«Дидро»

(Дени Diderot) — знаменитый мыслитель-энцикопедист; род. в октябре 1713 г. в Лангре. На смену долго властвовавших и в социальной жизни и в литературе высших слоев и придворного тона тогда выдвигались новые силы, всего чаще выставляемые здоровым, работящим и даровитым, но еще неполноправным классом тружеников — ремесленников, заводских рабочих, крестьян, столичных и провинциальных разночинцев. Дидро был одним из ранних и типических представителей этой нараставшей общественной силы. Его отец был ножевых дел мастером и "мог гордиться тем, что это ремесло передавалось в его семье из поколения в поколение в течение двухсот лет". Прямодушный, верный своим убеждениям, он пользовался большой популярностью в своем городке, свободно говорил всем правду в лицо, доволен был немногим и скромное свое благосостояние приобрел честным трудом. Влияние его примера и советов на сына несомненно. Д. искренно любил сурового, сварливого старика, который умел прощать вспышки его увлекающейся натуры, бывал и требователен, и ласков, и набожен, и весел, с оттенком бойкого, чисто французского юмора, передавшимся также будущему автору "Племянника Рамо". В годы своей знаменитости Д. находил особое удовольствие побывать на родине, посидеть перед камином в среде семьи, как он делал это в детские годы, слушая рассказы или чтение отца. Жизнь сводила потом Д. с первыми властителями Европы, доставила ему чуть не царственную роль в области мысли — но и в свободе речей, и в смелости взглядов, и в сочувствии народу, и в простоте одежды, вкусов, образа жизни в нем всегда сказывался выходец из плебейского, дорогого ему общественного слоя. Отец не сумел определить способностей Д. и, вероятно, по совету брата своего — каноника отдал его сначала в школу к иезуитам; но потом, заподозрив их в желании совсем разобщить его с сыном и услать мальчика в дальний монастырь, он передумал; мысль сделать его священником была совсем оставлена, и воспитание Д. приняло (в парижском collège d'Harcourt) вполне мирской характер. Если и раньше, в глуши, учение шло неправильно и Д. скрывался из школы, чтобы бродить по полям, то в Париже его развлекали впечатления столицы, влияние новых идей, уже носившихся в воздухе, чтение украдкой таких книг, направление которых привело бы в ужас отца. Заговорило воображение, разгорелась кровь, и Д. нельзя было загнать в рамки мудрой и степенной педагогии. Неудачно пошло и приготовление Д., после Коллегии, к юридической специальности. Впоследствии он жалел о том, что не выбрал адвокатской профессии. Действительно, он обладал пламенным красноречием и способностью увлекать и убеждать слушателей. Пришлось растрачивать эти дары по мелочам, в частных беседах, или же свойства блестящей импровизации проявлять в трудах публициста, критика, популяризатора науки. Нежелание его избрать себе определенное дело разозлило наконец отца до такой степени, что он решил предоставить его собственным силам; он перестал посылать ему деньги, и Дидро очутился в Париже одиноким и без средств. Несколько лет провел он, зарабатывая себе кусок хлеба самым неблагодарным, иссушающим мозг трудом — грошовыми уроками, работами на книгопродавцев, заваливших его грудами низкопробных книжек для перевода, даже написанием проповедей для малограмотных аббатов. Он не искал довольства, даже страшился его и однажды покинул место воспитателя в зажиточной семье, как только заметил, что мещанское спокойствие и сытость начинают его затягивать и усыплять. У него развивались серьезные умственные запросы. Все, что только можно было тогда прочесть во франц. переводах о движении новой философии и точных наук в Англии, шедшей во главе пробуждавшейся Европы, стало ему доступным и увлекало его, возбуждая смелость и пытливость духа. Но его воспитывала и жизнь; уродливые проявления крайнего изуверства и суеверия, поразительные во Франции в середине философского XVIII в., ложные чудеса, экстатические феномены, покаянные выходки фанатиков, возбуждали у поклонника новой науки страстное желание потребовать виновников такого затмения умов к суду разума и доказать несостоятельность и вред их учения. Произвол во внутренней политике, бесправность народа и эксплуатация его сил и средств вызывали умного и наблюдательного молодого плебея к такому же протесту и вмешательству. Вращаясь среди развитой и стремившейся вперед, но бедной и обездоленной молодежи, ведшей жизнь не лучше позднейшей парижской "богемы", он увидел, что те же идеи привлекают и волнуют ее; среди этих неудачников он встретил не только единомышленников, но друзей — Руссо, д'Аламбера, Кондильяка, адвоката Туссена. Общение с ними довершило его воспитание и поставило его на настоящую дорогу. Впечатлительность и вспышки темперамента, еще ничем не обузданного, могли бы отклонить его в совершенно другое направление: несколько похождений во вкусе Боккаччо, не прерванных даже ранней и неудачной женитьбой, связь с отцветавшей кокеткой, г-жой Пюизьё, влияние веселых нравов парижского полусвета привили было ему вкус к пряной и немного распущенной забаве. Фантазия его оказалась неисчерпаемой в этой сфере; и в его первых повестях, написанных из-за денег, по заказу, и в эпизодических вставках, введенных в позднейшие замечательные его опыты в повествовательном роде, сохранились любопытнейшие образцы этой стороны его творчества. Но если в первые же годы его писательства встречаются на близком расстоянии такие труды, как переложение "Опыта о человеческом достоинстве и добродетели" Шефтсбери (самая ранняя, 1741, работа Д.) или "Философские мысли", а с другой стороны — повесть на тему о женском непостоянстве: "Lez bijoux indiscrets", то, к счастью, перевес остался за быстро созревавшим дарованием мыслителя.

"Философские мысли" и "Письмо о слепых" отвели Д. видное место в рядах распространителей новой опытной науки, предводимых Вольтером. В первой из этих книг собраны отрывочные мысли о религии, нравственности, общественном строе; сжатые, содержательные, остроумные, едкие, часто парадоксальные, они привели к тому, что книга была сожжена по постановлению парламента. Операция доктора Реомюра над слепым от рождения послужила поводом к появлению второй и еще более замеченной работы Д. Он хотел доказать, в противоположность общепринятой теории о врожденных идеях, что наши нравственные, религиозные и иные представления зарождаются под влиянием опыта; внезапно прозрев, слепец должен будет медленно вырабатывать и усваивать себе самые элементарные понятия, которые вовсе не внушены ему природой. И само по себе это "Письмо", остроумно и метко прилагавшее к делу взгляды последователей Локка, должно было в правоверных кругах показаться опасным и вольнодумным, а полемическая выходка против Реомюра, отказавшегося допустить присутствие Д. при операции, но сделавшего исключение для великосветской дамы, увеличила виновность автора, и, по жалобе этой знатной особы, Д. был заключен на три месяца в Венсеннский замок. Эта расправа со свободным мыслителем не привела к результатам, имевшимся в виду; она послужила для Д. новым доказательством необходимости побороть наконец нетерпимость, суеверие и произвол, поднять знамя разума и объединить все силы для просветительного похода против старого начала. Давно уже, еще с 1741 г., грезилось ему такое объединение вокруг какого-нибудь грандиозного научного предприятия; когда же к нему явился книгопродавец Лебретон с предложением принять на себя редакцию перевода английской энциклопедии Чемберса, полезного, но чисто технического справочного сборника, Д. увидел в этом предложении внушение судьбы. Не рабское переложение чужого труда, но самостоятельный, систематический, способный перевоспитать и образумить человечество обзор всех итогов науки, всех опытов политической, социальной и религиозной свободы, свод всех полезных для народа открытий в мире искусства, ремесел, агрономии — такую книгу, в которой смутные еще стремления обновить и облагородить жизнь находили бы поддержку и руководство, задумал он. Его горячность и вера в успех увлекли издателя, отказавшегося от первоначального плана и, в товариществе с несколькими другими лицами, взявшего на себя денежную сторону предприятия. Еще сидя в каземате, Д. написал на краях страниц "Потерянного Рая" план издания (Prospectus), впоследствии развитый в обширном "Вступительном рассуждении"; по выходе из тюрьмы, уже располагая "привилегией" (разрешением), он энергично, с большим знанием людей и отгадкой их способностей, стал группировать вокруг себя сотрудников. Обладая самыми разнообразными знаниями, от техники в ремеслах до эстетики, философии, естествознания или политических наук, он был самым подходящим человеком для центральной, объединяющей роли. Но он искусно провел разделение труда; редакторские обязанности взял на себя его ближайший друг д'Аламбер, своим сдержанным, ровным характером уравновешивавший вечное возбуждение и боевой задор Д. и внесший в дело глубокие специальные знания по наукам математическим и философским. Вместе они распределили труд по отделам, привлекая для каждого из них лучших в то время знатоков, заручившись сотрудничеством таких авторитетов, как Вольтер и Монтескье, наконец, создавая себе сотрудников и помощников из новичков, ими выделенных из толпы, вдохновленных открывшейся перед ними задачей и мастерски выполнявших ее. Вместе с д'Аламбером Д. написал и знаменитый "Discours préliminaire", взяв себе в этом опыте стройной системы человеческих знаний отдел, посвященный словесности и искусству, высказав в этой части своего манифеста требования правды, близости к жизни, свободы творчества и развенчав устарелые и незаслуженные репутации. Но свое участие в гигантском сборнике, осуществление которого было рассчитано на десятки лет, он и не думал замкнуть в рамки одиночного отдела. Следы его деятельного участия заметны всюду, где только он мог сказать свое полезное слово, напр. даже в описании открытий и усовершенствований в ремеслах и заводских производствах. Связи с рабочим миром облегчили для Д. специальное их изучение; он расспрашивал и разузнавал все нужное в мастерских, сам учился ремеслам, составлял чертежи и мог ввести в энциклопедию до тысячи статей технического содержания.

В 1751 г. был издан первый том этого небывалого, колоссального сборника. До 1772 г., когда появились последние тома, с чертежами и рисунками, тянется многострадальная, богатая запретами, гонениями и приостановками, история великой Энциклопедии, давшей имя целому периоду в развитии человеческой мысли. Если принять во внимание, что приготовительные работы начаты были значительно раньше, то выступит во всем блеске тот знаменательный факт, что все свои лучшие годы (с лишком тридцать лет) Д. отдал на эту проповедь освобождающего знания. То была главная цель его жизни; перед ней бледнели все остальные интересы и работы. Довести дело до конца он решил вопреки каким бы то ни было препятствиям. Духовенство и двор, цензура, полиция и иезуиты соединились в борьбе против Энциклопедии; д'Аламбер, наконец, утомился и заявил другу, что не в силах более делить с ним редакционные труды. Д. взял эту тяжелую ношу на одного себя и, после перерыва в несколько лет, выпустил в 1765 г. десять новых томов. Ему предлагала облегчить издание, перенеся его за пределы Франции; Фридрих II звал его в Берлин, Екатерина обещала устроить ему удобное печатание в одном из приморских городов, напр. в Риге. Но он остался на своем посту и перед глазами своих противников, пользуясь иногда тайным покровительством людей, обязанных его преследовать (главного блюстителя печати, Мальзерба), он с поразительной, не ослабевавшей настойчивостью шел по намеченному пути все вперед. И далеко разносилось по свету благовестие Энциклопедии; всюду, где царили произвол, беззаконие, жестокость, душевная тьма (а кроме пробудившейся раньше Англии, вся Европа была тогда в таком состоянии), ее заявления, изложенные не задорно, но в твердом, положительном тоне, основанные на фактах, научных истинах, практическом опыте, проникнутые желанием народного блага (такова, напр., принадлежащая Д. статья Liberté), действовали необыкновенно благотворно. Скромно обставленный, продолжавший жить в мансарде, испытывавший не раз тяжкие приступы бедности (юношей он найден был однажды в обмороке от голода, в зрелые годы принужден был запродать Екатерине свою библиотеку, чтобы иметь, на что жить, и дать приданое дочери), демократ-проповедник держал в руках своих, подобно Вольтеру, направление европейской общественной мысли. Реформы, вскоре совершившиеся в разных странах, сводились, в исходной точке своей, к тому, что зародилось в голове, среди тюремных впечатлений Венсенна.

Одновременно с большой затратой сил для главного труда шла непрерывная умственная деятельность Д. в целом ряде других отраслей. Удивительная талантливость и многосторонность доставила Д., малоизвестному сначала провинциалу, первенствующее место в главнейших парижских салонах (у г-жи д'Эпинэ, Гольбаха, Гельвеция), где зародились многие из важных начинаний философии, творчества, политики; щедро рассыпая свои дары, он обогащал сочинения своих друзей — Гольбаха, Рейналя, Галиани и друг. — прекрасными оригинальными вставками; несравненный собеседник, он поражал блестящими импровизациями, которые следовало записывать — иначе первоклассные красоты пропадали бесследно. Проницательные или скорее пронырливые приятели вроде Гримма умели эксплуатировать эту неисчерпаемость вдохновения и тонкость вкуса. Гримм (см.) стал выпускать свою "Correspondance littéraire", он сумел обеспечить себе сотрудничество Дидро и часто насиловал его волю, понуждая его к работе. Он требовал от него отчетов о периодических выставках картин и статуй (так называемых салонах) и этим побудил Д. оставить весьма заметный след и в художественной критике. До его Salons, которых он написал девять, не было таких тонких оценок технической и вместе с тем культурной стороны произведений, таких искусных характеристик индивидуальности художника, такой смелой полемики против классической строгости старого академизма, таких попыток установить основы искусства будущего, с трезвым и правдивым бытовым направлением, изучением настоящей природы и людей, развитием пейзажа и жанра и, вместе с тем, со способностью будить в сердцах порыв к идеальному. Он энергично защищал новаторов вроде Греза, умевших faire de la morale en peinture и своими картинами, полными реализма, поддерживать гуманное направление новой культуры. В "Essai sur la peinture" Д. устанавливает эстетические основы искусства, исходя от того взгляда, что природа — главный источник художественного вдохновения и что подражание ей одно только может обеспечить искусству здоровое развитие. Он, конечно, был дилетантом в вопросах, касавшихся живописи и скульптуры, сам сознавал это и задумал было образовательную поездку в Италию вместе с Гриммом и Руссо, но дарования замечательного отгадчика внушили ему и в этой области много верных взглядов и метких оценок, скрепивших связь между искусством и умственным движением эпохи. Он бросил яркий луч света и на искусство актера, и на законы драмы. В новейшее время и специалисты по сценической технике, и психологи (напр. Sou riau в своем сочинении "La suggestion dans l'art") восстают против одного из положений, введенных Д. в его "Парадоксе об актере", и находят неисполнимым и нежелательным требование полной безучастности к изображаемому актером душевному состоянию, что, по взгляду Д., может будто бы совмещаться с превосходной и верной передачей его одними средствами искусства, тонко обдуманными и примененными. Вопрос этот, однако, все еще остается открытым, и многие из замечательных актеров нашего времени — Сальвини, Росси, Коклен — высказывают о нем противоположные мнения. Если сам Д. назвал свой остроумный этюд "Парадоксом", то в нем все же есть важные и неоспоримые достоинства; это опять призыв к жизненной правде, протест против манерности и ходульности, заступничество за повседневные чувства и страдания, которым пора дать доступ на сцену, вместо выспренних душевных движений героев трагедий. Д. явился убежденным защитником драмы, взятой из "мещанского", т. е. будничного и общечеловеческого быта, и его пропаганда (проведенная им и на практике в пьесах: "Отец семейства" и "Побочный сын", но без особого успеха), поддержанная такими последователями, как Лессинг и Бомарше, так же отмечает собой в драматическом творчестве, как "Парадокс" — в сценическом искусстве, перелом от условного и безжизненного изящества к свободному воспроизведению "громадно несущейся жизни", всей, без исключений и оговорок, с ее пороками, ужасами и несчастьями. Д. и в Энциклопедии, и в художественной критике, и в теории и практике драмы остался верен себе. Он знал за собой слабость неумеренной, хотя вполне искренней чувствительности, овладевавшей им, когда его отзывчивую душу поражали людские страдания, зрелище гонимой честности, самоотверженного порыва, его речь в эти минуты переполнялась восклицаниями, патетическими тирадами, в голосе слышалось волнение, слезы; диалог его драм, очевидно глубоко прочувствованных, страдает иногда избытком эмоций. Когда в "Парадоксе" Д. советует актеру обдумать роль и вжиться в нее, но не играть нервами и постоянно обуздывать их, в этом заметно желание предостеречь других от недостатка, который он сознавал в себе. Но чувствительность уживалась в его характере с другой склонностью, определившейся с ранних лет и изощренной непосредственным знакомством с жизнью. Если в первых его повестях заметно уже дарование романиста, владеющего тонким юмором, беззаботным смехом и желчной сатирой, то с годами опыт, приобретенный в толпе живых людей, развил в нем способности повествователя-реалиста, дающего полную волю своей наблюдательности и яркими красками рисующего людей и их страсти. Тем же пером, которым написаны чувствительные декламации драм, вызваны к жизни такие украшения романической литературы XVIII в., как "Жак-фаталист", "Монахиня" или получивший форму диалога очерк с натуры: "Племянник Рамо". Часто в этих произведениях фабула ускользает от внимания читателя; в "Жаке" Д. даже забавляется над его растерявшимся видом, когда на главный сюжет вдруг нагромождаются десятки других, вводятся эпизоды с новыми лицами и событиями. Но сила Д. — не в систематически выдержанном сюжете. Величайшие его предшественники — Боккаччо, Рабле — могли бы позавидовать его умению немногими штрихами характеризовать людей, осветить картину так, что она глубоко врежется в память, и затем беспечно перейти к другому, столь же волшебному воспроизведению жизни. "Жак" — несложная, юмористически переданная история странствий двух приятелей, господина и слуги, одинаково вспыльчивых, упрямых, добродушных, падких на сердечные приключения, как будто по добровольному соглашению поделивших между собой роли хозяина и прислужника, а в сущности, просто равноправных друзей. Они кочуют без цели, не пропуская ничего, что дает им жизнь, руководятся фатализмом и не без смеха ожидают, какие случайности пошлет им судьба. Для понимания характера Д. неоценимо изображение старшего из путников, которого автор наделил всеми своими свойствами, испытывая потребность в подобной исповеди перед собой и читателем. Не меньше значения имеют эпизодические рассказы, влагаемые в уста то друзей, то хозяйки деревенской гостиницы, где они остановились, в особенности "История г-жи де ла Поммерэ" — повесть о лютой мести покинутой и отжившей светской женщины ее последнему поклоннику, которого она, приняв личину покаявшейся грешницы, знакомит с молодой девушкой будто бы из честной, старой дворянской семьи и, добившись того, что он по любви женится на ней, со злорадством открывает ему двусмысленное ее прошлое. Глубокий драматизм рассказа (поражающий после ряда юмористических сценок) и мастерство характеристики сделали эту вставную повесть замечательным образцом психологического французского романа. Чувствительная развязка (маркиз, тронутый горем ни в чем не повинной жены, поневоле бывшей свидетельницей ремесла ее матери, и убедившийся в ее любви, прощает ее и увозит с собой) является естественной и дает удовлетворение возмущенному чувству читателя. Такое же сочетание чувствительности с житейской правдой в повести "La religieuse" не помешало, а, быть может, еще содействовало успеху ее, продержавшемуся до наших дней, когда в борьбе против клерикализма во Франции перепечатка "Монахини" явилась одним из сильнодействующих орудий пропаганды, вскрывая фарисейство, насилия над личностью и мрак, господствующий в женских катол. монастырях.

"Племянник Рамо" превосходит все остальные произведения Д. как повествователя в зрелый период его деятельности. С виду это — просто набросок с натуры, отпечаток одной из случайных встреч Д. во время его блужданий по Парижу: он любил бродить по Пале-Роялю, заходить в café de la Régence и присаживаться к шахматным игрокам. В одно из таких посещений к нему подошел давно знакомый ему и невольно интересовавший его по оригинальной "смеси остроумия и бесстыдства, высокомерия и низости, здравого смысла и безрассудства" искатель приключений, вечно рыскавший по Парижу и всюду умевший втереться. Между ними завязывается беседа, и противоположность убеждений, сочувствий и надежд философа и паразита ярко обрисовываются. Таково несложное содержание диалога — а между тем, он является и глубоко верной картиной общественных условий, породивших подобный тип, и мастерской характеристикой главного действующего лица, и образцом необыкновенно выразительного разговорного слога, встречаемого, кроме Д., у немногих французских прозаиков, переходящего уже в область драматического творчества, осуществляя те требования естественности, которых Дидро не удалось выполнить в его больших драмах. Его герой — лицо собирательное. В него вошли черты, взятые у автора нескольких пасквилей на лучших людей современной Франции, Палиссо. Не менее реальная, но гораздо более безобидная личность — племянник некогда знаменитого композитора Рамо — также могла бы предъявить свои права на значение прототипа и даже ссудила герою диалога свое имя. Но Д. хотелось вообще изобразить то развитое и поддержанное старым порядком раболепное, продажное и бесстыдное лизоблюдство, которое втайне и наяву распиналось в нападках на прогресс и его двигателей, с кровожадностью диких зверей рвало на клочья репутацию честных людей и друзей народа, нагло пробиралось к обогащению всеми неправдами и верило в конечное свое торжество над беспокойными просветителями. Племянник Рамо поэтому не только воплотил все свойства французского наглого обскуранта XVIII века, но остается общечеловеческим, всюду понятным типом. И отвращение, и жалость к способному, но безнадежно павшему человеку возбудила в авторе беседа с этим негодяем — а тот и не думает исправляться, ни в чем не раскаивается и еще не знает, кто из них двух, по пословице, будет смеяться последним. Гете справедливо видел мастерство Д. в том, что "его Рамо и отталкивает нас, и вместе с тем заинтересовывает своей нравственной низостью". Это — лицо почти трагическое.

Действуя в обществе, где подобные личности могли иметь значение, где клеветами и доносами они навлекали гонения на Энциклопедию и на двигателей культуры, Д. естественно переносился мыслью к иному общественному строю, основанному на личной и общественной свободе, на независимости мысли. В его соображениях об этом лучшем строе есть и осязательные, практически обоснованные планы и советы, есть и грезы; так, под влиянием приукрашенного путешественником Бугэнвиллем описания нравственной чистоты и свободных, естественных отношений у жителей о-ва Таити, он в своем "Supplément au voyage de Bougainville" чуть не готов был идеализировать первобытную простоту жизни и желать возврата ее лучших сторон, не порывая, однако, ради этого, подобно Руссо, с цивилизацией. В "Разговоре отца с детьми" он влагает в уста собеседникам (он сам с братом и старик отец их) мысли о разумной постановке вопроса о браке, о необходимости пересмотра законов в духе гуманности, о свободе личности. В "Разговоре Д. и д'Аламбера" и в "Сне д'Аламбера" предчувствия великого переворота в познании природы связаны с грезами о грядущем переустройстве жизни человечества на основе свободы. Наконец, Д. воспел свободу в стихотвор. "Les éleuthéromanes". Он понимал, что опережает век свой и смотрит в даль будущего. Зная, что современникам не понять его стремлений, он доверчиво ожидал признания их от позднейшего потомства. В примечательной переписке с скульптором Фальконетом, посвященной этому вопросу, он защищает преимущества посмертной славы перед причудливой и изменчивой известностью, балующей иногда человека при жизни. Но, способный так легко уноситься в мечтах в призрачные миры, он мог трезво и с практическим знанием жизни отзываться на насущные нужды современности. Ему приписывают значительную часть "Истории обеих Индий" Рейналя, энергично восставшего против рабовладения. Его статьи в "Энциклопедии" по вопросам общественным и политическим основаны на фактах и бытовых данных. Деятельность таких людей, как Тюрго, встречала его глубокое сочувствие. Широкие реформы, создающие нечто вроде английского государственного устройства, могли бы еще удовлетворить его; но видя, как в своем ослеплении охранители старого порядка делали все возможное, чтобы раздражить и разорить массу, он в предсмертные свои годы прямо предвещал революцию.

Ни в чем умение Д. добросовестно изучать житейские нужды и указать средства удовлетворить их не выразилось так ясно, как в разнообразных проектах преобразований, составленных им для России. Сношения Екатерины с Д. начались с первого же года ее царствования (через девять дней после воцарения) и старательно поддерживались и ею, и такими горячими поклонниками Д., как кн. Дашкова или русский посол в Париже, кн. Д. А. Голицын, друг его и Гельвеция. Ему оказывались различные любезности и услуги, из которых важнейшая — покупка его библиотеки и оставление ее в пожизненном его пользовании. Но заочные сношения не удовлетворяли; потерпев с Вольтером и д'Аламбером неудачу в приглашении их в Россию, Екатерина, опираясь на обоих названных посредников, сумела побудить Д., не покидавшего до той поры своего отечества, предпринять в 1773 г. трудное путешествие в Петербург. Русская жизнь с ее особенностями, просветительная миссия Петра, казалось, продолжаемая Екатериной, возможность приложения к делу в здоровой народной среде основных идей энциклопедизма — давно привлекали его внимание; он уже разузнал многое о русском быте и наметил себе наиболее насущные его нужды, и прежде всего — освобождение крестьян. Со стороны Екатерины поездка была обставлена всевозможными удобствами, прием был чрезвычайно сердечный, но несомненно было, что Д., долго колебавшийся, опоздал на несколько лет с приездом. Его покровительница теперь гораздо менее расположена была следовать указаниям философов; внутренние неустройства и тревоги, например пугачевское восстание, охладили ее преобразовательное рвение, и к Д. она уже относилась скорее как к высокоинтересному и оригинальному мыслителю, беседа с которым доставляет художественное наслаждение. Не обращая внимания на придворный этикет, она уединялась с ним, держась демократической простоты, наводила речь на всевозможные темы, любовалась его горячностью и красноречием, но отклоняла практические указания, находя, что у него нет политической опытности. Отголоски их бесед сохранились в различных набросках Д. То это — остроумная и тонкая игра фантазии, представляющая (в ответ на шутливый вопрос Екатерины, что бы он сделал, если бы был королем) день из царствования Дени Первого, посвященный энергичной расправе со всем, что поддерживает роскошь и пышность при дворе; король-философ сокращает все издержки на этот предмет донельзя, чтобы обратить деньги на нужды народа. То это — бесстрашное напоминание о том, что многие из прекрасных обещаний, данных Екатериной при воцарении и скрепленных ее Наказом, все еще не выполнены, и запрос, намерена ли она сдержать их. То это — протест против воинственного направления русской политики, заявляющий, что "кровь тысячи врагов не возвратит ни одной потерянной капли русской крови", что "частые победы придают блеск царствованиям, но не делают их счастливыми", что "хорошие реформаторы редки там, где они всего нужнее" и что важнее всего заняться упрочением мира, благосостояния и культуры. Екатерина возложила, однако, на Д. несколько деловых поручений, очевидно, наметив себе те стороны жизни, в которых она считала его вполне компетентным. Это были именно проекты по народному просвещению — план организации низшей и средней школы, университетов, женского образования. С большой любовью к делу и интересом к народным русским потребностям выполнил Д. эти поручения. В его "Plan d'une université pour la Russie" находим требование всеобщего, обязательного и бесплатного обучения в элементарных школах, разумную, полную полезных знаний, программу гимназий и тщательно, по всем факультетам и кафедрам, разработанный проект университетского преподавания. В последнем отделе особенно симпатичны его заботы о развитии русского литературного языка, о необходимости положить конец выписке иностранных ученых и вызвать к возделыванию наук отечественные силы, о правдивом и свободном изложении русской истории, способном развить любовь к истинно великому и героическому, о том, чтобы на богословском факультете обеспечен был возможно больший научный простор и признавалась бы бесспорным догматом свобода совести и т. д. В педагогическом проекте, предназначенном для женского образования в Смольном монастыре, точно так же много новых мыслей, часто опережавших век, напр. совет ввести в программу изучение медицины, в особенности анатомии, снимая этим завесу со многого запретного, таинственного и потому привлекательного, оздоровляя ум и воображение и подготавливая девушек к материнским обязанностям. Многое хотел Д. узнать о русской жизни вне этих официальных поручений, собирал сведения об экономическом быте, положении крестьянства; но из осторожности не все ему показывали и говорили, и приставленные к нему отменно-культурные царедворцы, вроде Бецкого, все время искусно лавировали с ним. Русские проекты Д. не имели влияния на наши внутренние дела, как остался невыполненным предложенный Екатериною план издать в России выборку из Энциклопедии применительно к русским потребностям; но живое и участливое отношение к нашей стране и готовность послужить ей лучшими своими силами особенно симпатично дорисовывают нравственный облик философа.

Со времени возвращения своего из России (не обошедшегося без приключений: лед на Двине подломился под его каретой, он едва спасся и увековечил это событие в шутливом стихотворении) Д., утомленный поездкой и постоянным возбуждением и простудившийся в пути, не мог уже более возвратить себе прежнего здоровья. С радостью вошел он, после петербургской роскоши, в прежние скромные условия жизни и принялся за тот отдел знаний и работ, к которому чувствовал влечение еще с молодых лет: изучение естественных наук и медицины. Попытки укрепить свои научно-философские воззрения на этой основе и отгадать дальнейший путь прогресса заняли собой его старость и согрели ее чисто юношескими, бодрыми надеждами и стремлениями. Еще в "Bijoux indiscrets" он выразил в аллегорической форме свое благоговение перед быстрым завоевательным движением точных наук. К воздушному замку, где царит седовласый старец, изумляющий народную толпу всякими фантасмагориями и воздушными пузырями, приближается ребенок, с факелом в руках, производя своим приближением невольную тревогу. Он быстро растет, испытующим взглядом окидывает все вокруг; вскоре это уже великан, и от его измерений и исследований ничто укрыться не может. Это — торжествующий опыт, и от его натиска должно рухнуть все здание. Следить за поступательным движением опыта и обобщать добытые им результаты стало одним из любимейших занятий Д. Среди занятий по Энциклопедии (1757) он сделал первый такой свод в форме "Размышлений об истолковании природы" (Pensées sur l'interprétation de a nature); к среднему периоду его деятельности относятся два названных уже диалога; в последние годы написаны им "Элементы физиологии" и несколько других общедоступно изложенных обозрений успехов науки. Шестидесятишестилетним стариком слушал он курсы наиболее авторитетных ученых, занимался в химической лаборатории у Руэлля, изучал анатомию у Бордэ и г-жи Биэрон, предшественницы женщин-врачей нашего времени, которую он энергично, но безуспешно рекомендовал Екатерине для Смольного. Более чем когда-либо проникался он убеждением, что общественный прогресс невозможен без освобождения мысли, достижимого лишь изучением природы, и включил в широкий уже круг своих познаний столь обстоятельную эрудицию натуралиста, что и в этом отношении не находил себе сверстника в кругу мыслителей. Творческий ум и дарование гениального отгадчика внушили ему намеки, указания и предчувствия, впоследствии оправдавшиеся и вошедшие в науку. Ему казалось несостоятельным дробление природы на так называемые царства; он верил в существование переходных явлений, бесконечной "цепи организмов", основываясь на ряде опытов, например над насекомоядными растениями; ход последовательного развития отдельных органов, естественный отбор, соотношение физических сил, действие закона наследственности — все это намечено в работах Д., которого в настоящее время историки дарвинизма называют в числе его предшественников, наряду с Робинэ, Гете и Ламарком. Полет его мысли становился неудержимым и необъятным; "Что значат тысячелетия в мировой жизни!" — восклицал он, когда представлял себе эволюцию, приведшую природу и человека к их современному виду — и с полной верой смотрел вперед, на успехи будущей опытной науки, с ее усовершенствованными орудиями и тонкими наблюдениями. В "Сне д'Аламбера" он умышленно придал этим научным грезам форму болезненного бреда, с вспышками ясного, блестящего здравого смысла. В такой форме можно было свободно коснуться всего, строить и высказывать догадки, которые иным должны были казаться химерическими. Тогда это были действительно мечты; но они были достойны замечательного философа природы, с годами оставившего далеко позади себя своих прежних единомышленников-материалистов вроде Гольбаха или Гельвеция (посмертную книгу которого "О человеке" Д. остроумно и беспощадно разобрал).

Такова сложная внутренняя история жизни Д.; внешняя ее история, за исключением нескольких тревожных эпизодов в судьбе Энциклопедии и поездки в Россию, небогата событиями. Он изведал на деле дружбу и единомыслие, не раз встречая людей, преданных ему; но в дружбе был требователен и тиранически строг к малейшей слабости или неустойчивости. Его разрыв с Руссо, называвшим его сначала своим Аристархом, вызван был и болезненной мнительностью женевского философа, и вмешательством посредников вроде Гримма, раздувавших распрю, и горячностью самого Д., считавшего аффектацией и ложью отшельничество Руссо, его роль нелюдима, проповедь о вреде культуры. Много страстного и несправедливого было высказано сгоряча с обеих сторон (напр. даже в одной из последних работ Д.: "Опыт о жизни и произведениях Сенеки"); но и Д. скорбел о размолвке с другом своей молодости, несколько раз пытаясь примириться с ним, и Руссо оставил в своей исповеди почти сочувственный отзыв о Д. Изведал он и любовь. Смолоду смотревший на нее легко, почти с усмешкой, Д. женился рано и необдуманно, под влиянием утомления от скитальческой и одинокой жизни, на женщине, не понимавшей его стремлений и интересов и с годами уходившей все глубже в узкую набожность, в то время как его мысль становилась все свободнее. Уже в пожилых летах искренно полюбил он молодую девушку, m-lle Volland, разделявшую его убеждения и вкусы. Вся жизнь его осветилась с той поры: его подруга посвящена была во все его помыслы и намерения; с ней он отводил душу, ей написал множество писем, по силе чувства, блеску изложения и разнообразию содержания принадлежащих к числу лучших его произведений; искренностью своей привязанности победил предубеждение ее родных против этого союза — и не мог пережить смерти любимой женщины. Удалившись от шума и суеты и находя в занятиях естествознанием единственное средство рассеять свою грусть, он доживал последние месяцы своей жизни, философски готовясь к концу. Постепенно сошли в могилу его прежние товарищи и соратники — Руссо, д'Аламбер. 30 июля 1784 г. Д. последовал за ними; его смерть походила на мирный сон.

Даже беглого знакомства с произведениями Д. достаточно, чтобы выказать во всем блеске эту необычайно даровитую натуру, одного из немногих "избранных". Ему не суждено было создать своей философской системы; восприимчивый и на все живое быстро отзывавшийся, он раздробил свои силы по многим областям мысли и творчества и только на склоне лет сосредоточился на изучении природы. Но это был человек, призванный всюду пробуждать жизнь, вести людей за собой; одной стороной он еще принадлежит своему веку, но пламенный взор его устремлен вдаль; он увлечен идеей безграничного прогресса. Это вдохновенный апостол знания, которое дорого ему, потому что принесет свет и благо всему человечеству. Память о Д., как основателе великой Энциклопедии, не изгладится никогда: философия, словесность, сцена, искусство, социальные науки, естествознание сохранят следы живительного его влияния; историк вспомнит о нем, как об одном из главных зачинщиков "просветительного века"; психолог укажет на этом увлекательном образце, до какого дивного подъема может дойти духовная природа человека.

Сочинения Д. появлялись впервые в печати не только при его жизни, но в гораздо большем количестве после его смерти, и были известны дотоле лишь в рукописи или же считались пропавшими, казалось, бесследно, и случайно были найдены. Библиотека Д. была перевезена в Петербург, где некоторые из его произведений и были поэтому открыты. Родственник Шиллера случайно прочел в Петербурге рукопись "Племянника Рамо", лежавшую вместе с другими бумагами философа, и прислал свой список поэту, который, вместе с Гете, озаботился изданием этого диалога, явившегося сначала в нем. переводе. "Жак-фаталист" напечатан был лишь в 1796 г., по рукописи, уцелевшей у принца Генриха прусского. Собрания сочинений Д. поэтому долго не могли быть полными. Первое сколько-нибудь обстоятельное издание их принадлежало его великому поклоннику Нэжону (1798); затем, заслуживает внимания издание Бриэра и Вальфердена (1821); наконец, в наше время (1875-77) вышло монументальное, в двадцати томах, издание, начатое Жюлем Ассез à и оконченное Морисом Турнэ. Несмотря на то, что тут появилось необыкновенно много нового (целых четыре тома), даже и после этого, казалось, полного свода продолжают обнаруживаться новые находки. Морис Турнэ, тщательно исследовавший петербургские библиотеки, извлек оттуда чрезвычайно характеристические наброски Д., отчасти описанные выше, и напечатал их в "Nouvelle Revue" (1881, 1 сент.; "Diderot législateur", и 1883, 1 и 15 сен., "La politique de Diderot") и в газете "Temps" (1886). Несколько писем Д. издано Русским историч. общ. ("Сборн. т. XIXIII). Удачная выборка из соч. Д. издана была ко дню его юбилея, 1884: "Oeuvres choisies, édition du centenaire", в одном томе. Лучшие биографии Д. принадлежат Джону Морлею, "D. and the encyclopedists" (1878; русский перевод В. Неведомского, 1882 г.), и Карлу Розенкранцу, "Diderots Leben u. Werke" (1866). Есть воспоминания о Д. дочери его, Madame Vandeul, не вполне надежные. Характеристики Д. всего удачнее у Сент-Бёва ("Portraits littéraires"), Карлейля ("Critical and historical essays", по-русски "Исторические и критические опыты", М., 1878), Kapo ("La fin du XVIII s.", 1880), Дюбуа-Рэймона "Zu Diderot's Gedächtniss" (1884), и Эдмона Шерера ("Diderot, étude", 1880). См. также книгу Avezac Lavigne, "D. et la société du baron d'Holbach" (1875). На русск. яз. статьи Алексея Веселовского, "Дени Дидро, опыт характеристики" ("Вестник Европы", 1884, Х — XI) и книга В. Бильбасова "Дидро в Петербурге" (СПб., 1884, сначала в "Русск. Старине"). Собрания соч. Д. в русском переводе не существует. Переводы отдельных произведений были особенно многочисленны в прошлом столетии. Драма "Чадолюбивый отец" была переведена два раза (1765 и 1788), "Побочный сын" (1788) выдержал 3 изд., "История г-жи де ла Поммерэ" явилась в 1796 г. под названием "Удивительное мщение одной женщины" (1796), "Жизнь Ричардсона" нап. в Смоленске в 1803 г., и т. д. В новейшее время переведены были "Племянник Рамо" (в приложении к книге Морлея) и "Парадокс об актере".

Алексей Веселовский.

(Diderot)

Дени (5.10.1713, Лангр, — 31.7.1784, Париж), французский писатель, философ-просветитель. Сын ремесленника. В 1732 получил звание магистра искусств. Ранние философские сочинения («Философские мысли», 1746, сожжённые по решению французского парламента, «Аллеи, или Прогулка скептика», 1747, изд. 1830) написаны в духе Деизма. Философское сочинение «Письмо о слепых в назидание зрячим» (1749), последовательно материалистическое и атеистическое, было причиной ареста Д. По выходе из тюрьмы Д. стал редактором и организатором «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел» (1751—80). Вместе с другими просветителями Д. сумел сделать Энциклопедию не только системой научного знания той эпохи, но и могучим оружием в борьбе с феодальными порядками и религиозной идеологией. Несмотря на преследования реакции, Д. довёл издание Энциклопедии до конца. В 1773—74 Д. по приглашению Екатерины II приехал в Россию. Он пытался оказать влияние на политику Екатерины II, склонить её к освобождению крестьян и проведению либеральных реформ.

В своих философских сочинениях (важнейшие из них: «Мысли об объяснении природы», 1754; «Разговор д'Аламбера с Дидро», «Сон д'Аламбера», оба 1769, опубл. 1830; «Философские принципы материи и движения», 1770, опубл. 1798; «Элементы физиологии», 1774—80, опубл. 1875) Д. отстаивал материалистические идеи, рассматривая всё сущее как различные формообразования единой несотворённой материи. Согласно Д., материя качественно многообразна, в ней есть начало самодвижения, развития; задолго до Ч. Дарвина Д. высказал догадку о биологической эволюции. Основывая теорию познания на сенсуализме Дж. Локка, Д. в то же время полемизировал с механистическим материализмом своего века, сводившим сложные процессы духовной жизни к простой комбинации ощущений («Систематическое опровержение книги Гельвеция “Человек”», 1773—74, изд. 1875). Отрицая божественное происхождение королевской власти, Д. придерживался теории общественного договора, но, как и Вольтер, со страхом относился к самостоятельному движению низов и связывал свои надежды с просвещённым монархом. В последний период жизни склонялся к идее республики, но считал её мало пригодной в условиях большого централизованного государства.

Материализм Д. сказывается и в его эстетике. Борьба за реалистическое демократическое искусство составляет главное её содержание. В «Салонах» — критических обзорах периодических художественных выставок — Д. подвергает критике представителей классицизма и рококо (Ж. Вьен, Ф. Буше) и защищает жанровую живопись Ж. Б. С. Шардена и Ж. Б. Грёза, которая пленяет его правдивым изображением натуры, буржуазного быта. Борьба с классицизмом пронизывает и работы Д., посвящённые вопросам драматургии, театра, музыки. Вместе с другими энциклопедистами он принимает участие в так называемой войне буффонов, отстаивая реализм итальянской оперы. В драме он выдвигает идею среднего жанра, стоящего между трагедией и комедией, правдиво и серьёзно изображающего горести и радости повседневной жизни человека третьего сословия. Д. требует непредвзятого изображения жизни во всём её неповторимом индивидуальном своеобразии, стремится внести в драму будничный тон, максимально приблизить сцену к обыденной жизни («Беседы о “Побочном сыне”», 1757, и «Рассуждение о драматической поэзии», 1758). Вместе с тем Д. понимает, что художественный образ не «копия», а «перевод», и потому искусство обязательно включает в себя «долю лжи», которая является условием более широкой поэтической истины. Прекрасное Д. ищет в отношениях, связывающих между собой многочисленные факты действительного мира. Однако стремление сочетать точное до иллюзии изображение единичных явлений с поэтической правдой целого в эстетике Д. осталось не осуществлённым. Здесь сказалось противоречие между общедемократическим «всечеловеческим» идеалом Д. и буржуазным обществом, которое не могло служить ему реальным фундаментом. Д. поэтому вынужден искать почву для своего идеала не в истории, а в стоящей вне истории абстрактно понятой человеческой природе. С этим связано обращение Д. к первообразу, идеальной модели, незыблемой и абсолютной норме прекрасного, получившей наиболее полное выражение в греческой классике («Введение к Салону», 1767). Эти мотивы предвосхищают ту волну классицизма, которая захватит французское искусство в предреволюционные и революционные годы. Те же тенденции пронизывают и «Парадокс об актёре» (1773—78, изд. 1830). Д. теперь рассматривает театр как «иной» условный художественный мир. На сцене ничто не совершается, как в жизни, и потому от актёра требуется не «чувствительность», а рассудочность, холодное мастерство, наблюдательность, знание условных правил искусства и умение подчиняться им. Эстетический идеал Д. неотделим от идеала социального и нравственного.

Художественное творчество Д. разнообразно по жанрам. Ранние пьесы Д. «Побочный сын...» (1755, изд. 1757) и «Отец семейства» (1756, изд. 1758) интересны как иллюстрация к драматургической теории «среднего жанра»; в художественном отношении они мало удачны. Интереснее поздняя одноактная пьеса «Хорош он или дурён?» (1781, изд. 1834), в которой проявилась сложная диалектика добра и зла. Выдающимся явлением реализма 18 в. была проза Д. Роман «Монахиня» (1760, изд. 1796) — яркое антиклерикальное произведение. Монастырь вырастает в романе в грандиозный символ извращённой цивилизации.

В образе слуги Жака (роман «Жак фаталист», написан 1773, издан на немецком языке 1792, на французском 1796) воплощён народ Франции с его жизнелюбием, юмором, житейской мудростью. Слуга и его хозяин спорят по вопросам философии и морали. Хозяин — сторонник свободы воли, ему кажется, что он властвует над миром и способен определять ход вещей. Но это иллюзия. Жак фаталист на своём горьком опыте познал, что человек подвластен обстоятельствам и судьба управляет им. Но фатализм Жака никогда не обрекает его на пассивность, он не столько выражает покорность судьбе, сколько доверие к природе, к жизни в её свободном и стихийном течении. Эта сторона философии Жака близка Д., она определяет структуру романа. Рассказ Жака о его любовных приключениях, образующий сюжетную канву книги, всё время прерывается. Д. предпочитает литературным канонам и штампам стихийное движение жизни во всей её непредрешённости и изменчивости.

Самое значительное произведение Д. «Племянник Рамо» (1762—79, изд. 1823) написано в форме диалога между философом и племянником известного французского композитора Рамо. Диалог не имеет строго определённой темы, но обладает внутренним единством, за каждым высказыванием стоит личность собеседника, его характер, концепция бытия, мировоззрение. Рамо — нищий музыкант, представитель парижской богемы, человек аморальный, циничный, беспринципный, друг реакционных продажных журналистов, паразит и прихлебатель в домах богатых аристократов — продукт разложения «старого порядка». Но аморальное поведение Рамо находит своё объяснение в состоянии современного общества. Рамо отвергает нравственные нормы общества, воспринимая их как силу от него отчуждённую, ему враждебную, а потому злую, и единственную жизненную ценность видит в удовлетворении своих естественных страстей и стремлений. Своим аморальным поведением и своими циническими высказываниями Рамо разоблачает окружающий его мир, срывает с общества его лицемерную маску, обнажает его существо. Но Рамо разоблачает нежизненность и отвлечённость и идеалов философа. Он ясно понимает, что главной силой становится богатство, а покуда властвует нужда, всякая свобода призрачна, все принимают позы, играют роли и никто не бывает самим собой. Признавая в конце диалога, что единственно свободной личностью является Диоген в бочке, философ сам утверждает нежизненность своих идеалов.

Не опубликованные при жизни писателя романы и повести Д. обращены к будущему. Сложной диалектикой мыслей и характеров они перерастают рамки искусства 18 в. и предвосхищают последующее развитие европейского реалистического романа. Наследие Д. продолжает служить прогрессивному человечеству.

Подобно другим французским философам-материалистам 18 в., Д. придавал огромное значение просвещению. «Образование, — писал он, — придает человеку достоинство, да и раб начинает сознавать, что он не рожден для рабства» (Собрание соч., т. 10, М., 1947, с. 271). Высоко оценивал Д. роль воспитания в формировании человека. Вместе с тем он считал, что для развития детей существенное значение имеют их анатомо-физиологические особенности. Воспитание, достигая многого, не может сделать всего. Задача состоит в том, чтобы выявить природные способности детей и дать им самое полное развитие.

Мысли Д. о народном образовании изложены в «Плане университета или школы публичного преподавания наук для Российского правительства», составленном в 1775 по просьбе Екатерины II, и в ряде заметок, написанных им во время пребывания в Петербурге («О школе для молодых девиц», «Об особом воспитании», «О публичных школах» и др.). Д. рассматривал широкий круг педагогических проблем (система народного образования, методы обучения и др.). Он проектировал государственную систему народного образования, отстаивал принципы всеобщего бесплатного начального обучения, бессословности образования. Стремясь обеспечить фактическую доступность школы, Д. считал необходимым организовать материальную помощь государства детям бедняков (бесплатные учебники и питание в начальной школе, стипендии в средней и высшей школе). Д. восставал против господствующей в то время во всей Европе системы образования с её классицизмом и вербализмом. На первый план он выдвигал физико-математические и естественные науки, выступая за реальную направленность образования и его связь с потребностями жизни. Д. стремился построить учебный план средней школы в соответствии с системой научного знания, с учётом взаимозависимости наук, выделяя в каждом году обучения главный предмет (например, 1-й класс — математика, 2-й — механика, 3-й — астрономия и т.д.). Включая в учебный план религию, Д. отмечал, что делает это, считаясь со взглядами Екатерины II, и в качестве скрытого «противоядия» намечал преподавание морали по материалистическим книгам Т. Гоббса и П. Гольбаха. Д. писал о важности составления хороших учебников и предлагал привлечь к этому делу крупных учёных. В целях повышения уровня знаний он предлагал 4 раза в год проводить публичные экзамены в средней школе и отсеивать нерадивых или неспособных учащихся. Для лучшего подбора учителей Д. советовал объявлять конкурсы.

«План» Д. был опубликован только в 19 в. [раздел о среднем образовании с купюрами — в 1813—14 в журнале «Анналь д'эдюкасьон» («Annales d'education»), а полностью — в 1875, в собрании его сочинений].

Соч.: Œuvres complètes, t. 1—20, P., 1875—77; Œuvres. Texte établi et annoté par A. Billy, P., 1957; Œuvres romanesques, P., 1959; Œuvres politiques, P., [1963]; Correspondance. Ed. établie, annotée par G. Roth, v. 1—9, P., 1955—63; в рус. пер. — Собр. соч., т. 1—10, М. — Л., 1935—47; Об искусстве, т. 1—2, Л. — М., 1936; Парадокс об актере, Л. — М., 1938; Избранные атеистические произведения, М., 1956; Племянник Рамо, М., 1958.

Лит.: Морлей Дж., Дидро и энциклопедисты, М., 1882; Бильбасов В. А., Дидро в Петербурге, СПБ, 1884; Дидро и Екатерина II. Их беседы, напечатанные по собственноручным запискам Дидро. С пояснительным очерком и примечаниями М. Турне, СПБ, 1902; Блюменфельд В., Драматургическая теория Дидро, в кн.: Ранний буржуазный реализм, Л., 1936; Иващенко А., Реалистические повести Дидро, в кн.: Реализм XVIII в. на Западе, М., 1936; Писарев Д. И., Дидро и его время, в кн.: Звенья, [сб.] 6, М. — Л., 1936; Шишкин А. Ф., Теория воспитания Д. Дидро, «Советская педагогика», 1938, № 10; Фрумов С. А., Педагогические взгляды Дидро, в кн.: Очерки по истории педагогики, под ред. Н. А. Константинова, М., 1952, с. 79—82; Волгин В. П., Развитие общественной мысли во Франции в XVIII веке, М., 1958, с. 102—32; Казарин А. И., Дидро и некоторые вопросы русской культуры, «Вестник истории мировой культуры», 1958, № 1; Луппол И. К., Д. Дидро, М., 1960; Гачев Д. И., Эстетические взгляды Дидро, М., 1961; Барская Т. Э., Дени Дидро, Л. — М., 1962; Акимова А., Дидро, М., 1963; Аникст А., Теория драмы от Аристотеля до Лессинга, М., 1967; Верцман И. Е., Эстетика Дени Дидро, в его кн.: Проблемы художественного познания, М., 1967; Бернштам Л. Г. [сост.], Дидро, 1713—1784, Л., 1938 (библ.); Rosenkranz К., Diderots Leben und Werke, Bd 1—2, Lpz., 1866; Hermand P., Les idées morales de Diderot, P., 1923; Luc J., Diderot. L'artiste et le philosophe, P., 1938; Tohomas J., L'humanisme de Diderot, 2 éd., P., 1938; Billy A., Vie de Diderot, P., 1948; Diderot studies. Ed. by Otis Е. Fellows and Torrey Norman L., t. 1—10, Syracuse, 1949—68; LoreI A., Diderots Naturphilosophie, W., 1950; Belaval I., L'esthétique sans paradoxe de Diderot, P., 1950; Guyot Сh., Diderot par lui-měme, P., 1953; Mayer J., Diderot l'homme de science, Rennes, 1959; Proust J., Diderot et encyclopédie, P., 1962; Kempf R., Diderot et le roman ou Le démon de la présence, P., 1964; Mornet D., Diderot, P., 1966.

В. Я. Бахмутский.

Д. Дидро. «Жак фаталист». Фронтиспис 1-го тома. Париж, 1797 (гравюра анонимного автора).

Д. Дидро.

ДИДРО (Diderot) Дени (1713 - 84), французский философ-просветитель, писатель. Основатель и редактор французской "Энциклопедии" (т. 1-35, 1751 - 80). В философских сочинениях "Письмо о слепых в назидание зрячим" (1749), "Мысли об объяснении природы" (1754), "Сон Д'Аламбера" (1769, издание 1830) и др., будучи сторонником просвещенной монархии, выступал с непримиримой критикой феодализма, абсолютизма, христианской религии и церкви, отстаивал (опираясь на сенсуализм) материалистические идеи; один из идеологов революционной французской буржуазии 18 в. Литературные сочинения написаны в основном в традициях реалистически-бытового романа Просвещения (проникнутый народным жизнелюбием и житейской мудростью "Жак-фаталист", 1773, издание 1796; антиклерикальный роман "Монахиня", 1760, издание 1796); остроумие, диалектическая, не без цинического оттенка, игра ума - в романе "Племянник Рамо" (1762 - 79, издание 1823).

Дидро

ДИДРО Дени (Denis Diderot, 1713—1784) — французский философ и писатель, основатель знаменитой «Энциклопедии» (см.). Вместе с Вольтером, Руссо, Монтескье, Даламбером и др. энциклопедистами Д. был идеологом третьего сословия и создателем тех идей просветительного века, которые подготовили умы к Французской революции. В своих философских воззрениях он был материалистом. Отрицал дуалистическое учение о раздвоении материального и духовного начала, признавая, что существует только материя, обладающая чувствительностью, а сложные и разнообразные явления — лишь результат движения ее частиц. Человек представляет собою только то, что из него делают общий строй воспитания и смена фактов; каждое действие человека есть акт, необходимый в сцеплении актов, и каждый из этих последних так же неизбежен, как восход солнца. Этим учением Д. наносил удар идее откровения, на к-рой держалась власть католического духовенства, отнимал у римской церкви право толковать волю бога, цель мироздания, право награждать и карать людей за их поступки и дал мощный толчок изучению природы, развитию естествознания. По своим политическим воззрениям Д. был сторонником теории просвещенного абсолютизма. Подобно Вольтеру он не доверял народной массе, неспособной, по его мнению, к здравым суждениям в «нравственных и политических вопросах», и считал идеальным государственным строем монархию, во главе к-рой стоит государь, вооруженный всеми научными и философскими знаниями. Д. верил в благотворность союза монархов и философов, и подобно тому как его материалистическое учение было направлено против духовенства и имело целью передать власть над «душами» философам, так его просвещенный абсолютизм стремился передать этим же философам власть государственную. Известно, чем закончился союз философов и монархов. Последние ухаживали за первыми, но первые не оказали реального влияния на практическую политику просвещенных деспотов. Когда Д. приехал в Петербург по приглашению Екатерины II, она обласкала мыслителя, беседовала с ним целыми часами, но скептически отнеслась к проектам «Дени Первого» об уничтожении роскоши при дворе и обращении освободившихся средств на нужды народа, так же как к его проектам о всеобщем бесплатном обучении. Знаменитый философ получил от Екатерины крупную сумму денег за свою библиотеку, причем она была оставлена в его распоряжении и Д. выплачивалось определенное жалование за заведывание этой библиотекой. А в России в это время продолжали процветать крепостное право, батоги, преследования сектантов.

Идеологом буржуазии Д. является и в своих лит-ых произведениях. Он проложил во Франции путь буржуазно-сентиментальной драме, уже раньше зародившейся в Англии (Лилло, Э. Мур, Камберленд и др.). В 1757 появилась его первая пьеса «Побочный сын» (Un fils naturel), а в следующем году другая — «Отец семейства» (Pere de famille). Самое заглавие обоих произведений указывает на то, что их сюжетами послужили семейные отношения. В первом Д. защищал права незаконнорожденных детей, во второй — права сына выбирать себе жену по указанию сердца, а не отца. В рассуждениях, сопровождавших эти пьесы, Д. устанавливает новый вид драматического искусства, который он называет «серьезным жанром». Классический театр проводил строгое разделение между трагедией, жанром, существовавшим для возвышенных и героических тем, для изображения высшего сословия, с одной стороны, и комедией с будничными темами и героями из простых сословий — с другой. Самый факт установления среднего между трагедией и комедией жанра, к-рый получил впоследствии такое распространение под именем драмы, свидетельствовал о том влиянии, к-рое оказывала буржуазия на развитие литературы. «Серьезный жанр» снимал границы, отделявшие аристократические классы от низших, возвышенные чувства от будничных. Право на трагическое перестало быть исключительным правом придворного общества. По учению Д., трогательные и возвышенные чувства можно найти и у бедняка. С другой стороны, забавное и смешное не чуждо и придворной аристократии. Если буржуазия стремилась разрушить сословные перегородки между собою и привилегированным дворянством, то Д. разрушал сословные перегородки в лит-ых жанрах. Отныне трагедия становилась более очеловеченной. Все сословия могли быть представлены в драматическом произведении. Вместе с тем рационалистическое построение характеров уступило место реальному изображению живых людей. Чувствительность и нравоучение — основные черты нового жанра, вопросы семьи и морали — его главные темы, добродетельные буржуа, бедняки и крестьяне — преобладающие герои. Новый жанр вполне соответствовал задачам просветительного века, театр стал проводником освободительных идей, вернулся к человеческой природе, отменил все условности, этикет, торжественный стих и высокий стиль классического направления, отвечая вполне вкусам буржуазии, к-рая не имела героических предков и воспоминаний, любила семейный очаг и жила в атмосфере своих будничных забот.

Эти же взгляды — верность природе, непригодность классических условностей и важное значение нравоучительного элемента в искусстве — Д. отстаивает и в качестве критика и теоретика искусства. Он писал не только о лит-ре, но и об изобразительных искусствах («Салоны») и об искусстве актера («Парадокс об актере»). В своих «Салонах» он сближал живопись и скульптуру с лит-рой, требовал «нравственных картин» и рассматривал изобразительные искусства как своеобразное средство воздействия на умы. «Парадокс об актере» до сих пор не утратил своего значения по богатству и оригинальности мыслей. Д. — враг актерской теории «нутра». Актер должен играть обдуманно, изучив природу человека, неуклонно подражая какому-нибудь идеальному образцу, руководимый своим воображением, своей памятью, — такой актер будет всегда равно совершенен: все у него размерено, соображено, изучено, приведено в стройный порядок. «Власть над нами принадлежит не тому, кто в экстазе, кто — вне себя: эта власть — привилегия того, кто владеет собой».

Если драмы Д. сохранили только исторический интерес, то более счастливым оказался Д. в своих повестях. В них он удачнее проводит то положительное, что внесли идеологи буржуазии в литературу. Здесь ярко выражена зависимость героя от среды, их связь и взаимодействие: герой вставлен в рамки бытовых условий, и человеку вообще, человеку рационалистически, отвлеченно построенному классиками, противопоставляется общественный тип, живой образ, озаряющий смысл целой эпохи. Из беллетристических произведений Д. наибольшей известностью пользуется «Жак Фаталист» (Jacques le fataliste, 1773) и в особенности «Племянник Рамо» (Le Neveu de Rameau, 1762, посмертн.), лучшее из его художественных произведений. «Жак Фаталист» — повесть о странствиях и приключениях двух приятелей, в к-рую автор вставил ряд эпизодов. Здесь выведена вереница характерных фигур того времени, подвергнуты критике распущенность, эгоизм, бессодержательность, мелочность и отсутствие глубоких интересов в так наз. обществе; этому последнему противопоставляются примеры добродетели, искренность и чувствительность — качества, обретенные Д. в буржуазной среде. Рамо, герой другой повести, талантливый циник, одновременно отталкивающий своей беспринципностью и привлекающий своими парадоксальными суждениями. В его лице Д. воплотил все отвратительное, что таилось в недрах старого общества. Рамо — это накипь, образующаяся на поверхности моря, взволнованного идейными бурями, в эпоху начавшейся ликвидации остатков дворянско-церковного господства. Это — муть, поднявшаяся со дна, когда свежая струя ворвалась в застоявшиеся воды, когда дрогнул и заколебался в своих основах старый мир со связанными с ним понятиями. Рамо легко переходит от раболепия к наглости, он — не просто негодяй, он — виртуоз клеветы и обмана, он наслаждается бессилием честных людей в их борьбе с негодяями и испытывает что-то вроде художественного наслаждения, нападая на слабые, уязвимые стороны просветительной философии, любуется своей удобной позицией циника и беззастенчивостью нахала, к-рая позволяет ему легко и искусно проникать в лазейки, случайно образовавшиеся во время сложной социальной борьбы, есть и пить не без приятности и проводить время в праздности. Рамо отрицает всякую мораль — не только те устои, на к-рых держалось старое общество, но и новую, возникшую вместе с ростом буржуазии. Он враг всякой организованной общественности, типичная богема, индивидуалист, к-рого возмущает всякая дисциплина, всякое насилие над личностью. И тем не менее в Рамо есть нечто от самого Д., именно огромный запас жизненных сил, могучее чувство природы, естественное ощущение своего «я» — то, что являлось существенным элементом в учении энциклопедистов. Д. в конце концов готов в одном пункте признать его правым: «самое главное, чтобы вы и я существовали и были сами собою, а все прочее пусть идет, как может». Следует указать также на повесть Д. «La religieuse» (Монахиня), где изображены развращенные нравы женского монастыря. Рассказ ведется от лица молодой девушки-послушницы, непонимающей того, что она переживает. Тонкое сочетание чувствительности, смелого натурализма и психологической правды делает «Монахиню» одним из лучших произведений французской прозы XVIII в. Благодаря своей остро проведенной антиклерикальной тенденции «La religieuse» является великолепным образцом антирелигиозной пропаганды XVIII в.

Оригинален и стиль Д. Наиболее живой, подвижный ум среди просветителей XVIII в., легко и быстро улавливающий не только общие понятия и формы вещей, но и своеобразие их оттенков, быстро реагирующий на все и мыслью и чувством, Д. пишет с бо'льшей эмоциональной выразительностью и конкретностью, чем Вольтер. Язык последнего более отточен и сух, менее периодичен, чем речь Д., к-рая однако не столь расплывчата и ораторски-патетична, как слог Руссо. Д. принадлежит к числу тех цельных натур с законченным миросозерцанием, к-рые не могут ограничить свой кругозор какой-нибудь специальностью или частными проблемами. Он обладал широким и всесторонним образованием, солидными знаниями в области и философии и естествознания, социальных наук, лит-ры, живописи, театра и т. п. Его величайшим подвигом было создание «Энциклопедии», первый том к-рой вышел в 1751 и к-рая с перерывами издавалась в течение двадцати лет. Во всех ее статьях чувствуется влияние мысли Д. — идеолога воинствующей буржуазии, захватывавшей в свои руки торговую и промышленную жизнь страны, писателя, окрашивавшего умонастроением тогдашнего передового класса все разнообразные темы, к-рых он касался.Библиография:

I. Собр. сочин. Д. в 20 тт. Ассеза и М. Турне вышло в 1875—1877. Сборник избран. сочин. (Ouvres Choisies, edition du centenaire), в 1884. Русск. перев. особенно многочисленны в XVIII в.: «Les Bijoux indiscrets» (Нескромные самоцветы), 1748 и «La religieuse» (Монахиня), 1760. Из позднейших надо отметить: Романы и повести, перев. В. Зайцева, 2 тт., СПБ., 1872 (уничтожено цензурой); Племянник Рамо, изд. Чуйко, в «Библ. европ. мыслит. и писат.», СПБ., 1883; То же, в серии «Русск. класс. биб-ка А. Чудинова», сер. II, в. XVIII, СПБ., 1900; Монахиня, изд. «Атеист», М., 1929.

II. Морлей Дж., Дидро и энциклопедисты, М., 1882; Веселовский Алексей, Дени Дидро, «Вестник Европы», 1884, Х—XI (и в «Этюдах и характеристиках»); Бильбасов В. А., Дидро в Петербурге, СПБ., 1898; Луппол И., Дени Дидро, М., 1924; Rosenkranz, Diderots Leben und Werke, 1866; Collignon, Diderot, sa vie, ses Ouvres, sa correspondance, 1895; Avezac-Lavigne, Diderot et la societe du baron d’Holbach, 1875. Кроме того, характеристики Д. дали: Sainte-Beuve, Portraits litteraires; Карлейль, Critical and historical essays, русск. перев., М., 1878; Dubois-Reymond, Zu Diderots Gedachtnis, 1884; Scherer E., Diderot, 1880; Busnelli M. D., Diderot et l’Italie, 1925; Ledieu P., Diderot et Sophie Volland, 1925; Palache J. G., Four novelists, Crebillon, Laclos, Diderot, Restif de la Bretonne, N.-Y., 1926.

ДИДРО

(Diderot) Дени (1713--1784) — французский философ и идеолог Просвещения, писатель, теоретик искусства, глава энциклопедистов. Основные сочинения: вольный авторский перевод и комментарий работы А.Э.К. Шефтсбери ‘Исследование о достоинстве и добродетели (1745, Голландия), анонимно изданные ‘Мысли философа’ (1746), ‘Письмо о слепых в назидание зрячим’ (1749), ‘Мысли об истолковании природы’ (1754), трилогия ‘Разговор Д'Аламбера с Дидро’, ‘Сон Д'Аламбера’ и ‘Продолжение разговора’ (1769), ‘Философские принципы материи и движения’ (1770), ‘Жизнь Сенеки’ (1778), расширенная до ‘Опыта о царствовании Клавдия и Нерона’ (1782), ‘Элементы физиологии’ (1777—1780), посмертно опубликованы ‘Прогулка скептика, или Аллеи’ (1747, изд. в 1796), ‘Систематическое опровержение книги Гельвеция ‘О человеке’ (1773, изд. в 1785), антиклерикальный роман ‘Монахиня’ (1760, изд. в 1796), нравственно-философские романы ‘Племянник Рамо’ (1762, изд. в 1792), ‘Жак-фаталист и его хозяин’ (1773, изд. в 1792). Начальное образование — в школе иезуитов, затем — колледж д'Аркур в Париже Первые же произведения Д. характеризуются острой полемичностью, антиклерикальной и антимонархической направленностью, что изначально поставило его в оппозиционное положение по отношению к властям: написанная в 1746 работа ‘Философские мысли’ в том же году была сожжена по решению Парижского парламента (наряду с ‘Естественной историей души’ Ламе три), а сам Д. по ряду доносов был арестован за пропаганду ‘опасных мыслей’ и заточен в Винсенский замок. Последующие после трехмесячного заключения 20 с лишним лет жизни Д. были посвящены созданию 35-томной ‘Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел’ (1751 —1780), издание которой усилиями Д. было доведено до завершения. ‘Энциклопедия’ объединила вокруг себя наиболее ярких и прогрессивных представителей философской мысли просвещения (Руссо, Д'Аламбер, Вольтер, Кондильяк, Монтескье, Гольбах и др.). В написанном Д. ‘Проспекте’ (1750) к ‘Энциклопедии’ была поставлена грандиозная задача ‘изобразить общую картину усилий человеческого ума во всех областях знания во все времена’. Убежденный в социальных возможностях аппликации конструктивного потенциала философии, Д после окончания работы над ‘Энциклопедией’ (1773) по приглашению Екатерины Великой посещает Россию с целью воплотить в жизнь оптимальный вариант соотношения и взаимодействия философии и политики, понимаемый им как наставление мудрым философом просвещенного монарха. За время пребывания в России (с весны 1773 до весны 1774) Д. написаны ‘Замечания на Наказ ее Императорского Величества депутатам Комиссии по составлению законов’, ‘Философские, исторические и другие записки различного содержания’, ‘План университета, или школы публичного преподавания всех наук, для Российского государства’, в которых содержалась масштабная социально-политическая программа законодательных и организационно-управленческих реформ, основанных на фундаментальной демократической идее Просвещения о том, что ‘лишь нация есть подлинный суверен, истинным законодателем может быть лишь народ’, в то время как ‘хороший государь является лишь преданным управителем’. Основной пафос предложенной Д. программы заключался в преобразовании России в конституционную монархию с рыночной экономической основой, отменой сословной структуры, введением избирательного парламента и учредительного собрания как законодательного органа и субъекта национального суверенитета. Д. был избран почетным членом Петербургской академии наук. В России еще при жизни Д. были изданы в русском переводе некоторые его работы и переведены из ‘Энциклопедии’ ‘Статьи о философических толках’ (1774). Когнитивный оптимизм характерен и для философской концепции Д.: отталкиваясь от исходно скептического тезиса ‘мы не знаем почти ничего’, Д. тем не менее полагает, что представления человека о мире становятся все более и более адекватными ‘по мере прогресса человеческих знаний’. Онтологическая концепция Д. может быть охарактеризована как последовательный материализм: ‘во Вселенной есть только одна субстанция’ — несотворенная извечная материя, понимаемая в концепции Д. как внутренне активная и наделенная потенциалом самодвижения: ‘Я останавливаю свои взоры на общей массе тел и вижу все в состоянии действия и противодействия, все гибнет в одной форме и восстанавливается в другой, повсюду — всевозможные сублимации, диссолюции, комбинации. Отсюда я делаю вывод, что материя гетерогенна; что существует в природе бесконечное количество разнообразных элементов; что у каждого из этих элементов имеется своя особая, внутренняя, непреложная, вечная, неразрушимая сила и что все эти присущие телу силы имеют свои действия вне тела; отсюда рождается движение или всеобщее брожение во вселенной’. Фактически движение понимается Д. максимально широко — как изменение вообще, причем ‘тело преисполнено деятельности и само по себе, и по природе своих основных свойств — рассматриваем ли мы его ‘в молекулах или в массе’ и ‘сила каждой молекулы неистощима’. Д. принадлежит также прогностическая идея о принципиальной возможности — в будущем, на новом уровне науки и техники — деления тех частиц, которые в естественном своем (‘природном’) состоянии выступают как ‘элементы’: ‘когда-нибудь искусственная операция деления элементов материи’ может пойти значительно ‘дальше того, чем она производилась, производится и будет производиться в сочетании природы, предоставленной самой себе’. Взглядам Д. на природу, оформившимся на базе концепции ‘вечного течения природы’ Ж. де Бюффона, свойствен трансформизм (‘все окружающее непрестанно меняется’) как вид эволюционизма: ‘в начале времен находящаяся в брожении материя породила Вселенную’ и различных живых существ, — это ‘брожение как внутренняя активность материи ‘продолжает и будет продолжать комбинировать массы материи, пока из них не получится какая-нибудь жизнеспособная комбинация’. — Таким образом задолго до Дарвина Д. была фактически сформулирована идея адаптационных механизмов биологической эволюции и естественного отбора. Трансформизм Д., наряду с более поздними эволюционной гипотезой Вольфа и космогонической гипотезой раннего Канта, является важной вехой в становлении эволюционных взглядов на природу. Принцип трансформизма распространяется в концепции Д. и на сенсорную сферу: ‘элементами природы’ Д. вслед за Мопертюи и считает не механические атомы, но ‘органические молекулы’, наделенные неразвитым исходным свойством чувствительности. Однако если Мопертюи постулировал наличие у элементов материи всей гаммы проявлений психики, то Д. в духе эволюционизма полагает, что ‘следовало бы удовлетвориться предположением чувствительности в тысячу раз меньшей, чем чувствительность животных, наиболее близких к мертвой материи’. ‘Чувствительность’ выступает у Д. как ‘общее и существенное свойство материи’; развитие этой элементарной сенсорной способности выступает основой формирования зрелой психики животных и ментальных способностей человека, основанных на чувственном опыте. Важно, что это эволюционное движение, приводящее к переходу от неживой (‘чувствующей’) к живой (‘мыслящей’) материи, осуществляется принципиально немеханическим путем: ‘как капля ртути сливается с другой каплей ртути, так чувствующая и живая молекула смешивается с другой чувствующей и живой молекулой... Вначале были две капли, после прикосновения стала лишь одна’. Мыслящее ‘Я’ Д. сравнивает у человека с пауком, который ‘гнездится’ в коре головного мозга, а нервную систему, пронизывающую весь человеческий организм, — с нитями паутины’, распространенными таким образом, что ‘на поверхности нашего тела нет ни одной точки без их отростков’. Это позволяет человеку ‘чувствами познать природу’. Сенсорная способность человека рассматривается им на основе предложенной Гартли ‘вибрационной теории’: ‘Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют’. Проблема единства сознания и рефлексивного самосознания (до Д. — проблема ‘ассоциации идей’ у Юма, после Д. — проблема ‘трансцендентального единства апперцепции’ у Канта) решается на основе феномена памяти, связанной с определенной физиологической организацией организма, обеспечивающей хранение накопленных данных опыта (информации): ‘существо чувствующее и обладающее этой организацией, пригодной для памяти, связывает получаемые впечатления, созидает этой связью историю, составляющую историю его жизни, и доходит до самосознания. По Д., именно чувства являются ‘источником всех наших знаний’. Вместе с тем, гносеологическая позиция Д. далека от крайностей сенсуализма. Он конструирует новую форму рациональности, которая основывалась бы на единстве чувственного и рационального: наблюдение собирает факты, размышление их комбинирует, опыт проверяет результаты комбинаций. Согласно Д., ‘истолкователем природы’ может быть только субъект, синтезирующий ‘экспериментальные’ и ‘рациональные’ формы философствования, в силу чего он считал необходимым ‘группе умозрительных философов соблаговолить соединиться с группой философов действующих’ — ‘в интересах истины’. Характерная для материализма 18 в. механистическая идея комбинаторики чувственно-эмпирических данных существенно видоизменяется у Д., причем не столько в связи с общепросветительским пафосом возвеличивания разума как ‘господина’ и ‘судьи’ чувств, сколько в связи с разработкой конкретных гносеологических механизмов, реабилитирующих гипотезу как форму научного знания (после знаменитого ньютоновского ‘гипотез не создаю’). Д. отнюдь не сводит рациональное мышление к калькуляции опытных данных, но, напротив, фиксирует, что ‘великая привычка опытных наблюдений воспитывает... чутье, имеющее характер вдохновения’ и позволяющее творчески интегрировать эмпирическую информацию и усматривать в ней неочевидные обобщения. И хотя в целом предполагается, что силлогизмы не выводятся мыслящим сознанием, но только реконструируются им, будучи ‘выведенными’ самой природой, тем не менее Д. вводит в свою гносеологию идею ‘странного’ характера наиболее значительных ги потез, требующих для своего выдвижения ‘большого воображения’ и основанных ‘на противоположностях или на столь отделенных, едва заметных аналогиях’, что после этих гипотез ‘грезы больного не покажутся ни более причудливыми, ни более бессвязными’. Вместе с тем любая, даже самая ‘странная’ гипотеза нуждается в проверке на истинность. Причем, предвосхищая методологические построения позитивизма, Д. выдвигает требование двух этапов этой проверки, фактически соответствующих этапам апробации гипотезы на логическую непротиворечивость (‘для абсолютно неверных взглядов достаточно одной первой проверки’) и ее содержательно-предметной верификации, в ходе которой возможно, что при ‘умножении опытов не получаешь искомого, но все же может случиться, что встретишь нечто лучшее’. Аналогичная архитектоника (исходная сенсорная основа и оформляющиеся на ее базе и оказывающие на нее обратное влияние рациональные структуры) характерна и для нравственной философии Д. Отстаивая традиционную для Просвещения концепцию ‘естественного человека’ с ее формулой ‘естественных человеческих потребностей’ как соответствующих человеческой природе, Д., вместе с тем, ставя вопрос о естественности дурных наклонностей, приходит к необходимости разумного их ограничения, и, обсуждая вопрос о возможности воспитания как такового, отступает от жесткой парадигмы врожденной ‘естественности’, допуская влияние на нравственное сознание социальных факторов: ‘если законы хороши, то и нравы хороши; если законы и дурны, то и нравы дурны’. Под хорошими законами понимаются в данном случае такие, которые ‘связывают благо отдельных индивидов с общим благом’, задавая ситуацию невозможности ‘повредить обществу, не повредив самому себе’. Примечательно, что проблема государства, трактуемая Д. в характерном для Просвещения ключе концепции общественного договора, погружается им и в нравственный контекст, задавая тем самым новый вектор интерпретации политико-социальной проблематики. В обрисованной системе отсчета Д. формулирует утилитаристский принцип, аналогичный принципу ‘разумного эгоизма’: ‘для нашего собственного счастья в этом мире лучше быть, в конце концов, честным человеком’. И над принципами ‘естественности’ и ‘разумного эгоизма’ прорисовывается у Д. ригористический нравственный императив: ‘Должно же быть достоинство, присущее человеческой природе, которое ничто не может заглушить’. Однако трактовка этого достоинства как опять же естественного, присущего ‘человеческой природе’, наполняет ригоризм Д. новым, отличным от допросветительского, подлинно гуманистическим содержанием. Такая трактовка морали выступает семантической и аксиологической основой формулировки Д. универсальной моральной максимы, предвосхищающей кантовский категорический императив: человек должен поступать по отношению к другим так, как он хотел бы, чтобы они поступали по отношению к нему. В области эстетики Д. развивал традиционную для Просвещения концепцию искусства как ‘подражания природе’, однако, применительно к теории театра им была разработана концепция актера-аналитика, воплощающего на сцене не переживаемые им страсти (тезис, легший впоследствии в основу системы Станиславского), но выражающего сущность социальных и психологических типажей, при этом ориентируясь ‘не на непосредственное заимствование из жизни’, а на так называемый ‘идеальный образ’ (‘первообраз’). Последний моделирует тот или иной тип личности или социальной роли (впоследствии сходные идеи были высказаны в модернистской теории искусства и фундировали собой экспрессионизм). Следует отметить, что в философской концепции Д. предвосхищена и та особенность европейского самосознания, которая была эксплицитно выражена в гегелевском постулате ‘разорванного сознания’. Эта идея фундирована у Д. не социально-психологически, но исключительно содержательно и вытекает из диалогической структуры его произведений: ряд из них написаны в форме диалога (‘Разговор д'Аламбера с Дидро’, ‘Сон д'Аламбера’, ‘Продолжение разговора’, романы ‘Племянник Рамо’, ‘Жак-фаталист и его хозяин’) в других дидроведами констатируется имплицитное присутствие ‘анонимной публики’ (В. Краусс). Использованный Д. сократический метод позволяет выявить в ходе процессуального диалога не только противоречия между позициями дискутирующих сторон, но и внутреннюю противоречивость каждой из них, что оказывается экзистенциально, смысложизненно значимо для собеседников. Вскрытые в контексте диалогов дилеммы единости и гетерогенности материи, свободы и необходимости, необходимости и случайности, сенсуализма и рационализма, врожденных наклонностей и воспитательного влияния среды и т.п., оформляются в концепции Д. как ‘парадоксы’ (Д. свой метод называет ‘методом парадоксов’), которые семантически и с точки зрения своего статуса оказываются изоморфными грядущим кантовским антиномиям. И как в системе Канта возникновение антиномии знаменует собой выход разума за свои пределы, так и для Д. парадокс возвещает о границе позитивного тезиса, за которым — антитезис как его противоположность. Рассуждения Д. словно специально были подготовлены для того, чтобы проиллюстрировать действие теоремы К. Геделя, апплицированной из области формализма в сферу содержания, демонстрируя живое движение мысли через противоречие и задавая когнитивную основу того, что впоследствии будет названо ‘разорванным сознанием’: по словам Д., любое ‘честное сознание’ гетерогенно, что в системе отсчета новоевропейского идеала целостной личности не могло не быть воспринято трагично. Таким образом, концепция Д. может быть оценена не только как знаменательная веха в разворачивании традиции Просвещения и новоевропейской философии, но и как крупный шаг в движении к философской немецкой классике и неклассическим формам философствования, говорящим от имен ‘разорванного сознания’. Оценивая место философии Д. в историко-философской традиции, можно обратиться к его метафоре, изображающей ‘необъятную сферу наук... как широкое поле, одни части которого темны, а другие освещены’ и эксплицирующей задачи философа как состоящие в том, чтобы ‘расширить границы освещенных мест или приумножить на поле источники света’. С учетом оригинальных авторских трудов Д. и его вдохновенного труда по созданию ‘Энциклопедии’, можно с полным правом сказать, что им с честью выполнена как одна, так и другая задача. Д. являет собой образец человека, сделавшего все возможное, чтобы воплотить в действительность свои идеалы и ‘стараться оставить после себя больше знаний и счастья, чем их было раньше’. Для философии постмодернизма Д., с одной стороны, выступает символом-персонификатором классической культуры в целом (‘Дидро, Брехт, Эйзенштейн’ у Р.Барта), с другой — в его философии нередко отыскиваются семантические моменты (например, презумпция парадоксальности), предвосхищающие постмодернистскую стратегию логотомии (СМ.).

ДИДРО

(Diderot) Дени (1713-1784) — фр. философ-просветитель, писатель, теоретик искусства. Возглавлял издание знаменитой «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» — выдающегося произведения фр. просветителей. В своих первых работах («Философские мысли», 1746; «Прогулка скептика, или Аллеи», 1747) придерживался деизма. В соч. «Письмо о слепых в назидание зрячим» (1749) перешел на позиции атеизма и материализма. Телеологическому доказательству бытия Бога (в мире царит гармония, целесообразность, значит, он сотворен по разумному плану Богом) Д. противопоставляет эволюционистские воззрения на природу (наблюдаемая гармония — результат длительного развития материи от менее совершенных форм к более совершенным, поэтому нет необходимости допускать существование Бога). Атеистический материализм получил дальнейшую разработку в соч.: «Мысли об истолковании природы» (1754), «Разговор Д'Аламбера и Дидро» (1769), «Философские принципы относительно материи и движения» (1770) и др. Согласно Д., материя — единственная субстанция. Элементы материи — органические молекулы, каждая из которых неизменна, вечна. Молекулы неделимы, разнородны; им присуща неистощимая внутренняя сила. Чувствительность — всеобщее свойство материи; сознание развивается на основе чувственных восприятий, поэтому утверждение о существовании особой бестелесной субстанции несостоятельно (по Д., процесс развития, приводящий к появлению животного из яйца, достаточно ясно доказывает, что даже неорганическая материя обладает способностью ощущения). Движение — существенное свойство материи. Согласно Д., нет абсолютного покоя, ложное учение философов о пассивности материи возникло вследствие предположения о ее однородности; в действительности же материя качественно разнородна, все ее частицы преисполнены разнообразной деятельности. По мнению Д., признание способности материи к самодвижению с неизбежностью приводит к отказу от представлений о внеприродном Боге (одной из важнейших функций которого считалось сообщение движения бездеятельной материи). В основе гносеологических воззрений Д. — представление о том, что источником всех человеческих знаний являются чувственные восприятия. Чувства должны контролироваться разумом и экспериментом, поэтому три главных средства исследования природы — наблюдение, размышление, эксперимент. Идеи Д. оказали значительное влияние на последующие формы материалистической философии.

ДИДРО (Diderot) Дени (1713-1784) - французский философ и идеолог Просвещения, писатель, теоретик искусства, глава энциклопедистов. Основные сочинения: вольный авторский перевод и комментарий работы А.Э.К. Шефтсбери «Исследование о достоинстве и добродетели (1745, Голландия), анонимно изданные «Мысли философа» (1746), «Письмо о слепых в назидание зрячим» (1749), «Мысли об истолковании природы» (1754), трилогия «Разговор д\'Аламбера с Дидро», «Сон д\'Аламбера» и «Продолжение разговора» (1769), «Философские принципы материи и движения» (1770), «Жизнь Сенеки» (1778), расширенная до «Опыта о царство вании Клавдия и Нерона» (1782), «Элементы физиологии» (1777-1780); посмертно опубликованы «Прогулка скептика, или Аллеи» (1747, изд. 1796), «Систематическое опровержение книги Гельвеция «О человеке» (1773, изд. 1785), антиклерикальный роман «Монахиня» (1760, изд. 1796), нравственно-философские романы «Племянник Рамо» (1762, изд. 1792), «Жак-фаталист и его хозяин» (1773, изд. 1792) Начальное образование - в школе иезуитов, затем - колледж д\'Аркур в Париже. Первые же произведения Д. характеризуются острой полемичностью, антиклерикальной и ан тимонархической направленностью, что изначально поставило его в оппозиционное положение по отношению к властям: написанная в 1746 работа «Философские мысли» в том же году была сожжена по решению Парижского парламента (наряду с «Естественной историей души» Ламетри), а сам Д. по ряду доносов был арестован за пропаганду «опасных мыслей» и заточен в Винсенский замок. Последующие после трехмесячного заключения 20 с лишним лет жизни Д. были по священы созданию 35-томной «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (1751-1780), издание ко торой усилиями Д. было доведено до завершения «Энциклопедия» объединила вокруг себя наиболее ярких и прогрессивных представителей философской мысли просвещения (Руссо, д\'Аламбер, Вольтер, Кондильяк, Монтексье, Гольбах и др.). В написанном Д. «Проспекте» (1750) к «Энциклопедии» была поставлена грандиозная задача «изобразить общую картину усилий человеческого ума во всех областях знания во все времена» Убежденный в социальных возможностях аппликации конструктивного потенциала философии, Д. после окончания работы над «Энциклопедией» (1773) по приглашению Екатерины Великой посещает Россию с целью воплотить в жизнь оптимальный вариант соотношения и взаимодействия философии и политики, понимаемый им как наставление мудрым философом просвещенного монарха. За время пребывания в России (с весны 1773 до весны 1774) Д. написаны «Замечания на Наказ ее Императорского Величества депутатам Комиссии по составлению законов», «Философские, исторические и другие записки различного содержания», «План университета, или школы публичного преподавания всех наук, для Российского государства», в которых содержалась масштабная социально-политическая программа законодательных и организационно управленческих реформ, основанных на фундаментальной демократической идее Просвещения о том, что «лишь нация есть подлинный суверен, истинным законодателем может быть лишь народ» в то время как «хороший государь является лишь преданным управителем». Основной пафос предложенной Д. программы заключался в преобразовании России в конституци онную монархию с рыночной экономической основой, отменой сословной структуры, введением избирательного парламента и учредительного собрания как законодательного органа и субъекта национального суверенитета. Д. был избран почетным членом петербургской Академии Наук. В России еще при жизни Д. были изданы в русском переводе некоторые его работы и переведены из «Энциклопедии» «Статьи о философических толках» (1774). Когнитивный оптимизм характерен и для философской концепции Д.: отталкиваясь от исходно скептического тезиса «мы не знаем почти ничего», Д., тем не менее, полагает, что представления человека о мире становятся все более и более адекватными «по мере прогресса человеческих знаний». Онтологическая концепция Д. может быть охарактеризована как последовательный материализм, «во Вселенной есть только одна субстанция» - несотворенная извечная материя, понимаемая в концепции Д как внутренне активная и наделенная потенциалом само движения: «Я останавливаю свои взоры на общей массе тел и вижу все в состоянии действия и противодействия, все гибнет в одной форме и восстанавливается в другой, повсюду - всевозможные сублимации, диссолюции, комбинации. Отсюда я делаю вывод, что материя гетерогенна; что существует в природе бесконечное количество разнообразных эле ментов; что у каждого из этих элементов имеется своя особая, внутренняя, непреложная, вечная, неразрушимая сила и что все эти присущие телу силы имеют свои действия вне тела, отсюда рождается движение или всеобщее брожение во вселенной». Фактически движение понимается Д. максимально широко - как изменение вообще, причем «тело преисполнено деятельности и само по себе, и по природе своих основных свойств - рассматриваем ли мы его «в молекулах или в массе», и «сила каждой молекулы неистощима». Д. принадлежит также прогностическая идея о принципиальной возможности - в будущем, на новом уровне науки и техники - деления тех частиц, которые в естественном своем (»природном») состоянии выступают как «элементы»: «когда-нибудь искусственная операция деления элементов мате рии» может пойти значительно «дальше того, чем она производилась, производится и будет проиводиться в сочетании природы, предоставленной самой себе». Взглядам Д. на природу, оформившимся на базе концепции «вечного тече ния природы» Ж.А Л. де Бюффона, свойственен трансформизм (»все окружающее непрестанно меняется») как вид эволюционизма, «в начале времен находящаяся в брожении материя породила Вселенную» и различных живых существ, - это «брожение как внутренняя активность материи «продолжает и будет продолжать комбинировать массы материи, пока из них не получится какая-нибудь жизнеспособная комбинация». - Таким образом, задолго до Дарвина Д была фактически сформулирована идея адаптационных механизмов биологической эволюции и естественного отбора. Трансформизм Д., наряду с более поздними эволюционной гипотезой Вольфа и космогонической гипотезой раннего Канта, является важной вехой в становлении эволюционных взглядов на природу. Принцип трансформизма распространяется в концепции Д. и на сенсорную сферу: «элементами природы» Д. вслед за Мопертюи и считает не механические атомы, но «органические молекулы», наделенные неразвитым исходным свойством чувствительности. Однако, если Мопертюи постулировал наличие у элементов материи всей гаммы проявлений психики, то Д. в духе эволюционизма полагает, что «следовало бы удовлетвориться предположением чувствительности в тысячу раз меньшей, чем чувствительность животных, наиболее близких к мертвой материи». «Чувствительность» выступает у Д. как «общее и существенное свойство материи»; развитие этой элементарной сенсорной способности выступает основой формирования зрелой психики животных и ментальных способностей человека, основанных на чувственном опыте. Важно, что это эволюционное движение, приводящее к переходу от неживой (»чувствующей») к живой (»мыслящей») материи, осуществляется принципиально немеханическим путем: «как капля ртути сливается с другой каплей ртути, так чувствующая и живая молекула смешивается с другой чувствующей и живой молекулой... Вначале были две капли, после прикосновения стала лишь одна». Мыслящее «Я» Д. сравнивает у человека с пауком который «гнездится» в коре головного мозга, а нервную систему, пронизывающую весь человеческий организм, - с «нитями паутины», распространенными таким образом, что «на поверхности нашего тела нет ни одной точки без их отростков». Это позволяет человеку «чувствами познать природу». Сенсорная способность человека рассматривается им на основе предложенной Гартли «вибрационной теории»: «Мы - инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства - клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют». Проблема единства сознания и рефлексивного самосознания (до Д. - проблема «ассоциации идей» у Юма, после Д. - проблема «трансцендентального единства апперцепции» у Канта) решается на основе феномена памяти, связанной с определенной физиологической организацией организма, обеспечивающей хранение накопленных данных опыта (информации): «существо чувствующее и обладающее этой организацией, пригодной для памяти, связывает получаемые впечатления, созидает этой связью историю, составляющую историю его жизни, и доходит до самосознания. По Д., именно чувства являются «источником всех наших знаний». - Вместе с тем, гносеологическая позиция Д. далека от крайностей сенсуализма. - Он конструирует новую форму рациональности, которая основывалась бы на единстве чувственного и рационального: наблюдение собирает факты, размышление их комбинирует, опыт проверяет результаты комбинаций. Согласно Д., «истолкователем природы» может быть только субъект, синтезирующий «экспериментальные» и «рациональные» формы философствования, в силу чего он считал необходимым «группе умозрительных философов соблаговолить соединиться с группой философов действующих» - «в интересах истины». Характерная для материализма 18 в. механистическая идея комбинаторики чувственно-эмпирических данных существенно видоизменяется у Д., причем не столько в связи с общепросветительским пафосом возвеличивания разума как «господина» и «судьи» чувств, сколько в связи с разработкой конкретных гносеологических механизмов, реабилитирующих гипотезу как форму научного знания (после знаменитого ньютоновского «гипотез не создаю»). - Д. отнюдь не сводит рациональное мышление к калькуляции опытных данных, но, напротив, фиксирует, что «великая привычка опытных наблюдений воспитывает... чутье, имеющее характер вдохновения» и позволяющее творчески интегрировать эмпирическую информацию и усматривать в ней неочевидные обобщения. И хотя в целом предполагается, что силлогизмы не выводятся мыслящим сознанием, но только реконструируются им, будучи «выведенными» самой природой, тем не менее, Д. вводит в свою гносеологию идею «странного» характера наиболее значительных гипотез, требующих для своего выдвижения «большого воображения» и основанных «на противоположностях или на столь отделенных, едва заметных аналогиях», что после этих гипотез «грезы больного не покажутся ни более причудливыми, ни более бессвязными». Вместе с тем, любая, даже самая «странная» гипотеза нуждается в проверке на истинность. Причем, предвосхищая методологические построения позитивизма, Д. выдвигает требование двух этапов этой проверки, фактически соответствующих этапам апробации гипотезы на логическую непротиворечивость (»для абсолютно неверных взглядов достаточно одной первой проверки») и ее содержательно-предметной верификации, в ходе которой возможно, что при «умножении опытов не получаешь искомого, но все же может случиться, что встретишь нечто лучшее». Аналогичная архитектоника (исходная сенсорная основа и оформляющиеся на ее базе и оказывающие на нее обратное влияние рациональные структуры) характерна и для нравственной философии Д. Отстаивая традиционную для Просвещения концепцию «естественного человека» с ее формулой «естественных человеческих потребностей» как соответствующих человеческой природе, Д., вместе с тем, ставя вопрос о естественности дурных наклонностей, приходит к необходимости разумного их ограничения, и, обсуждая вопрос о возможности воспитания как такового, отступает от жесткой парадигмы врожденной «естественности», допуская влияние на нравственное сознание социальных факторов: «если законы хороши, то и нравы хороши; если законы и дурны, то и нравы дурны». Под хорошими законами понимаются в данном случае такие, которые «связывают благо отдельных индивидов с общим благом», задавая ситуацию незозможности «повредить обществу, не повредив самому себе». Примечательно, что проблема государства, трактуемая Д. в характерном для Просвещения ключе концепции общественного договора, погружается им и в нравственный контекст, задавая тем самым новый вектор интерпретации политико-социальной проблематики. В обрисованной системе отсчета Д. формулирует утилитаристский принцип, аналогичный принципу «разумного эгоизма»: «для нашего собственного счастья в этом мире лучше быть, в конце концов, честным человеком». И над принципами «естественности» и «разумного эгоизма» прорисовывается у Д. ригористический нравственный императив: «Должно же быть достоинство, присущее человеческой природе, которое ничто не может заглушить». Однако трактовка этого достоинства как опять же естественного, присущего «человеческой природе», наполняет ригоризм Д. новым, отличным от допросветительского, подлинно гуманистическим содержанием. Такая трактовка морали выступает семантической и аксиологической основой формулировки Д. универсальной моральной максимы, предвосхищающей кантовский категорический императив: человек должен поступать по отношению к другим так, как он хотел бы, чтобы они поступали по отношению к нему. В области эстетики Д. развивал традиционную для Просвещения концепцию искусства как «подражания природе», однако, применительно к теории театра им была разработана концепция актера-аналитика, воплощающего на сцене не переживаемые им страсти (тезис, легший впоследствии в основу системы Станиславского), но выражающего сущность социальных и психологических типажей, при этом ориентируясь «не на непосредственное заимствование из жизни», а на так называемый «идеальный образ» (»первообраз»). Последний моделирует тот или иной тип личности или социальной роли (впоследствии сходные идеи были высказаны в модернистской теории искусства и фундировали собой экспрессионизм). Следует отметить, что в философской концепции Д. предвосхищена и та особенность европейского самосознания, которая была эксплицитна выражена в гегелевском постулате «разорванного созна-ниия». Эта идея фундирована у Д. не социально-психологически, но исключитетьно содержательно и вытекает из диалогической структуры его произведений: ряд из них написаны в форме диалога (»Разговор д\'Аламбера с Дидро», «Сон д\'Аламбера», «Продолжение разговора», романы «Племянник Рамо», «Жак-фаталист и его хозяин») в других дид-роведами констатируется имплицитное присутствие «анонимной публики» (В. Краусс). Использованный Д. сократический метод позволяет выявить в ходе процессуального диалога не только противоречия между позициями дискутирующих сторон, но и внутреннюю противоречивость каждой из них, что оказывается экзистенциально, смысложизненно значимо для собеседников. Вскрытые в контексте диалогов дилеммы еди-ности и гетерогенности материи, свободы и необходимости, необходимости и случайности, сенсуализма и рационализма, врожденных наклонностей и воспитательного влияния среды и т.п. оформляются в концепции Д. как «парадоксы» (Д. свой метод называет «методом парадоксов»), которые семантически и с точки зрения своего статуса оказываются изоморфными грядущим кантовским антиномиям. И как в системе Канта возникновение антиномии знаменует собой выход разума за свои пределы, так и для Д. парадокс возвещает о границе позитивного тезиса, за которым - антитезис как его противоположность. Рассуждения Д. словно специально были подготовлены для того, чтобы проиллюстрировать действие теоремы К. Геделя, апплицированной из области формализма в сферу содержания, демонстрируя живое движение мысли через противоречие и задавая когнитивную основу того, что впоследствии будет названо «разорванным сознанием»: по словам Д., любое «честное сознание» гетерогенно, что в системе отсчета новоевропейского идеала целостной личности не могло не быть воспринято трагично. Таким образом, концепция Д. может быть оценена не только как знаменательная веха в разворачивании традиции Просвещения и новоевропейской философии, но и как крупный шаг в движении к философской немецкой классике и неклассическим формам философствования, говорящим от имен «разорванного сознания». Оценивая место философии Д. в историко-философской традиции, можно обратиться к его метафоре, изображающей «необъятную сферу наук... как широкое поле, одни части которого темны, а другие освещены» и эксплицирующей задачи философа как состоящие в том, чтобы «расширить границы освещенных мест или приумножить на поле источники света». С учетом оригинальных авторских трудов Д. и его вдохновенного труда по созданию «Энциклопедии», можно с полным правом сказать, что им с честью выполнена как одна, так и другая задача. Д. являет собой образец человека, сделавшего все возможное, чтобы воплотить в действительность свои идеалы и «стараться оставить после себя больше знаний и счастья, чем их было раньше».

(Diderot), Дени (5.X.1713 - 31.VII.1784) - франц. просветитель, философ-материалист, идеолог революц. буржуазии накануне революции кон. 18 в. Род. в г. Лангре в семье зажиточного ремесленника. Учился в иезуитском коллеже в Лангре, затем в коллеже Д'Аркур в Париже. Стал поклонником идей Монтескье и Вольтера, начал изучать англ. сенсуалистич. философию и естествознание. К 40-м гг. относится начало самостоят. лит. деятельности Д. и сближение его с Руссо (с к-рым он разошелся в 50-х гг.), Кондильяком, а также Д'Аламбером, вместе с к-рым Д. возглавил издание знаменитой "Энциклопедии наук, искусств и ремесел" (после ухода в 1757 Д'Аламбера из "Энциклопедии" и вплоть до выхода в 1772 последнего осн. тома "Энциклопедии" - единств. ее редактор). Как философ Д. принадлежал к числу наиболее последоват. и воинствующих материалистов и атеистов своего времени (к атеизму пришел через деизм), был сторонником материалистич. сенсуализма, в нек-рых высказываниях дал "высокие образцы диалектики" (см. Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, 1957, с. 20).

Обществ.-политич. и ист. взгляды Д. нашли отражение в его многочисл. статьях для "Энциклопедии", в "Добавлении к "Путешествию" Бугенвиля", "Опровержении книги Гельвеция", в "Племяннике Рамо", в спец. ист. работах ("Ист. очерк о представительных учреждениях", вошедший в "Филос, ист. и др. записки", "Опыты о царствовании Клавдия и Нерона"). В понимании явлений обществ. жизни Д. остался идеалистом. Однако рационалистич. метод подхода к обществ. явлениям (свойственный Д., как и др. передовым философам того времени) был большим шагом вперед. Немалое значение на пути к материалистич. пониманию истории имеют попытки Д. перенести материалистич. сенсуализм на познание общества, подчеркивание им большой роли интереса в обществ. развитии, решающей роли внеш. среды в формировании личности (хотя под средой он понимал гл. обр. форму правления). Разделяя теорию естественного права, Д. несколько идеализировал первобытное состояние, однако он не призывал вернуться к нему и считал переход к обществу и гос-ву прогрессом. Д. разоблачал вымыслы о божеств. происхождении королев. власти и сословного неравенства. Д. считал, что общество создается в результате сознат. деятельности людей для обеспечения их большего счастья. Он отмечал, что возникновению гос-ва предшествовал большой путь развития человечества - от собирания плодов к скотоводству, а затем к хлебопашеству, от кочевого образа жизни к оседлому, к установлению собственности. Абсолютная монархия и деспотизм им решительно осуждались. Хотя Д. чужды открыто революц. выводы и радикальные планы решения политич. проблем, но он считает возможным и необходимым при определ. условиях восстание против деспотизма. Д. убежден, что прогресс разума - верное средство борьбы против всех бед общества, он считает, что общество, нуждается в передовых, осн. на науках, законах, продиктованных философами. Д. различал нации старые, вступившие в период упадка, и нации молодые, способные избежать тех отрицат. черт, к-рые, по его мнению, явственно обнаружились во Франции и Англии. К числу молодых наций Д. относил Россию. В 1773 посетил Россию, тщетно пытаясь убедить Екатерину II провести прогресс. реформы. (Беседы Д. с Екатериной нашли отражение в его "Заметках..." ("Mélanges philosophiques...", P., 1870, сокр. рус. пер. "Дидро и Екатерина II. Их беседы, напечатанные по собственноручным запискам Дидро", СПБ, 1902)). Д. было присуще тяготение к ист. подходу в решении филос, экономич. и др. проблем. Полагая, что республика - трудно осуществимая форма правления для больших гос-в, Д. ратовал за огранич. монархию (вкладывая в нее по существу респ.-демократич. содержание). Д. интересовался историей торговли и пром-сти (занимавшей большое место в его "Энциклопедии"), права и гос-ва. Подобно др. просветителям, Д. склонен был ценить в истории гл. обр. ее прикладное значение, рассматривая ее как средство политики и воспитания; считал, что история должна подвергнуть критике и осмеянию пороки феод. сословий и классов - духовенства и дворянства. Но он ставил на суд истории также наживал и грабителей из среды крупной буржуазии, выступал за устранение кричащего имуществ. и социального неравенства, защищал принцип "умеренных потребностей", ему присущ демократизм, сочувственное отношение к народу. Защищая в целом бурж. принципы - частную собственность, "экономич. свободу", восхваляя "почетную профессию купца", Д. в то же время иногда высказывал сомнения в достоинствах порядка, осн. на частной собственности. Тем самым Д. оказывался в противоречии с собств. бурж. идеалом и сближался с утопистами.

Соч.: Oeuvres complètes, t. 1-20, P., 1875-77; Textes choisies, t. 1-2, 4-5, P., 1953-55; Correspondance, éd. G. Roth, t. 1-8, (P.), 1955-62; рус. пер. - Собр. соч., т. 1-10, M.-Л., 1935-47; Избр. произв., М.-Л., 1951; Избр. атеистич. произв., М., 1956.

Лит.: Луппол И. К., Дени Дидро. Очерки жизни и мировоззрения, М., 1960; Волгин В. П., Политич. и социальные идеи Дидро, "ВИ", 1955, No 3; Казарин А. И., Учение Дидро о гос-ве и праве, М., 1960; его же, Экономич. воззрения Д. Дидро, М., 1960; его же, Дидро и некоторые вопр. рус. культуры 18 в., "ВИМК", 1958, No 1; Le Gras J., Diderot et l'Encyclopédie, P., 1928; Billy A., Vie de Diderot, P., 1948; Cresson A., Diderot, P., 1949; Mornet D., Diderot, l'homme et l'oeuvre, P., 1952; Mayer J., Diderot, homme de science, P., 1960.

A. И. Казарин. Москва.

Дидро

(Diderot)Дидро (Diderot) Дени (1713 - 1784)Французский писатель, философ-просветитель. Руководствовался рационализмом и гуманностью. Без систематического образования в юности. В 1745 стал издавать знаменитую "Энциклопедию или Толковый словарь наук, искусств и ремесел". В 1749 за "Letre sur les aveugles a l'usage de ceux qui voient" был заключен в тюрьму. Екатерина II помогла ему покупкой его библиотеки, оставленной ему в пожизненное владение. В 1773 был в Санкт-Петербурге.Афоризмы, цитаты
• Когда мужчины неуважительно относятся к женщине, это почти всегда показывает, что она первая забылась в своем обращении с ним.
• Высочайшее искусство состоит в том, чтобы скрывать его.
• Довести варварский народ до высшей степени могущества легче, нежели вывести из состояния дремоты народ просвещенный.
• Продолжительное несчастье примиряет с женщиной всех мужчин, а потеря красоты - всех женщин.
• Женщины пьют льстивую ложь одним глотком, а горькую правду каплями.
• Религия и законы - пара костылей, которую не следует отнимать у людей, слабых на ноги.