -
• И вновь таврические волны
• Обрадуют мой жадный взор.
• Волшебный край! очей отрада!
• Все живо там: холмы, леса,
• Янтарь и яхонт винограда,
• Долин приютная краса,
• И струй и тополей прохлада...
• Все чувство путника манит,
• Когда, в час утра безмятежный,
• В горах, дорогою прибрежной,
• Привычный конь его бежит,
• И зеленеющая влага
• Пред ним и блещет и шумит
• Вокруг утесов Аю-дага...
• Настала ночь; покрылись тенью
• Тавриды сладостной поля;
• Вдали, под тихой лавров сенью
• Я слышу пенье соловья;
• За хором звезд луна восходит;
• Она с безоблачных небес
• На долы, на холмы, на лес
• Сиянье томное наводит.
• "Фонтану Бахчисарайского дворца", 1824 ***)
• Фонтан любви, фонтан живой!
• Принес я в дар тебе две розы.
• Люблю немолчный говор твой
• И поэтические слезы.
• Твоя серебряная пыль
• Меня кропит росою хладной:
• Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!
• Журчи, журчи свою мне быль...
• Фонтан любви, фонтан печальный!
• И я твой мрамор вопрошал:
• Хвалу стране прочел я дальной;
• Но о Марии ты молчал...
• "В прохладе сладостной фонтанов...", 1828 ***)
• В прохладе сладостной фонтанов
• И стен, обрызганных кругом,
• Поэт, бывало, тешил ханов
• Стихов гремучим жемчугом.
• На нити праздного веселья
• Низал он хитрою рукой
• Прозрачной лести ожерелья
• И четки мудрости златой.
• Любили Крым сыны Саади,
• Порой восточный краснобай
• Здесь развивал свои тетради
• И удивлял Бахчисарай.
• Его рассказы расстилались,
• Как эриванские ковры,
• И ими ярко украшались
• Гиреев ханские пиры.
• "Таврида", 1822 **)
• Ты вновь со мною, наслажденье;
• В душе утихло мрачных дум
• Однообразное волненье!
• Воскресли чувства, ясен ум.
• Какой-то негой неизвестной,
• Какой-то грустью полон я;
• Одушевленные поля,
• Холмы Тавриды, край прелестный -
• Я снова посещаю вас...
• Пью томно воздух сладострастья,
• Как будто слышу близкий глас
• Давно затерянного счастья.
• Счастливый край, где блещут воды,
• Лаская пышные брега,
• И светлой роскошью природы
• Озарены холмы, луга,
• Где скал нахмуренные своды
• "Нереида", 1820 **)
• Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
• На утренней заре я видел Нереиду.
• Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
• Над ясной влагою полубогиня грудь
• Младую, белую как лебедь, воздымала
• И пену из власов струею выжимала.
• "Редеет облаков летучая гряда...", 1820 **)
• Редеет облаков летучая гряда;
• Звезда печальная, вечерняя звезда,
• Твой луч осеребрил увядшие равнины,
• И дремлющий залив, и черных скал вершины;
• Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
• Он думы разбудил, уснувшие во мне.
• Я помню твой восход, знакомое светило,
• Над мирною страной, где все для сердца мило,
• Где стройны тополы в долинах вознеслись,
• Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
• И сладостно шумят полуденные волны.
• Там некогда в горах, сердечной думы полный,
• Над морем я влачил задумчивую лень,
• Когда на хижины сходила ночи тень -
• И дева юная во мгле тебя искала
• И именем своим подругам называла.
• "Гусар", 1833 ***)
• То ль дело Киев! Что за край!
• Валятся сами в рот галушки,
• Вином - хоть пару поддавай,
• А молодицы-молодушки!
• Ей-ей, не жаль отдать души
• За взгляд красотки чернобривой.
• *) Текст поэмы "Бахчисарайский фонтан" - в Библиотеке Максима Мошкова
• **) Стихотворения А.С. Пушкина (1814-1822) - в Библиотеке Максима Мошкова
• ***) Стихотворения А.С. Пушкина (1823-1836) - в Библиотеке Максима Мошкова
• "Кавказский пленник", 1820 - 1821 *)
• В реке бежит гремучий вал;
• В горах безмолвие ночное;
• Казак усталый задремал,
• Склонясь на копие стальное.
• Не спи, казак: во тьме ночной
• Чеченец ходит за рекой.
• Как тяжко мертвыми устами
• Живым лобзаньям отвечать
• И очи, полные слезами,
• Улыбкой хладною встречать!
• Измучась ревностью напрасной,
• Уснув бесчувственной душой,
• В объятиях подруги страстной
• Как тяжко мыслить о другой!
• Недолго женскую любовь
• Печалит хладная разлука:
• Пройдет любовь, настанет скука,
• Красавица полюбит вновь.
• Не вдруг увянет наша младость,
• Не вдруг восторги бросят нас,
• И неожиданную радость
• Еще обнимем мы не раз:
• Но вы, живые впечатленья,
• Первоначальная любовь,
• Небесный пламень упоенья,
• Не прилетаете вы вновь.
• "Граф Нулин", 1825 *)
• Пора, пора! рога трубят.
• "Дневник", 1833-1835
• Описание последнего дня масленицы (4-го марта) даст понятие и о прочих. Избранные званы были во дворец на бал утренний, к половине первого. Другие на вечерний, к половине девятого. Я приехал в 9. Танцевали мазурку, коей оканчивался утренний бал. Дамы съезжались, а те, которые были с утра во дворце, переменяли свой наряд. Было пропасть недовольных: те, которые званы были на вечер, завидовали утренним счастливцам. Приглашения были разосланы кое-как и по списку балов князя Кочубея; таким образом, ни Кочубей, ни его семейство, ни его приближенные не были приглашены, потому что их имена в списке не стояли.(1834 )
• Много говорят о бале, который должно дать дворянство по случаю совершеннолетия государя наследника. Князь Долгорукий (обер-шталмейстер и петербургский предводитель) и граф Шувалов распоряжают этим. Долгорукий послал Нарышкину письмо, писанное по-французски, в котором просил он его участвовать в подписке. Нарышкин отвечал: "Милостивый государь, из перевода с письма вашего сиятельства усмотрел я еtс.". Вероятно, купечество даст также свой бал. Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода? [...] Прошедшего апреля 28 был наконец бал, данный дворянством по случаю совершеннолетия великого князя. Он очень удался, как говорят. Не было суматохи при разъезде, ни несчастия на тесной улице от множества собравшегося народа.(1834 )
• 18-го дек. Третьего дня был я наконец в Аничковом. Опишу все в подробности, в пользу будущего Вальтер-Скотта. Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 8 1/2 в Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как обыкновенно. В 9 часов мы приехали. На лестнице встретил я старую графиню Бобринскую, которая всегда за меня лжет и вывозит меня из хлопот. Она заметила, что у меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми шляпами; но это еще не все). Гостей было уже довольно; бал начался контрдансами. Государыня была вся в белом, с бирюзовым головным убором; государь - в кавалергардском мундире. Государыня очень похорошела. Граф Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне дали одну, такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и пожелтели. - Вообще бал мне понравился. Государь очень прост в своем обращении, совершенно по-домашнему. [...] Бал кончился в 1 1/2.(1834 )
• 6-го бал придворный (приватный маскарад). Двор в мундирах времен Павла I-го; граф Панин (товарищ министра) одет дитятей. [...] Государь полковником Измайловского полка etc. В городе шум. Находят это все неприличным.
• Февраль. С января очень я занят Петром. На балах был раза 3; уезжал с них рано.(1834 )
• Паситесь, мирные народы!Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должно резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич.("Изыде сеятель сеяти семена своя", 1823)
• Издревле сладостный союзПоэтов меж собой связует:Они жрецы единых муз;Единый пламень их волнует;Друг другу чужды по судьбе,Они родня по вдохновенью.("К Языкову", Михайловское, 1824)
• Судьба людей повсюду та же:Где капля блага, там на стражеУж просвещенье иль тиран.("К морю", 1824)
• Что дружба? Легкий пыл похмелья,Обиды вольный разговор,Обмен тщеславия, бездельяИль покровительства позор.("Дружба", 1824)
• Почто ж кичится человек?За то ль, что наг на свет явился,Что дышит он недолгий век,Что слаб умрет, как слаб родился?За то ль, что бог и умертвитИ воскресит его - по воле?Что с неба дни его хранитИ в радостях и в горькой доле?За то ль, что дал ему плоды,И хлеб, и финик, и оливу,Благословив его труды,И вертоград, и холм, и ниву?("Подражания Корану", посвящено П.А. Осиповой, 1824)
• Торгуя совестью пред бледной нищетою,Не сыпь своих даров расчетливой рукою:Щедрота полная угодна небесам.В день грозного суда, подобно ниве тучной,О сеятель благополучный!Сторицею воздаст она твоим трудам.Но если, пожалев трудов земных стяжанья,Вручая нищему скупое подаянье,Сжимаешь ты свою завистливую длань, -Знай: все твои дары, подобно горсти пыльной,Что с камня моет дождь обильный,Исчезнут - господом отверженная дань.("Подражания Корану", посвящено П.А. Осиповой, 1824)
• Полу-милорд *), полу-купец *),Полу-мудрец, полу-невежда,Полу-подлец, но есть надежда,Что будет полным наконец.("Полу-милорд, полу-купец..." *), 1824)
• *) Эпиграмма на новороссийского генерал-губернатора графа Михаила Семеновича Воронцова (1782-1856), в канцелярии которого А.С. Пушкин служил в 1823-1824 годах. Взаимоотношения их были враждебными и кончились высылкой Пушкина из Одессы в Михайловское.
• Полу-милорд - намек на английское воспитание Воронцова (он был сыном русского посла в Лондоне) и на его англоманию.
• Полу-купец - Воронцов был материально заинтересован в операциях Одесского порта.
• Охотник до журнальной драки,Сей усыпительный зоилРазводит опиум чернилСлюнею бешеной собаки.("Охотник до журнальной драки...", 1824)
• Храни меня, мой талисман *),Храни меня во дни гоненья,Во дни раскаянья, волненья:Ты в день печали был мне дан.("Храни меня, мой талисман...", 1825)
• *) Перстень с кабалистическими знаками, подаренный А.С. Пушкину Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой (1790-1880)
• Уже сиял твой мудрый гений,Уже в бессмертный ПантеонСвятых изгнанников входили славны тени,От пелены предрассужденийРазоблачался ветхий трон;Оковы падали. Закон,На вольность опершись, провозгласил равенство,И мы воскликнули: Блаженство!О горе! о безумный сон!Где вольность и закон? Над намиЕдиный властвует топор.Мы свергнули царей. Убийцу с палачамиИзбрали мы в цари. О ужас! о позор!("Андрей Шенье", посвящено Н.Н. Раевскому, 1825)
• Но, други, если обо мнеСвященно вам воспоминанье,Исполните мое последнее желанье:Оплачьте, милые, мой жребий в тишине;Страшитесь возбудить слезами подозренье;В наш век, вы знаете, и слезы преступленье:О брате сожалеть не смеет ныне брат.("Андрей Шенье", посвящено Н.Н. Раевскому, 1825)
• Ты прав: что может быть важнейНа свете женщины прекрасной?Улыбка, взор ее очейДороже злата и честей,Дороже славы разногласной...("К Родзянке" *), "Ты обещал о романтизме...", 1825)
• Но не согласен я с тобой,Не одобряю я развода!Во-первых, веры долг святой,Закон и самая природа...А во-вторых, замечу я,Благопристойные мужьяДля умных жен необходимы:При них домашние друзьяИль чуть заметны, иль незримы.Поверьте, милые мои:Одно другому помогает,И солнце брака затмеваетЗвезду стыдливую любви.("К Родзянке" *), "Ты обещал о романтизме...", 1825)
• *) Родзянко Аркадий Гаврилович (1793-1850) - поэт, член "Зеленой лампы". В ответ на переданный А.С. Пушкину поклон от Родзянки, 8 декабря 1824 года Александр Сергеевич послал ему письмо со стихами "Прости, украинский мудрец...". На письмо Пушкина Родзянко ответил вместе с А.П. Керн лишь в мае 1825. шутливым письмом, полным грубоватых шуточек. На это письмо и отвечает Пушкин своим стихотворением "Ты обещал о романтизме...", написанном в духе письма Родзянки.
• Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.("К***" *), 1825)
• *) Обращено к Анне Петровне Керн (1800-1879), племяннице П.А. Осиповой (соседки А.С. Пушкина). А.С. Пушкин познакомился с ней в 1819 году в Петербурге, в доме Олениных; летом 1825 она гостила в Тригорском.
• Если жизнь тебя обманет,Не печалься, не сердись!В день уныния смирись:День веселья, верь, настанет.("Если жизнь тебя обманет..." *), 1825)
• Сердце в будущем живет;Настоящее уныло:Все мгновенно, все пройдет;Что пройдет, то будет мило.("Если жизнь тебя обманет...", *) 1825)
• *) Написано в альбом пятнадцатилетней Евпраксии Николаевны Вульф (Зизи) (1809-1883) - второй дочери П.А. Осиповой.
• Подымем стаканы, содвинем их разом!Да здравствуют музы, да здравствует разум!Ты, солнце святое, гори!Как эта лампада бледнеетПред ясным восходом зари,Так ложная мудрость мерцает и тлеетПред солнцем бессмертным ума.Да здравствует солнце, да скроется тьма!("Вакхическая песня", 1825)
• Мои стихи скользнули в Лету.Что слава мира?.. дым и прах!("Н. Н."; "Примите "Невский Альманах...", 1825)
• Цветы последние милейРоскошных первенцев полей.Они унылые мечтаньяЖивее пробуждают в нас.Так иногда разлуки часЖивее сладкого свиданья.("Цветы последние милей...", 1825)
• Ты видел деву на скалеВ одежде белой над волнамиКогда, бушуя в бурной мгле,Играло море с берегами,Когда луч молний озарялЕе всечасно блеском алымИ ветер бился и леталС ее летучим покрывалом?Прекрасно море в бурной мглеИ небо в блесках без лазури;Но верь мне: дева на скалеПрекрасней волн, небес и бури.("Буря", 1825)
• В крови горит огонь желанья,Душа тобой уязвлена,Лобзай меня: твои лобзаньяМне слаще мирра и вина.("В крови горит огонь желанья...", 1825)
• Я был свидетелем златой твоей весны;Тогда напрасен ум, искусства не нужны,И самой красоте семнадцать лет замена.Но время протекло, настала перемена,Ты приближаешься к сомнительной поре,Как меньше женихов толпятся на дворе,И тише звук похвал твой слух обворожает,А зеркало смелей грозит и устрашает.Что делать?.... утешься и смирись,От милых прежних прав заране откажись,Ищи других побед - успехи пред тобою,("Я был свидетелем златой твоей весны...", 1825)
• Нет ни в чем вам благодати;С счастием у вас разлад:И прекрасны вы некстатиИ умны вы невпопад.("Нет ни в чем вам благодати...", 1820-1826, стихотворение точно не датируемое)
• Сказали раз царю *), что наконецМятежный вождь, Риэго *), был удавлен."Я очень рад, - сказал усердный льстец *), -От одного мерзавца мир избавлен".Все смолкнули, все потупили взор,Всех рассмешил проворный приговор.Риэго был пред Фердинандом грешен,Согласен я. Но он за то повешен.Пристойно ли, скажите, сгорячаРугаться нам над жертвой палача?Сам государь такого доброхотстваНе захотел улыбкой наградить:Льстецы, льстецы! старайтесь сохранитьИ в подлости осанку благородства.("Сказали раз царю, что наконец...", 1825)
• *) царю - Александр I
• Риэго - вождь испанской революции 1820-1823, казненный 26 октября 1823
• льстец - граф М.С.Воронцов
• Вся тварь разумная скучает:Иной от лени, тот от дел;Кто верит, кто утратил веру;Тот насладиться не успел,Тот насладился через меру,И всяк зевает да живет -И всех вас гроб, зевая, ждет. (Мефистофель Фаусту)("Сцена из Фауста", 1825)
• В глубоком знанье жизни нет -Я проклял знаний ложный свет,А слава... луч ее случайныйНеуловим. Мирская честьБессмысленна, как сон... Но естьПрямое благо: сочетаньеДвух душ... (Фауст Мефистофелю)("Сцена из Фауста", 1825)
• - Что горит во мгле? Что кипит в котле? - Фауст, ха-ха-ха, Посмотри - уха, Погляди - цари. О вари, вари!..("Наброски к замыслу о Фаусте", 1825)
• О муза пламенной сатиры!Приди на мой призывный клич!Не нужно мне гремящей лиры,Вручи мне Ювеналов бич!Не подражателям холодным,Не переводчикам голодным,Не безответным рифмачамГотовлю язвы эпиграмм!Мир вам, несчастные поэты,Мир вам, журнальные клевреты,Мир вам, смиренные глупцы!А вы, ребята подлецы, -Вперед! Всю вашу сволочь будуЯ мучить казнию стыда!Но если же кого забуду,Прошу напомнить, господа!О, сколько лиц бесстыдно-бледных,О, сколько лбов широко-медныхГотовы от меня принятьНеизгладимую печать!("О муза пламенной сатиры!..", 1820-1826, стихотворение точно не датируемое)
• Я пью один, и на брегах НевыМеня друзья сегодня именуют...Но многие ль и там из вас пируют?Еще кого не досчитались вы?Кто изменил пленительной привычке?Кого от вас увлек холодный свет?Чей глас умолк на братской перекличке?Кто не пришел? Кого меж вами нет?("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Друзья мои, прекрасен наш союз!Он как душа неразделим и вечен -Неколебим, свободен и беспеченСрастался он под сенью дружных муз.Куда бы нас ни бросила судьбина,И счастие куда б ни повело,Все те же мы: нам целый мир чужбина;Отечество нам Царское Село.("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Служенье муз не терпит суеты;Прекрасное должно быть величаво:Но юность нам советует лукаво,И шумные нас радуют мечты...Опомнимся - но поздно! и унылоГлядим назад, следов не видя там.("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Пора, пора! душевных наших мукНе стоит мир; оставим заблужденья!Сокроем жизнь под сень уединенья!("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Промчится год, и я явлюся к вам!О сколько слез и сколько восклицаний,И сколько чаш, подъятых к небесам!И первую полней, друзья, полней!И всю до дна в честь нашего союза!Благослови, ликующая муза,Благослови: да здравствует лицей!Наставникам, хранившим юность нашу,Всем честию, и мертвым и живым,К устам подъяв признательную чашу,Не помня зла, за благо воздадим.("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Полней, полней! и, сердцем возгоря,Опять до дна, до капли выпивайте!Но за кого? о други, угадайте...Ура, наш царь! так! выпьем за царя.Он человек! им властвует мгновенье.Он раб молвы, сомнений и страстей;Простим ему неправое гоненье:Он взял Париж, он основал лицей.("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• Пируйте же, пока еще мы тут!Увы, наш круг час от часу редеет;Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;Невидимо склоняясь и хладея,Мы близимся к началу своему...("19 октября"; "Роняет лес багряный свой убор...", 1825) *)
• *) 19 октября - день открытия Лицея, постоянно отмечавшийся лицеистами первого выпуска.
• Враги мои, покамест я ни слова...И, кажется, мой быстрый гнев угас;Но из виду не выпускаю васИ выберу когда-нибудь любого:Не избежит пронзительных когтей,Как налечу нежданный, беспощадный.Так в облаках кружится ястреб жадныйИ сторожит индеек и гусей.("Приятелям", 1825)
• Поверь: когда слепней и комаровВокруг тебя летает рой журнальный,Не рассуждай, не трать учтивых слов,Не возражай на писк и шум нахальный:Ни логикой, ни вкусом, милый друг,Никак нельзя смирить их род упрямый.Сердиться грех - но замахнись и вдругПрихлопни их проворной эпиграммой.("Совет", 1825)
• Как! жив еще Курилка журналист?- Живехонек! все так же сух и скучен,И груб, и глуп, и завистью размучен,Все тискает в свой непотребный лист -И старый вздор, и вздорную новинку.- Фу! надоел Курилка журналист!Как загасить вонючую лучинку?Как уморить Курилку моего?Дай мне совет. - Да... плюнуть на него.("Жив, жив Курилка!" *), 1825)
• *) Эпиграмма на редактора-издателя журнала "Вестник Европы" М.Т. Каченовского, написанная в связи с появлением заметки о "Кавказском пленнике". Заметка была подписана псевдонимом Юст Веридиков, за которым скрывался не Каченовский, как думал Пушкин, а вероятно, М.А. Дмитриев. Текст эпиграммы основан на песне, которая пелась при гадании (была популярна в XVIII в., бытовала до конца XIX в.). Гадание заключалось в том, что задумывалось желание и зажигалась лучина; пока лучина горела, надо было спеть песенку, тогда задуманное должно было исполнится.
• Жив, жив курилка,
• Жив, жив, да не умер.
• У нашего курилки
• Ножки тоненьки,
• Душа коротенька.
•
• Словесность русская больна.Лежит в истерике онаИ бредит языком мечтаний...("Словесность русская больна...", 1825)
• Движенья нет, сказал мудрец брадатый.Другой смолчал и стал пред ним ходить.Сильнее бы не мог он возразить;Хвалили все ответ замысловатый.Но, господа, забавный случай сейДругой пример на память мне приводит:Ведь каждый день пред нами солнце ходит,Однако ж прав упрямый Галилей.("Движение", 1825)
• От многоречия отрекшись добровольно,В собранье полном слов не вижу пользы я;Для счастия души, поверьте мне, друзья,Иль слишком мало всех, иль одного довольно.("От многоречия отрекшись добровольно...", 1825)
• Не смею требовать любви.Быть может, за грехи мои,Мой ангел, я любви не стою!Но притворитесь! Этот взглядВсе может выразить так чудно!Ах, обмануть меня не трудно!..Я сам обманываться рад!("Признание", "Я вас люблю, - хоть я бешусь...", к Александре Ивановне Осиповой *), 1825)
• *) А.И Осипова - падчерица П.А. Осиповой
• В надежде славы и добраГляжу вперед я без боязни:Начало славных дней ПетраМрачили мятежи и казни.[...]То академик, то герой,То мореплаватель, то плотник,Он всеобъемлющей душойНа троне вечный был работник.("Стансы", "В надежде славы и добра...", 1826)
• "Все мое",- сказало злато;"Все мое", - сказал булат."Все куплю", - сказало злато;"Все возьму", - сказал булат.("Золото и булат", 1826)
• Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье,Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье.Оковы тяжкие падут,Темницы рухнут - и свободаВас примет радостно у входа,И братья меч вам отдадут.("Во глубине сибирских руд...", 1827)
• В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,Поет над розою восточный соловей.Но роза милая не чувствует, не внемлет,И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.Не так ли ты поешь для хладной красоты?Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?Она не слушает, не чувствует поэта;Глядишь - она цветет; взываешь - нет ответа.("Соловей и роза", 1827)
• В степи мирской, печальной и безбрежной,Таинственно пробились три ключа:Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,Кипит, бежит, сверкая и журча.Кастальский ключ волною вдохновеньяВ степи мирской изгнанников поит.Последний ключ - холодный ключ забвенья,Он слаще всех жар сердца утолит.("В степи мирской, печальной и безбрежной...", 1827)
• Блажен в златом кругу вельможПиит, внимаемый царями.Владея смехом и слезами,Приправя горькой правдой ложь,Он вкус притупленный щекотитИ к славе спесь бояр охотит,Он украшает их пирыИ внемлет умные хвалы.Меж тем, за тяжкими дверями,Теснясь у черного крыльца,Народ, гоняемый слугами,Поодаль слушает певца.("Блажен в златом кругу вельмож...", 1827)
• Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен;Молчит его святая лира;Душа вкушает хладный сон,И меж детей ничтожных мира,Быть может, всех ничтожней он.Но лишь божественный глаголДо слуха чуткого коснется,Душа поэта встрепенется,Как пробудившийся орел.Тоскует он в забавах мира,Людской чуждается молвы,("Поэт", 1827)
• Пиво, страха усыпительИ гневной совести смиритель("Послание Дельвигу", 1827)
• Нет, я не льстец, когда царюХвалу свободную слагаю:Я смело чувства выражаю,Языком сердца говорю.Его я просто полюбил:Он бодро, честно правит нами;Россию вдруг он оживилВойной, надеждами, трудами.О нет, хоть юность в нем кипит,Но не жесток в нем дух державный:Тому, кого карает явно,Он втайне милости творит.("Друзьям", 1828)
• Беда стране, где раб и льстецОдни приближены к престолу,А небом избранный певецМолчит, потупя очи долу.("Друзьям", 1828)
• Зачем твой дивный карандашРисует мой арапский профиль?Хоть ты векам его предашь,Его освищет Мефистофель.("То Dawe Esqr" *), "Зачем твой дивный карандаш...", 1828)
• В жару сердечных вдохновений,Лишь юности и красотыПоклонником быть должен гений.("То Dawe Esqr" *), "Зачем твой дивный карандаш...", 1828)
• *) Стихотворение обращено к английскому художнику Джорджу Доу (1781-1829), жившему в России с 1819 по 1828 и писавшему портреты героев Отечественной войны 1812 года для "Военной галереи" Зимнего дворца.
• Пустое вы сердечным тыОна, обмолвясь, заменилаИ все счастливые мечтыВ душе влюбленной возбудила.("Ты и Вы", 1828)
• Не пой, красавица, при мнеТы песен Грузии печальной:Напоминают мне онеДругую жизнь и берег дальный.Увы! напоминают мнеТвои жестокие напевыИ степь, и ночь - и при лунеЧерты далекой, бедной девы.("Не пой, красавица, при мне...", 1828)
• О юность, юность удалая!Могу ль тебя не пожалеть?В долгах, бывало, утопая,Заимодавцев убегая,Готов был всюду я лететь;Теперь докучно посещаюСвоих ленивых должников,Остепенившись, проклинаюЯ тяжесть денег и годов.("К Языкову", 1828)
• Рифма, звучная подругаВдохновенного досуга,Вдохновенного труда,Ты умолкла, онемела;Ах, ужель ты улетела,Изменила навсегда!В прежни дни твой милый лепетУсмирял сердечный трепет,Усыплял мою печаль,Ты ласкалась, ты манила,И от мира уводилаВ очарованную даль.Ты, бывало, мне внимала,За мечтой моей бежала,Как послушная дитя;То, свободна и ревнива,Своенравна и ленива,С нею спорила шутя.Я с тобой не расставался,Сколько раз повиновалсяРезвым прихотям твоим;Как любовник добродушный,Снисходительно послушный,Был я мучим и любим.("Рифма, звучная подруга...", 1828)
• Город пышный, город бедный,Дух неволи, стройный вид,Свод небес зелено-бледный,Скука, холод и гранит -Все же мне вас жаль немножко,Потому что здесь поройХодит маленькая ножка,Вьется локон золотой.("Город пышный, город бедный...", 1828)
• Поэт по лире вдохновеннойРукой рассеянной бряцал.Он пел - а хладный и надменныйКругом народ непосвященныйЕму бессмысленно внимал.И толковала чернь тупая:"Зачем так звучно он поет?Напрасно ухо поражая,К какой он цели нас ведет?О чем бренчит? чему нас учит?Зачем сердца волнует, мучит,Как своенравный чародей?Как ветер, песнь его свободна,Зато как ветер и бесплодна:Какая польза нам от ней?"- Молчи, бессмысленный народ,Поденщик, раб нужды, забот!Несносен мне твой ропот дерзкий,Ты червь земли, не сын небес;Тебе бы пользы все - на вес. (Поэт)[...]- Нет, если ты небес избранник,Свой дар, божественный посланник,Во благо нам употребляй:Сердца собратьев исправляй.Мы малодушны, мы коварны,Бесстыдны, злы, неблагодарны;Мы сердцем хладные скопцы,Клеветники, рабы, глупцы;Гнездятся клубом в нас пороки.Ты можешь, ближнего любя,Давать нам смелые уроки,А мы послушаем тебя. (Чернь)- Подите прочь - какое делоПоэту мирному до вас!В разврате каменейте смело,Не оживит вас лиры глас!Душе противны вы, как гробы.Для вашей глупости и злобыИмели вы до сей порыБичи, темницы, топоры; -Довольно с вас, рабов безумных! (Поэт)("Поэт и толпа", 1828)
• Житье тому, мой милый друг,Кто страстью глупою не болен,Кому влюбиться недосуг,Кто занят всем и всем доволен -Его не ведает печаль;Его забавы бесконечны,Он создал мысленно серальИ в нем блаженствует, беспечный!("Щербинину", 1828)
• Каков я прежде был, таков и ныне я:Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья,Могу ль на красоту взирать без умиленья,Без робкой нежности и тайного волненья.Уж мало ли любовь играла в жизни мной?Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой,А не исправленный стократною обидой,Я новым идолам несу мои мольбы...("Каков я прежде был, таков и ныне я... ", 1828)
• Когда твои младые летаПозорит шумная молва,И ты по приговору светаНа честь утратила права;Один среди толпы холоднойТвои страданья я делюИ за тебя мольбой бесплоднойКумир бесчувственный молю.Но свет... Жестоких осужденийНе изменяет он своих:Он не карает заблуждений,Но тайны требует для них.Достойны равного презреньяЕго тщеславная любовьИ лицемерные гоненья:К забвенью сердце приготовь;("Когда твои младые лета...", 1829)
• Картину раз высматривал сапожникИ в обуви ошибку указал;Взяв тотчас кисть, исправился художник.Вот, подбочась, сапожник продолжал:"Мне кажется, лицо немного криво...А эта грудь не слишком ли нага?"...Тут Апеллес прервал нетерпеливо:"Суди, дружок, не свыше сапога!"Есть у меня приятель на примете:Не ведаю, в каком бы он предметеБыл знатоком, хоть строг он на словах,Но черт его несет судить о свете:Попробуй он судить о сапогах!("Сапожник" *), притча, 1829)
• *) Эпиграмма на Н.И. Надеждина, вызванная его статьей о "Полтаве".
• О сколько нам открытий чудныхГотовят просвещенья духИ опыт, сын ошибок трудных,И гений, парадоксов друг,И случай, бог изобретатель...("О сколько нам открытий чудных...", 1829)
• Что в имени тебе моем?Оно умрет, как шум печальныйВолны, плеснувшей в берег дальный,Как звук ночной в лесу глухом.Оно на памятном листкеОставит мертвый след, подобныйУзору надписи надгробнойНа непонятном языке.("Что в имени тебе моем?..", 1830)
• Когда в объятия моиТвой стройный стан я заключаюИ речи нежные любвиТебе с восторгом расточаю,Безмолвна, от стесненных рукОсвобождая стан свой гибкой,Ты отвечаешь, милый друг,Мне недоверчивой улыбкой;Прилежно в памяти храняИзмен печальные преданья,Ты без участья и вниманьяУныло слушаешь меня...Кляну коварные стараньяПреступной юности моейИ встреч условных ожиданьяВ садах, в безмолвии ночей.Кляну речей любовный шепот,Стихов таинственный напев,И ласки легковерных дев,И слезы их, и поздний ропот.("Когда в объятия мои...", 1830)
• Поэт! не дорожи любовию народной.Восторженных похвал пройдет минутный шум;Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.("Поэту", 1830)
• Безумных лет угасшее весельеМне тяжело, как смутное похмелье.Но, как вино - печаль минувших днейВ моей душе чем старе, тем сильней.("Элегия", 1830)
• Смешон, участия кто требует у света!Холодная толпа взирает на поэта,Как на заезжего фигляра: если онГлубоко выразит сердечный, тяжкий стон,И выстраданный стих, пронзительно-унылый,Ударит по сердцам с неведомою силой, -Она в ладони бьет и хвалит, иль поройНеблагосклонною кивает головой.Постигнет ли певца незапное волненье,Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, -"Тем лучше, - говорят любители искусств, -Тем лучше! наберет он новых дум и чувствИ нам их передаст". Но счастие поэтаМеж ими не найдет сердечного привета,Когда боязненно безмолвствует оно...("Ответ анониму" *), 1830)
• *) аноним - И.А. Гульянов - ученый египтолог, приславший А.С. Пушкину приветствие в связи с женитьбой поэта; стихотворение было без подписи.
• Глухой глухого звал к суду судьи глухого,Глухой кричал: "Моя им сведена корова!" -"Помилуй,- возопил глухой тому в ответ, -Сей пустошью владел еще покойный дед". Судья решил: "Чтоб не было разврата,Жените молодца, хоть девка виновата".("Глухой глухого звал к суду судьи глухого...", 1830)
• Стамбул гяуры нынче славят,А завтра кованой пятой,Как змия спящего, раздавятИ прочь пойдут - и так оставят.Стамбул заснул перед бедой.Стамбул отрекся от пророка;В нем правду древнего ВостокаЛукавый Запад омрачил -Стамбул для сладостей порокаМольбе и сабле изменил.Стамбул отвык от поту битвыИ пьет вино в часы молитвы.Там веры чистый луч потух:Там жены по базару ходят,На перекрестки шлют старух,А те мужчин в харемы вводят,И спит подкупленный евнух.("Стамбул гяуры нынче славят...", 1830)
• - Да, слава в прихотях вольна.Как огненный язык, онаПо избранным главам летает,С одной сегодня исчезаетИ на другой уже видна.За новизной бежать смиренноНарод бессмысленный привык;Но нам уж то чело священно,Над коим вспыхнул сей язык. (Друг)- Да будет проклят правды свет,Когда посредственности хладной,Завистливой, к соблазну жадной,Он угождает праздно! - Нет!Тьмы низких истин мне дорожеНас возвышающий обман...Оставь герою сердце! Что жеОн будет без него? Тиран... (Поэт)("Герой", 1830)
• Смеясь жестоко над собратом,Писаки русские толпойМеня зовут аристократом.Смотри, пожалуй, вздор какой!Не офицер я, не асессор,Я по кресту не дворянин,Не академик, не профессор;Я просто русский мещанин.Понятна мне времен превратность,Не прекословлю, право, ей:У нас нова рожденьем знатность,И чем новее, тем знатней.Родов дряхлеющих обломок(И по несчастью, не один),Бояр старинных я потомок;Я, братцы, мелкий мещанин.Не торговал мой дед блинами 1),Не ваксил царских сапогов 2),Не пел с придворными дьячками 3),В князья не прыгал из хохлов 4),И не был беглым он солдатомАвстрийских пудреных дружин 5);Так мне ли быть аристократом?Я, слава богу, мещанин.[...]Я грамотей и стихотворец,Я Пушкин просто, не Мусин,Я не богач, не царедворец,Я сам большой: я мещанин.("Моя родословная" *), 1830)
• 1) Намек на А.Д. Меншикова, сподвижника Петра I
• 2) Намек на И.П. Кутайсова, бывшего камердинера Павла I, ставшего его фаворитом
• 3) Намек на А.Г. Разумовского, фаворита Екатерины II
• 4) Намек на князя А.А. Безбородко
• 5) Дед графа П.А. Клейнмихеля

П́́УШКИН Александр Сергеевич (1799—1837), рус. писатель, основатель новой рус. лит-ры. Проблема историко-лит. отношений П. и Л. — одна из наиболее существенных в лермонтоведении; она может рассматриваться в плане лит. преемственности, сходства и различия поэтич. индивидуальностей, наконец, в более широком историко-лит. смысле как соотношение двух эпох рус. лит-ры, во многом различных по господствующему мировоззрению, проблематике, стилистич. принципам (см. Русская литература 19 века). Воздействие П. сказывалось на формировании худож., филос., обществ.-политич. взглядов Л.; в процессе творч. эволюции Л. оно меняло свой характер и качество. Опираясь на худож. достижения П., Л. сделал новый шаг в развитии рус. лит-ры.Первые лит. опыты Л. связаны с овладением пушкинским поэтич. языком и стихом. Один из самых ранних автографов Л. — переписанная им в тетрадь поэма П. «Бахчисарайский фонтан». Откровенным ученичеством отмечена поэма «Черкесы» (1828), представляющая мозаику из стихов П. и др. поэтов. Прямым подражанием «Кавказскому пленнику» П. явилась одноим. поэма Л. (1828). Сохранился набросок начала либретто для оперы «Цыганы» (1828), куда включен диалог Старого цыгана и Земфиры из «Цыган» П. Очевидно воздействие «Братьев разбойников» П. на поэмы Л. «Корсар» (1828) и «Преступник» (1829); «Бахчисарайского фонтана» — на поэму «Две невольницы» (1830), хотя здесь Л. одновременно ориентируется и на Дж. Байрона. Романтич. поэмы П. отразились и на юношеской лирике Л., где можно найти отд. строки и образы из этих поэм (ср. «Элегия», 1830). Однако время прямых подражаний Пушкину быстро проходит. В юношеском творчестве 1830—32 Л. опирается на широкую рус. и зап.-европ. романтич. традицию (прежде всего поэзию Байрона).Последующее преодоление романтизма у Л. протекало как движение к «всеобъемлющей субъективности» (В. Г. Белинский), принципиально отличной и от романтич. субъективизма, и от объективной пушкинской манеры повествования. Особое значение для Л. приобретает тема «демонизма», намеченная в стих. П. «Демон» (1823) и «Ангел» (1827), но не занявшая в творчестве П. значит. места. Эту тему Л. развивает на протяжении почти всей жизни. Очень близка Л. гражд. лирика П. Так, с «Андреем Шенье» П. (1824) связано стих. Л. «Из Андрея Шенье» (1830—31) и нек-рые строки стих. «Смерть поэта» (1837); по-видимому, оно же упоминается и в стих. «К*» («О, полно извинять разврат», 1830—31) как песнь о «вольности». Можно думать, что отказ П. от прямой политич. поэзии после 1826 и его программа воздействия на пр-во рассматривалась Л. (и нек-рыми его современниками) как отход от прежних гражд. позиций (ср. также упоминание о «продолжительном сне» П. в стих. «Опять, народные витии», 1835 или 1836).В 1832—34 одновременно с П., но независимо от него Л. обратился к теме народного мятежа: «Вадим» Л. и «Дубровский» П. (неоконч., неопубл. при жизни П. и неизвестный Л.) обнаруживают черты фабульного сходства, объясняемые общностью реального источника(судебное дело Крюковых) и общими впечатлениями от рус. действительности 30-х гг. (участившиеся крест. выступления). Однако в сравнении с пушкинским Дубровским в обрисовке героя Л. резче проявились черты романтизма, а фабула романа подчинена отвлеченно-философской трактовке проблемы добра и зла.С творчеством П. в определенной мере перекликается и драма «Маскарад» (1835—36). Уже в лирике 30-х гг. Л. развивает намеченную П. тему жестокого «света» (ср. у Л. «Прелестнице», 1832, и «Когда твои младые лета...», 1829, у П.). В центре «Маскарада», как и в «Пиковой даме» (1834) П., образ игрока, но решенный в соответствии с различием худож. задач совершенно по-разному: Арбенин из «Маскарада» противостоит Германну из «Пиковой дамы» как истинно романтич. могучий герой охваченному жаждой наживы «демонически-эгоистическому характеру» (В. Г. Белинский).

А. С. Пушкин. Гравюра Н. И. Уткина с портрета О. А. Кипренского. 1827.

После переезда в Петербург (1832) Л. постепенно сближался с кругом литераторов — друзей и соратников П. Через С. А. Раевского он во 2-й пол. 1836 познакомился с А. А. Краевским, к-рый был в это время помощником П. по «Современнику». Знакомство с Краевским открывало Л. путь к лит.-журнальному миру и ближайшему окружению П. — В. А. Жуковскому, П. А. Вяземскому, В. Ф. Одоевскому, А. И. Тургеневу и др. В нек-рых мемуарных источниках (А. О. Смирнова, В. П. Бурнашев, В. С. Глинка, граф А. В. Васильев) сообщается, что незадолго до смерти Пушкина Л. познакомился с ним лично. Того же мнения придерживался и П. А. Висковатый. Эти свидетельства нельзя признать достаточно авторитетными; им противоречит, в частности, хорошо осведомленный А. П. Шан-Гирей, утверждавший, что «Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным». Имеются сведения, что Л. был на похоронах П. (свидетельство П. П. Семенова-Тян-Шанского).К 1836—37 относится новая полоса воздействия П. на Л. В поэме «Сашка» (1835—36?) Л. обращается к достижениям реалистич. метода П. Не без влияния «Евгения Онегина» он делает героем ее не исключит. лицо, как в предшествующих поэмах, а бытовую фигуру «доброго малого», характер к-рого Л. также объясняет средой и воспитанием. В «Сашке» Л. впервые приближается к той полноте владения предметным миром, к-рая отличает роман П. В ряде мест поэмы заметна перекличка с «Евгением Онегиным», с поэмами «Граф Нулин» и «Домик в Коломне», обнаруживаются и более глубинные связи — в обрисовке героя своего времени, в преодолении отвлеченного подхода к проблемам современности, в самой ткани стиха, ставшей более материальной, конкретной. П. сыграл большую роль в овладении Л. объективной манерой повествования. Подобно П., Л. на новой основе обращается к фольклорной стихии. При создании «Песни про...купца Калашникова» (1837) он учитывает сказки П. и фольклорные элементы «Капитанской дочки». Воплощение сюжетов и идей в формах, отвечающих нар. восприятию, знаменовало усиление народности творчества Л. Используя опыт «Подражаний Корану», Л. создает стихи, где звучат голоса, не совпадающие с авторским. Поэме «Демон» в редакции 1838 Л. придает объективный характер, превращает ее в «восточную повесть», пронизанную фольклорными мотивами, зримыми и точными описаниями кавк. быта и природы.Для нового, более глубокого понимания творчества П. большое значение могла иметь статья Н. В. Гоголя «Несколько слов о Пушкине» (в сб. «Арабески», 1835); Л. не только был солидарен с отношением Гоголя к П. как величайшему явлению нац. духа, но, очевидно, разделял гоголевскую трактовку двух типов пушкинских произв. в зависимости от их предмета (исключит. и обыденное в поэтич. творчестве). Косвенным свидетельством этого можно считать одновременное создание таких произв., как «Демон» и «Тамбовская казначейша». В последней Л. обращается к худож. исследованию «малых величин», обыденного провинц. быта. Здесь, как и в др. случаях, Л., следуя пушкинской традиции, является вместе с тем глубоко самобытным и оригинальным. Воздействие пушкинской повествоват. манеры ощущается в «Княгине Лиговской» (1836), где герой — Печорин — прямо соотнесен с пушкинским Онегиным. Традиция пушкинской прозы здесь преобразована и осложнена усвоением «гоголевской» манеры и типично лермонт. тенденциями (открытое вторжение публицистич. стиля, филос. аналитизм, углубление психологич. описаний).Сразу после гибели П. написано стих. «Смерть поэта» (1837), где наиболее ярко выразилось глубокое понимание Л. личности П. и роли его творчества для России. Для воссоздания образа поэта Л. воспользовался во многом фразеологией пушкинских произв. («Кавказский пленник», «Андрей Шенье», «Поэт»; заключит. часть стих. перекликается с «Моей родословной» П.). Стих., выразившее скорбь передовой России, принесло Л. широкую известность. Он был воспринят как преемник П. Диалектич. характер этой преемственности, черты сходства и различия Л. и Пушкина выступают особенно рельефно при сопоставлении «Героя нашего времени» и «Евгения Онегина», с к-рым роман Л. перекликается в обрисовке главного героя и нек-рых второстепенных (Грушницкий соотнесен с Ленским; в фигуре драгун. капитана есть черты Зарецкого), отчасти в фабуле («Княжна Мери»), в худож. методе и осн. проблематике. Вместе с тем очевидно их глубокое различие. Роман Л. представляет уже следующий этап развития рус. лит-ры. Печорин, подобно Онегину, герой своего, уже другого времени. Л. обратился к раскрытому П. противоречию между возможностями личности и ничтожной реализацией этих возможностей, предельно обострив обе стороны противоречия. Печорин крупнее Онегина и в своих потенциальных возможностях, и в своих пороках, в губит. воздействии на окружающую среду. Образ Печорина объективирован; вместе с тем, в отличие от Онегина, это — герой, во мн. отношениях близкий автору по своему психич. складу. «Герой...» (как и «Дума») — не только критика совр. героя и об-ва, но и самоанализ, с большей, нежели в «Онегине», силой отрицания и со свойств. реалистич. прозе более детальным аналитич. раскрытием внутр. мира личности. Использовав стилистич. достижения пушкинской прозы (так, в форме «путевых записок» Л. следовал прежде всего «Путешествию в Арзрум»), Л. в то же время внес в рус. прозу новое начало, объединив в гармонич. целое все созданные в пушкинскую эпоху средства худож. выражения, осуществив соединение достижений стиховой и прозаич. культуры русской речи.Связь с творчеством П. обнаруживают и мн. поэтич. произв. Л. последнего периода. Так, «Ветка Палестины» (1836) перекликается с пушкинским «Цветком», «Журналист, читатель и писатель» (1840) — с «Разговором книгопродавца с поэтом», «Три пальмы» (1839) с IX «Подражанием Корану» («И путник усталый на бога роптал»). Косвенно соотносятся с пушкинскими произведениями «Тамара» Л. (1841) (ср. «Египетские ночи», 1835), «Морская царевна» (1841) (ср. «Яныш-королевич» из «Песен западных славян», 1834), «Нет, не тебя так пылко я люблю» (ср. «Дорида», 1819). Особенностью лермонт. интерпретации пушкинских мотивов является ее диссонансный характер, нарастающий трагизм, иногда придающий содержанию отличный от пушкинского или даже противоположный смысл (таковы, в частности, стихи, говорящие о трагич. искажении естеств. любовного чувства). Полемикой с П., обусловленной как различием историч. эпох развития рус. об-ва, так и несходством творч. индивидуальностей самих поэтов, явился «Пророк» Л. (1841), в к-ром вместо «гласа бога» герой слышит презрительный и насмешливый голос толпы, утверждающей свое мнимое превосходство. С традицией П. связана и поэма «Беглец» (1839), где Л. по-иному решает проблематику поэмы П. «Тазит» (1829—30), о знакомстве с к-рой свидетельствуют реминисценции в «Валерике» (имя Галуб) и «Мцыри» (стихи: «Но в горло я успел воткнуть / И там два раза повернуть / Мое оружье»). Если П. противопоставил своего Тазита патриарх. морали горцев, то Л. полемически подчеркнул в кодексе их нравств. понятий непреклонную волю к борьбе «за честь и вольность».Значит. роль играл опыт П. и в процессе творч. эволюции Л., наметившейся в последние годы жизни поэта и зафиксированной им самим и стих. «Из альбома С. Н. Карамзиной» (1841?), о к-ром Белинский заметил, что в нем «оборот мысли, фраза — все пушкинское». Говоря о двух фазах своего развития, о преодолении романтизма, Л. подхватил признания П. в «Путешествии Онегина» о подобных же изменениях в его творчестве. Эти изменения П. связывал с вторжением в поэзию жизненной прозы, быта, обыденной рус. природы. В своем стих. Л. декларирует это новое, пушкинское понимание прекрасного. На «Путешествие Онегина» ориентирована и сжатая характеристика юношеского романтизма, данная Л. Изменившийся эстетич. идеал получил воплощение в «Родине» (1841) — стих., к-рое Белинский также прямо связывал с П. («вещь пушкинская, т.е. одна из лучших пушкинских»). Тема национального, народного, крестьянского, намеченная П., продолжена в стих. Л., заключающем в себе и обобщенную картину России, и поэтич. открытие нового типа патриотич. чувства. «Благоговение» Л. перед П. в последние годы жизни засвидетельствовано Белинским в письме В. П. Боткину от 16 апр. 1840 после свидания с Л. в Ордонансгаузе.Период лит. формирования Л. (1828—30-е гг.) отстоит от аналогичного периода творч. биографии П. на 15 лет, в течение к-рых резко изменилась обществ. и лит.-бытовая атмосфера. Спад социальной активности и рост пессимизма в обществ. настроениях после разгрома восстания 14 дек. 1825 сопровождались углублением филос. исканий в рус. обществе. Переоценка предшествующих философско-мировоззренч. и эстетич. систем повлекла за собой утрату живой связи с традицией 18 в. Если П. был воспитан на наследии Н. Буало и Вольтера во Франции, Н. М. Карамзина, Г. Р. Державина, Д. И. Фонвизина в России, то для Л. эта традиция почти не имела значения. Просветительство, бывшее мировоззренч. и эстетич. основой творчества П., особенно в ранний период, сменяется у Л., в соответствии с веяниями эпохи, романтич. мировоззрением и мироощущением. Отсюда преим. ориентация Л. не на франц., а на нем. и англ. романтич. образцы, на филос. учения Ф. Шеллинга и рус. шеллингианцев (см. "Московский вестник"), ослабление религ. скептицизма, отсутствие просветит. социологич. построений типа «Вольности» П.В эстетич. области это сказывается разрушением нормативности, в частности, в системе поэтич. жанров, исчезновением характерных для 18 в. и П. жанров «легкой» и «антологической» поэзии. Смене жанровых форм способствовали и изменения в сфере обществ. психологии и лит. быта: при П. лит. жизнь носила в значит. мере кружковый характер и развивалась под знаком литературно-театр. полемик; отсюда широкий расцвет дружеского (нередко сатирич.) послания, письма, эпиграммы. В 30-е гг. исчезают узкие лит. кружки; с постепенной профессионализацией лит-ры отмирают жанры, непосредственно связанные с лит. бытом; падает и культура эпиграммы. Эти процессы в резко индивидуальной форме обозначаются и у Л., предопределяя отбор и интерпретацию им пушкинских поэтич. мотивов и тем, а также лирич. жанров. У Л. нет обычных для раннего П. лит. посланий и сатир; пушкинский «арзамасский» дух острословия, каламбура, пародии, стихия «легкого и веселого» Л. чужды; характерный для П. поэтич. культ дружбы почти отсутствует у Л. даже в юношеской лирике. Его стихи 1828—31 гораздо более субъективны и эгоцентричны; он предпочитает необычные для П. жанровые формы лирич. монолога-исповеди, филос. медитации. Лирика Л. интимно-автобиографична, чего последовательно избегал П.; с др. стороны, лирич. «Я» Л. выступает в абстрактно-обобщенном виде, в то время как П. строит свою поэтич. автобиографию с опорой на реалии подлинного быта.Значительны различия и в самом характере лирич. эмоции: уже в стихах П. 20-х гг. («Коварность», «Если жизнь тебя обманет», «Зимняя дорога», «Ангел») она предстает в динамич. смене состояний; для Л. обычна статика лирич. чувства, запечатленного, как правило, в момент кульминации. Вместе с тем Л. усваивает если не психологич. принципы, то коллизии пушкинской элегии 20-х гг.; особое воздействие оказал на него «Демон» (1823) П., очень популярный в 20—30-е гг. Несомненно, была близка Л. и пушкинская баллада с остродраматич. любовным сюжетом; ср. «Черную шаль» П. (1820) и «Грузинскую песню» и «К NN ***» («Не играй моей тоской») Л. (1829); «Ворон к ворону летит» (1828) П. и «Два сокола» (1829) Л. В 1830 и позднее Л. осваивает принципы пушкинской элегии-инвективы, зато проходит мимо обновленной антологич. элегии П., к-рая была для П. одним из средств воссоздания объективного лирич. характера с нац. и историч. спецификой. Вообще это качество лирики П., определявшееся иногда как «протеизм» и особенно развившееся в 30-е гг. («русско-франц. стиль» 18 в. в послании «К вельможе» и др. посланиях 1830—36, «испанские», «итальянские», «английские», «античные» культурные рефлексы — стих. «Паж, или Пятнадцатый год», «Я здесь, Инезилья», «В начале жизни школу помню я», «Из Barry Cornwall», «Подражания древним» и др.), нехарактерно для Л. и в поздний период. Исключение — пушкинские опыты «восточной поэзии» (ср. «Три пальмы» Л.). Впрочем, как раз в период лит. созревания Л. интенсивность лирич. творчества П. идет на спад, а ряд лучших стих. позднего П. («Я памятник себе воздвиг нерукотворный», «Отцы пустынники и жены непорочны», «Странник», «Осень», «Когда за городом задумчив я брожу», «Из Пиндемонти», «Мирская власть») были опубл. лишь в 1841 и после смерти Л. При всем том в поздней лирике Л. число стихов, ориентированных на лирику П., возрастает. Как и ранее, он заимствует у П. отд. обороты, поэтич. образы и пр., — однако в этот период он чаще соотносит с П. саму проблематику и концепцию своих стихов, переосмысляя пушкинские темы. Это внешнее сближение с П., а также усвоение нек-рых особенностей его поэтич. стиля (скупость метафор, отказ от внешней напряженности лирич. сюжета и др.) дали повод нек-рым близким к П. критикам (П. А. Плетнев, С. П. Шевырев, П. А. Вяземский) неосновательно упрекать Л. в подражательности П.Наибольшее значение для Л. имели пушкинские поэмы. Как и для мн. читателей и литераторов 30-х гг., П. был для юного Л. прежде всего автором южных «байронических» поэм. Интерес к ним у Л. определился еще в допансионский период; в своих ранних подражаниях Л. стремился повысить лирич. напряжение, сгустить мелодраматизм ситуаций и отойти от пушкинской тенденции к эпически-повествовательному развертыванию сюжета. В поздних поэмах («Мцыри», последние ред. «Демона») Л. отказывается от сюжетной драматизации, но лирич. потенциал увеличивается в самом поэтич. языке. По сравнению с П., у Л. иная мера точности поэтич. слова; к нему не всегда применим пушкинский критерий «вкуса» как «чувства соразмерности и сообразности» (Пушкин, XI, 52). Л. приводит в движение большие стиховые массы, создающие общий эмоц. контекст, в к-ром осмысляются отд. слова и образы, «неточные» с т.з. пушкинских поэтич. принципов; ср. «дух отрицанья, дух сомненья» в «Ангеле» П. и логически неясное «дух изгнанья» в «Демоне» Л. [см. Эйхенбаум (1), с. 97—101].Вместе с тем в поздний период в центр внимания Л. попадают и «Евгений Онегин» и «Домик в Коломне», создавший в рус. лит-ре устойчивую традицию шутливо-иронич. стихотв. повести, с приближенной к автору фигурой повествователя, сочетанием лирического и комического, бытовым анекдотич. сюжетом и даже строфич. формой октавы. «Домик в Коломне» не имел успеха при жизни П., и Л. одним из первых использовал найденные здесь принципы повествования (в «Тамбовской казначейше», «Сашке», «Сказке для детей»); в дальнейшем рус. поэма объединяла в этом жанре опыт П. и Л. Как обычно, Л., однако, следует не только традиции П., но свободно пользуется разными источниками, переосмысляя их и создавая оригинальное целое. Что касается «Евгения Онегина», то к нему Л. обращается на протяжении всего творч. пути — от реминисценций в раннем творчестве к интерпретации образов (ср. в «Смерти поэта» проекцию гибели Пушкина на сцену смерти Ленского) и далее к освоению его глубинных лит. принципов и социально-филос. концепции совр. характера в «Герое нашего времени». В 1840 В. Г. Белинский свидетельствовал, что Л. благоговеет перед П. «и больше всего любит «Онегина»» (XI, 509).Опыт П.-драматурга отразился у Л. в наименьшей степени. Сложнее вопрос об освоении Л. прозы П. Принципы прозаич. повествования, заявленные П. в печати «Повестями Белкина» в 1831: лаконизм, подчеркнутая новеллистичность, скупость психологич. характеристик, данных не прямо, а косвенно, через внешнее поведение героев, наконец, намеренное обращение П. к традиц. репертуару сюжетов и ситуаций, — во многом противоположны устремлениям раннего Л., ориентирующего свой первый роман («Вадим», 1832—1834) на традицию «поэтической прозы» и «неистовой» словесности. В «Княгине Лиговской» (1836) уже ощущаются стилевые приемы пушкинской прозы — более всего в динамичных описаниях и диалогах; однако «пушкинский стиль» входит как одна из образующих в общую амальгаму и не является доминирующим. В «Герое...» Л. расширяет стилевой диапазон, вводя неск. повествователей с разными «точками зрения» и социально дифференцированными формами сказа; они мотивируют появление в романе многочисл. пушкинских приемов повествования: «протокольных» путевых записок «Путешествия в Арзрум» («Бэла»), описания поведения героев, наблюдаемых извне, с выделением семантически и психологически значимых деталей («Максим Максимыч», «Княжна Мери»), близких П. принципов новеллистич. рассказа («Фаталист») и т.д. Самый образ Печорина во многом соотнесен с Онегиным (см. ст. "Герой нашего времени"). Однако в целом Л. не продолжает линию пушкинской прозы, но синтезирует разные методы и формы как прозаич., так и поэтич. повествования, создавая на их основе социально-психол. роман нового типа. Освоение Л. отд. принципов пушкинской прозы наблюдается и после «Героя...», так, в «Штоссе» отразились нек-рые черты стилистики «Пиковой дамы».Творчество П. — непревзойденный эталон поэзии, подлинного худож. артистизма, совершенного языка и стиля. Л. учился у П., делая первые шаги в иск-ве, и продолжал у него учиться всю жизнь. П. затронул в своих произв. все существенные проблемы и противоречия эпохи, в центре его внимания были важнейшие вопросы нац. развития. Поэтому Л., обращаясь к той или иной теме, уже опирался на опыт П., развивал его традиции. П. сыграл большую роль в становлении раннего лермонт. романтизма, а затем в овладении реализмом, объективной манерой повествования. Усилившееся в сер. 30-х гг. воздействие творчества П. на Л. вместе с тем обозначило и подчеркнуло черты самобытности Л., не подражавшего П., а соизмерявшего себя с ним. Традиции П. преломлялись в творчестве поэта, взгляды к-рого складывались в условиях последекабрьской реакции в России и разочарования в результатах бурж. революции в Европе. Дух новой эпохи мог быть адекватно выражен лишь поэтом иного, чем П., психич. склада. «Лермонтов не мог найти спасения в лиризме, как находил его Пушкин, — писал А. И. Герцен. — Он влачил тяжелый груз скептицизма через все свои мечты и наслаждения. Мужественная, печальная мысль всегда лежит на его челе, она сквозит во всех его стихах» (VII, 224—25). Страстная жажда идеала и невозможность его обретения пронизывают всю поэзию Л., сосредоточив внимание поэта преим. на диссонансах и трагич. противоречиях бытия. Все это послужило формированию самобытной поэтич. системы Л., к-рая в последующем развитии рус. лит-ры создала особую традицию, отличную от пушкинской, но соотносящуюся с ней; воздействие ее не иссякает доныне. (См. Русская литература 19 века.)Лит.: Белинский, т. 7, с. 33—38; Гончаров И. А., Собр. соч., т. 8, М., 1955, с. 76—77; Семенов (2), с. 260—68; Эйхенбаум (12), с. 74—77, 98—99, 197—201, 269—74; Томашевский Б. В., Поэтич. наследие Пушкина, в кн.: Пушкин — родоначальник новой рус. лит-ры, М. — Л., 1941, с. 282—87, 290—91, 298—300, 315—16; Фохт У., Проза Пушкина в развитии рус. лит-ры, там же, с. 462—67; Виноградов В., Пушкин и рус. лит. язык XIX в., там же, с. 568, 582—83, 588, 590—92, 596—97; Виноградов В., с. 554—558, 564—65, 580—81, 598, 624; Благой (1); Благой (2); Нейман (7); Цейтлин А. Г., Из истории рус. общественно-психологич. романа, в кн.: Ист.-лит. сборник, М., 1947, с. 309—23; Боричевский; Найдич Э. Э., «К***» («О, полно извинять разврат»), ЛН, т. 58, с. 393—400; Найдич (4); Гуковский Г. А., Пушкин и проблемы реалистич. стиля, М., 1957, с. 109, 143, 167—72, 339, 352—54, 358, 361; Максимов (1), с. 13—15, 18, 34, 55—56, 115—20, 141, 263—64; Ефимова М. (2), с. 44—56; Герштейн (8), с. 285—89 и др.; Мануйлов (11), с. 22—31; Андроников (13), с. 5—76, 94—117; Федоров (2), с. 92—170; Черейский Л. А., Пушкин и его окружение, Л., 1975, с. 221—22; Козлов С. Л., К поэтике заглавий в рус. лирике 1-й пол. XIX в., в кн.: Вопросы жанра и стиля в рус. и заруб. лит-ре, М., 1979.

ПУШКИН Александр Сергеевич

ПУШКИН Александр Сергеевич (1799-1837) - русский поэт, родоначальник новой русской литературы, создатель современного русского литературного языка. В юношеских стихах - поэт лицейского братства, "поклонник дружеской свободы, веселья, граций и ума", в ранних поэмах - певец ярких и вольных страстей: "Руслан и Людмила" (1820), романтические "южные" поэмы "Кавказский пленник" (1820-21), "Бахчисарайский фонтан" (1821-23) и др. Вольнолюбивые и антитиранические мотивы ранней лирики, независимость личного поведения послужили причиной ссылок: южной (1820-24, Екатеринослав, Кавказ, Крым, Кишинев, Одесса) и в с. Михайловское (1824-26). Эстетическое освоение контекстов русской жизни (интеллектуального, социально-исторического, бытового) соединялось у Пушкина с живым восприятием разнородных европейских влияний, даром проникновения в другие культуры и эпохи. Многообразие разработанных жанров и стилей (в т. ч. "неукрашенная" проза "Повестей Белкина", 1830, повесть "Пиковая дама", 1833, и другие произведения, предвосхитившие развитие реалистического письма), легкость, изящество и точность стиха, рельефность и сила характеров (в крупных формах), "просвещенный гуманизм", универсальность поэтического мышления и самой личности Пушкина предопределили его первостепенное значение в отечественной словесности: Пушкин поднял ее на уровень мировой. роман в стихах "Евгений Онегин" (1823-31) воссоздает образ жизни и духовный состав "типического", преодолевающего байронизм героя и эволюцию близкого ему автора, уклад столичного и провинциального дворянства; в романе и во многих других сочинениях Пушкин обращается к проблемам индивидуализма, границ свободы, поставленным еще в "Цыганах" (1824). Им были впервые определены (в поэмах, драматургии, в прозе) многие ведущие проблемы русской литературы 19 в., нередко в их трагическом противостоянии и неразрешимости - народ и власть, государство и личность, роль личности и народа в истории: трагедия "Борис Годунов" (1824-25, опубликована в 1831), поэмы "Полтава" (1828), "Медный всадник" (1833, опубликована в 1837), роман "Капитанская дочка" (1836). В философской лирике 30-х гг., "маленьких трагедиях", созданных в 1830 ("Моцарт и Сальери", "Каменный гость", опубликованы в 1839, "Скупой рыцарь", опубликован в 1836, и др.), постоянные для пушкинской поэзии темы "дружества", любви, поэзии жизни, творческого призвания и воспоминаний дополняются обостренной постановкой коренных вопросов: смысла и оправдания бытия, смерти и бессмертия, душевного спасения, нравственного очищения и "милости". Умер от раны, полученной на дуэли с Ж. Дантесом, французским подданным на русской военной службе.

Большой Энциклопедический словарь. 2000.

Источник: